Алексей Смирнов - Резиновая чума Страница 2

…Ночью инопланетный аппарат был сбит прицельными залпами лазерных пушек. Пилоты попали в плен, остальные члены экипажа успели слиться в пирамидальный светящийся конгломерат и взорвались, распространяя вокруг тугую ударную волну. Приезжих контактеров, явившихся на очередные переговоры, поразили в правах и вертолетом доставили в область, где окончательно арестовали для дальнейшей отправки в главный центр пресечения полетов.

Часть первая

Глава 1

Петр Клутыч родился под знаком Гриба в год Таракана.

Он устал стоять в очереди, потому что занимал ее уже трижды.

В третий раз он вел себя благоразумнее: подцепил лежавшую возле окошечка «Памятку для посетителя сберкассы» и на ее обороте записал все, что кричали ему из окошечка.

– Образец! – негодовали за пуленепробиваемым стеклом. – Лежит же образец! Заполняйте, как в образце!

– Об… ра… зец… – послушно вывел Петр Клутыч на памятке и побрел обратно к столику с образцами.

Там он сел, ненароком перевернул памятку лицевой стороной и страдальчески прочитал полезные советы:

«1. Надень очки.

2. Пристегни слуховой аппарат.

3. Вставь зубы.

4. Похмелись.

5. Заткнись.»

Петр Клутыч перевернул бумажку и убедился, что там его собственным почерком написано «Образец». В душе всколыхнулось неприятное чувство: так бывает, когда все сделал правильно, однако задним умом догадываешься, что не все, не правильно и не сделал.

Он старательно списал с какого-то сложного бланка нули, пересыпанные другими цифрами; скопировал и буквы. В очереди ждать не захотел и полез вперед, думая, что заработал себе привилегию.

Поднялся скандал, так как все, кто знал Петра Клутыча, уже оплатили свои квитанции и ушли. Он занял очередь в четвертый раз, надеясь на чудо сердцем: и сердце не подвело, ибо веровало в чудеса искренне. Квитанцию приняли.

В конце расчетов голова Петра Клутыча заключилась будто бы в шлем: шарообразную электрическую ауру, образованную телепатическими сообщениями, полными ненависти. Воздух отяжелел и готов был воспламениться, проведи кто пальцем или почеши за ухом. Звериные взоры товарно-денежных людей следили, как Петр Клутыч, отзываясь на просьбу поискать десять копеек, услужливо расстегивает первую одежку, вторую; залезает в кармашек, вынимает старенький кошелек, копается в нем неумелыми пальцами, с великим трудом ухватывает монетку.

Потом лезет лапой в скользкое корытце, выгребает из ямки денежку, роняет, ловит, огорченно отдувается.

– Олень, – прошелестело справа от Петра Клутыча.

– Где? – удивленно отвлекся тот.

Ему не ответили.

Два глаза смотрели в упор.

Петр Клутыч сразу замедлился во всех своих проявлениях: в мыслях, сборе мелочи и даже дыхании.

Не далее, как нынешней ночью, на Петра Клутыча посмотрели еще страшнее. И взгляд, излетевший из очереди, сразу напомнил ему об этом случае.

По простоте своей Петр Клутыч и думать не мог, что дело происходило никак не во сне, хотя в самый момент разглядывания смертельно перепугался и не различил, где сон, а где явь. Предутренний герой выдвинулся на середину комнаты и молча стоял, глядя на просыпающегося Петра Клутыча. Тот даже не разобрал, с чем имеет дело – с живым существом или с вещью. И дела-то, по правде сказать, не имел никакого: лежал неподвижно, наполовину задохнувшийся, таращась в ответ на несказанно гадкое, противоестественное новообразование.

Ужаснее всего было то, что народившаяся фигура смотрела вовсе не на него, а, судя по задранному подбородку и повернутой голове, куда-то вверх и в сторону. Но ухитрялась рассматривать Петра Клутыча. Того, ни разу не замеченного в ксенофобии, едва не вырвало; раньше Петр Клутыч, когда смотрел иностранные фильмы, всегда удивлялся: почему их героев постоянно рвет, стоит им соприкоснуться с каким-нибудь пусть неприятным, но вовсе не тошнотворным явлением. Узнает человек, что кто-то умер – и мигом блевать. Петра Клутыча сильно и странно тошнило, хотя все были живы, а в этом как раз и есть почтенный повод для тошноты, но ему все равно было странно.

Фигура была настолько чуждой, что против ее присутствия возражали все внутренние органы, в которых Петр Клутыч мало смыслил: ему представлялось, что внутри у него находится большой мешок с двумя дырками, на который сверху положено сердце и что-то еще – может быть, легкие. Он слышал, что бывают еще кишечник, печень, почки и мочевой пузырь, для которых не было места в продуманной композиции умозрительной картины.

