Андрей Кокоулин - Неизлечимый детектив Страница 2

– Вы правы, – сказал я.

– Еще бы! – всплеснул руками Гарпаст. – Читайте дальше.

– Читаю, – сказал я. – «Наверное, ты помнишь и о приближающемся юбилее твоего дяди. В конце марта ему исполнится шестьдесят. И заранее прошу прощения, Роди, за стиль своего письма – в лавке мистера Дженнистона мне продали дрянные перья, дешевые, но совершенно никчемные, они, извини, то пишут, то пачкают, а то и вовсе де…».

– Черт!

Мой друг Родерик Гарпаст отправил нож для разрезания бумаги в этажерку. Ни в чем не повинный «Топографический атлас Королевства» лишился клочка темной кожи на переплете.

Будь Родерик в халате, с непременным «бульдогом» в кармане, атлас мог и не пережить сегодняшнего утра. Простреленная фотография мистера Терриберри, присутствующего на конном поло, тому пример.

– …рут, – закончил я, переждав звон упавшего на пол ножа.

– Да! – Родерик развел руками. – Да, мы оба ошиблись, Джонатан. Это, конечно, ни в коем разе не умаляет моей квалификации, а лишь говорит о том, что я пошел у вас на поводу… – раздраженный, он встал, повесил полотенце на спинку стула, разгладил его и шагнул к лестнице, ведущей в комнаты наверху. – Я с самого начала подумал про перья, с самого начала! Но эта ваша подагра… Вам нужно в дальнейшем крайне осторожно высказывать свое мнение.

– Хорошо, – сказал я.

– Чтобы не сбивать…

Гарпаст поднялся по ступенькам, бросил на меня укоризненный взгляд и исчез за дверью.

Отложив письмо, я занялся окончанием завтрака. Кофе с молоком, булочка с маслом и джемом, тепло, исходящее от камина – что может быть лучше ранним весенним утром?

Обвинения Родерика на меня подействовали мало.

Я привык быть при нем, привык к его капризам и эксцентрике, молчаливым извинениям, внезапному дикому хохоту, неопрятности в одежде и долгим сплинам.

Привык к тому, что он тренирует на мне свое детективное мастерство, привык следовать за ним, исполнять его поручения, слушать нотации и сносить издевки.

Кому-то, наверное, моя привязанность покажется странной. Бог мой! Три года жизни под одной крышей – почти что вечность.

Но во всем этом у меня был свой интерес.

Мои записки о расследованиях Гарпаста, посланные в издательство Лонгмэна, взялись печатать, и в течение полугода, одна за другой, вышли три книги.

Джонатан Ривольд. «Дело о кольцах власти». «Дело об отравленном пенни». «Убийца в платяном шкафу».

Я разбогател на двенадцать фунтов, удостоился благожелательной критики и стал видеть в Родерике если не музу, то определенно соавтора своего успеха. Прощайте редкие статьи в «Стрэнд» и очерки в «Морнинг пост»!

Теперь я жаждал новых приключений едва ли не больше самого Гарпаста. Но увы, загадочные происшествия не торопились.

Уютно пощелкивали, прогорая, поленья, взгляд мой лениво следил за воробьями, усеявшими ветки вяза, джем таял на языке.

Не знаю, куда в меня лезет. При всей моей любви к еде (особенно, к хорошо прожаренному мясу), я остаюсь худ и длинен, в то время как Родерик от стряпни миссис Терриберри часто прибавляет в весе, а затем садится на жестокую пудинговую диету.

Видимо, моя конституция…

– Джонатан!

Возглас Гарпаста прервал мои размышления.

Мой друг бодро сбежал по лестнице. Был он уже готов к улице: сорочка, визитка, кепи, черные, в серую полоску брюки. На ногах – домашние туфли, но через руку перекинут макинтош.

– Мы куда-то идем? – спросил я.

– Разумеется.

– Что ж, – я допил кофе и с достоинством опустил чашку на блюдце, – я готов.

Гарпаст округлил глаза.

– В кальсонах?

– Вы же предполагали от меня именно такой ответ?

– Нет, – Родерик сгреб со стола письмо, – я все же предполагал, что вы оденетесь.

– Ах, вот как!

Я отодвинул стул.

– Ну, давайте, давайте, – Гарпаст, морщась, подтолкнул меня к лестнице. – Я вас подожду.

Он остановился у окна, сложив руки с письмом за спиной, невысокий, плотный, задумчивый детектив. Подсохшие волосы щеткой торчали из-под кепи.

Наверху я быстро скинул бязевое нательное белье и, покрываясь мурашками, достал из комода сорочку, а из платяного шкафа – коричневые брюки и сюртук.

Одеваясь, несколько раз смотрел в зеркало – как усы, каков общий вид. Щеки казались бледными, чуть сизоватыми. Глаза – выпуклыми и сонными.

Переел что ли?

Записная книжка, пара карандашей, носовой платок, перчатки, склянка с нашатырным спиртом отправились в походный саквояж. Портмоне угнездилось во внутреннем кармане.