Днем, когда солнце, наше сознание – птица. Птица стремится ввысь, обжигая крылья. Ночью, когда луна, наше сознание – крот. Оно углубляется в недра и натыкается на живучую гниль.

Петр Клутыч не сумел бы так выразиться. Однако он не был лишен той доли практической сметки, что необходима для выживания. А потому не сомневался: пришелец ему приснился. Тем больше не сомневался, чем лучше понимал сердцем, что это не так.

Ибо снятся, как правило, вещи пускай ужасные, но так или иначе укладывающиеся в систему привычных вещей, хотя бы и перемешанных до абсурдности. А эта фигура выглядела… ну, скажем, если представить себе обычную дверь, лишившуюся по какой-то причине прямых углов… и, тем не менее, плотно затворяющуюся. Или собственную тень, без видимой причины растягивающуюся на десятки метров. Или песню, льющуюся из рукомойника.

При одном воспоминании о мерзком видении, которое скрылось при звуке полицейских сирен, Петра Клутыча перекореживало, как от стекольного скрежета. Полицейские сирены звучали в ночном кино, под которое Петр Клутыч заснул без особого сожаления: фильм заканчивался, и машины уже съехались к горящему домику, набитому трупами. Улыбающегося поджигателя везли на каталке.

Ударенный взглядом ненавистника, Петр Клутыч задремал наяву.

И проснулся уже на ходу, при выходе из сберкассы: тяжелый взгляд чуть отпустил его и плелся следом; тот свернул за угол, но взгляд, казалось, по-прежнему стлался за ним, от него не спасали ни подворотни, ни проходные дворы. В состоянии бодрствования Петр Клутыч не особенно отличался от спящего Петра Клутыча; он редко замечал переход от первого ко второму. Сейчас он ощутил его в несомненном ослабевании жути. В конце концов он запутался – спит ли, не спит.

Сонно перебирая события в сберкассе, Петр Клутыч подосадовал на свою сберегательно-накопительную нескладность и тут же, с привычным легкомыслием, позабыл о ней.

На скромных подступах к незатейливому дому он усмотрел милицейский автомобиль – полицейский, как он ошибочно возомнил. Ему почудилось, что эта машина приехала из позднего фильма. Она опоздала к руинам – патрульные остановились перекусить, напихались гамбургерами и кофе, а когда добрались до места пожара, на пепелище струились ликующие титры.

Петр Клутыч немного встревожился, хотя и не знал за собой никакой вины. И не зря, потому что его немедленно потревожили. Из машины высунулся человек в форме.

– Уважаемый! – настороженно позвал сержант. Учтивость давалась ему с трудом, и он немного не добирал до печально популярного телевизионного идеала. – Вы здесь живете?

Когда-то, совсем молодым, Петр Клутыч мечтал и хотел устроиться на службу в милицию. Да не вышел статью. Солидности в нем не было совершенно, и ростом он вырос не тем, что дает основания задерживать и карать.

Берут и таких, конечно, но его отговорили недоброжелатели.

– Да, – с готовностью молвил Петр Клутыч. Ноги, которые при виде милиции сразу отрекаются от корпуса и делаются чужими, понесли его к машине. Как будто корпус что-то натворил, и они идут доносить. Или сами запинали кого-то, покуда корпус отвлекался: тогда они шлепают сознаваться.

– В двенадцатой квартире кого знаете?

Естественно, он знал, ибо жил в одиннадцатой. В двенадцатой поселился Кашель.

– Давно соседа видели?

Петр Клутыч задумался.

Его мысли, обычно не простиравшиеся дальше больших и малых потребительских корзин, оглушительно напряглись.

– Да порядком, – озабоченно признал Петр Клутыч. И не удержался: – А что?

– Да нет, ничего, – сказал милиционер натянутым голосом. – Пропал он куда-то.

Новость огорчила Петра Клутыча. Кашель был добрый; они, бывало, даже дружили, а понимали друг друга вообще с полукашля, благо это дело было несложное.

– Порядком – это когда? – не отставала милиция.

– Дня четыре, – взволнованно рассказал Петр Клутыч. И не вытерпел: – Он мертвый?

– Почему – мертвый? – ужаснулся сержант.

– Так нет же его…

– И что с того?

Петр Клутыч переминался с ноги на ногу. Он не смел уйти, но боялся и говорить. Из парадного вышел стремительный человек, похожий на ворона: черная шляпа, черное пальто, гнутый нос, по-боксерски свернутый на сторону.