Оглядывая комнату, я вдруг подумал, что ничто так не говорит о человеке, как место его обитания. Разъяснить меня, например, можно в один момент.

Нигде на стенах нет ни фотографий, ни памятных табличек или дипломов. Значит, жилец отрешился от своего прошлого. Оно ему не по нутру, что-то, видимо, случилось в том прошлом, не слишком приятное. Дагерротип мужчины с печальными глазами на краю стола с трафаретной надписью «Э. А. По» – это, скорее всего, духовный учитель. Громоздкий «Ремингтон» с заправленной в каретку бумагой говорит о литературных опытах, судя по жидкой книжной полке, не слишком удачных. Но можно предположить, что жилец пока только пробует себя как писатель. Э. По в таком случае становится уже объектом для подражания. Застеленная кровать и сложенное горкой белье выдают аккуратиста, а расческа и маникюрные ножницы на полке – склонность к самолюбованию. Небольшое количество предметов заставляет полагать, что человек равнодушен к вещам, возможно, беден или же видит в комнате лишь временное пристанище. Еще можно добавить, что жилец одинок (одна подушка на кровати, отсутствие женского белья), но находится в поисках подходящей пары (опять же – расческа и ножницы), а еще – часто работает ночами (огарки свечей).

Собственно, и все.

Гарпаст, наверное, извлек бы втрое больше информации. Я не слишком внимателен к засаленным манжетам, пятнам соуса на застиранной манишке, узорам пыли у ножек шкафа или еще чему-то подобному, поэтому и ограничен в выводах.

Подхватив саквояж, я вышел.

– Наконец-то! – обрадовался Родерик. И прищурился. – Вы что-то не в духе.

– Вовсе нет.

Пока я спускался, он взирал на меня, склонив набок голову. Кепи с ушами сделало его похожим на любопытного спаниеля.

– Скажите, Джонатан, – сказал Гарпаст, поймав меня за локоть на нижней ступеньке, – что там у вас?

Мы двинулись в прихожую.

– Где? – спросил я.

– В вашей комнате. – Родерик сел на пуф у двери и, переложив макинтош на колени, принялся переобуваться в короткие сапожки. – У вас там что, мумифицированная возлюбленная? Прах родственников? Мертвый дрозд?

Я фыркнул.

– Я серьезно, – мой друг встал и полез руками в рукава макинтоша. – Как-то она на вас угнетающе действует. Хотите, поменяемся?

– Нет, спасибо, – я накрутил шарф на горло.

– И все же, – Гарпаст повернул меня к себе, – мне не нравится ваш мрачный вид.

Он поправил мне ворот сюртука.

– Я одинок, – сказал я.

– Ха! Не верю! У вас есть я!

Я вздохнул.

– Да-да. И миссис Терриберри.

– Я – лучше, – сказал Родерик, берясь за дверное кольцо.

– Мы ушли, – крикнул я в направлении кухни.

И вслед за Гарпастом под звон колокольчика выбрался из дома.

Улица встретила нас свежестью, серым небом, расчерченным дымами фабричных труб, запахами земли и выпечки и фонарщиком на лестнице.

Мы немного прошли по Мерилибон-Роуд.

– И куда мы идем? – не выдержал я.

– Вперед, – просто ответил Родерик, огибая лужу.

– Зачем?

– За жирандолем, мой одинокий друг.

Помолчав, я спросил:

– Нам нужен жирандоль?

– Во-первых, это красиво, – Гарпаст свернул на Глостер-плейс. – Дерево, слоновая кость, хрусталь. Во-вторых, Джонатан, если взялись, письма все же надо дочитывать. Это будет подарок моему дяде.

– То есть, вы едете?

– Вы тоже.

– Я думал, мы здесь…

Гарпаст живо повернулся.

– А что здесь, Джонатан? – он широко развел руки и чуть не сбил джентльмена в добротном пальто. – Извините… Здесь тоска! Убийства, к которым не нужно искать ключик. Убийцы, которые столь ущербны, что тут же дают поймать себя полиции. Может, мне стоит переквалифицироваться в специалиста по мошеничествам и адюльтерам? Будет спрос, полагаю.

– Что-то вы, по-моему, излишне…

– Нагнетаю? Ничуть!

– В черных тонах…

– Да хоть в багровых! – Родерик остановился у двухэтажного здания с вывеской «Антикварные товары, Томас и Томас». – Кстати, мы пришли. Лучше уж сельские пасторали, – тише добавил он. – Заведу себе овец…

Здание было тоскливо-серое, с массивной дверью и высокими окнами, заключенными в узорчатые решетки. На широких перилах лежали каменные львы.

Внутри, отражаясь в зеркалах, горели электрические лампы, вокруг застекленных полок тянулся деревянный барьер. Прилавок под зеленым сукном был завален бумагами. В углу стояли доспехи, на стенах висели щиты. Темнел проход вглубь.