Василий Лягоскин - Бей первым, Федя! Ветеринар. Книга первая Страница 2

– Одежду твою сожгла-а-а!..

Не имея возможности схватить его за отвороты рубашки ввиду отсутствия последней, и потрясти как следует нескладное тело мужа, она замолотила кулачками по его впалой груди.

Было совсем не больно; но и на боль Казанцев не обратил бы никакого внимания, потому что заполнился сейчас изумлением.

– Зачем?! Зачем надо было сжигать мою одежду? – совсем запутался Казанцев, – и чья, наконец, эта? Ты можешь мне объяснить?

Он поддел ногой, доставшей до середины комнаты, кусок тряпья, оказавшейся дырявой майкой.

– А вот зачем! – Галина ловко подцепила рукой грязный предмет чужого туалета и ткнула им Федору в нос. Ткнула в буквальном смысле, так что ему – как он не задерживал дыхание – пришлось глотнуть и этого «аромата».

Майка пахла сразу всем – и носками, и трусами, и… той самой каплей крови, которая возможно, на самом деле стекла недавно с лезвия топора. Запах свежей крови сквозь нещадную вонь драной майки мог распознать чуткий нос профессионала. Федор Казанцев был как раз таким профессионалом – дипломированным практикующим ветеринарным врачом. Этот запах вдруг стал главным. Он заполнил ноздри Казанцева, расширившиеся от предчувствия чего-то ужасного. Федор скосил глаза вниз, не решаясь выхватить майку из рук жены. Смятый комок грязной ткани густо покрывали кроваво-красные пятна.

– Просто кровавые, – машинально поправил себя Казанцев и шепотом, будто кто-то кроме жены мог еще услышать его, спросил, – а где… он?

– Кто он?

– Ну кто?.. Труп!

Жена замерла на секунду с каким-то странным выражением лица, а потом ответила, по обыкновению вопросом на вопрос:

– Ага, ты даже не знаешь, как его зовут… звали? – Галчонок коротко истерично хохотнула, потом опять задумалась, словно решала какую-то задач; наконец решила ее и выпалила, – привел неведомо кого в дом, испоганил тут все. Потом сунул ему в бок ножик и даже не спросил, как его зовут?

– К… какой ножик? К… куда сунул?

– А то сам не знаешь, куда суют? Между пятым и шестым ребром; а дальше – как у Михаила Юрьевича.

– К… какого Михаила Юрьевича? – зубы насмерть перепуганного Казанцева начали выстукивать танец маленьких лебедей.

– Лермонтова Михаила Юрьевича, – на удивление быстро успокоилась Галина, – сунул и «… там два раза повернул свое оружье…».

Она наконец бросила окровавленную майку на пол и опередила очередное «Зачем?» мужа:

– Как поросенка – чтобы задеть жизненно важные внутренние органы.

– Ну и?..

– Ну и все! Один удар – одна дырка – один труп!

Галина рассуждала вполне профессионально. Она была таким же дипломированным ветврачом, как и Федор, только временно не практикующим. Больше того – в свое время она закончила вместе с Казанцевым «Тимирязевку».

Федор вскочил с кровати, забегал по комнате. Теперь его лицо покрывали крупные капли пота, но нагнуться за лохмотьями, чтобы смахнуть ими противную липкую влагу, он не решился, побрезговал. Казанцев остановился у шкафа, резко дернул за ручку полированной дверцы. Внутри царил обычный идеальный порядок. В углу не сидел, и не улыбался ему остывающий труп. Под кроватью – как помнил Казанцев – тоже никого не было. Больше в комнате прятаться было негде. Он остановился посреди комнаты, под люстрой и бросил вопрошающий взгляд на жену.

Сквозь скорбную мину Галчонка пробилась чуть заметная усмешка. И Казанцев на мгновенье застеснялся собственной жены, даже попытался прикрыть срам. Впрочем, он тут же отдернул ладони. Не потому, что сделать вполне понятное действо было затруднительно – очень уж впечатляющим, намного превышающим своей длиной даже его ладони, был этот жизненно важный орган Федора. Его остановили слова Галины:

– Да нет его, не ищи. Это ты тут дел натворил, а потом полночи на полу валялся – храпел да песенки пошлые пытался петь. «Конфетки – бараночки…», – усталым голосом передразнила она. А я полночи за тобой следы заметала.

– И куда… ты его сунула?

– Ну куда я могла деть его с девятого этажа? Только с балкона, или в мусоропровод, – Галина помолчала, а потом вполне буднично закончила, – я выбрала второе.

– Так он же это… как поместился-то?

– Практикум по рациональной разделке свиной туши повторно проходила, – опять вполне буднично, и от того очень страшно пояснила Галина и кивнула на топорик, валявшийся на полу, – выяснила заодно, что человек действительно очень похож на свинью.

Она посмотрела на мужа так выразительно, что ему опять захотелось прикрыться. Его взгляд зашарил по полу в поисках чего-нибудь поприличней, и наткнулся на топорик. Теперь он разглядел, что лезвие, им самим недавно любовно поправленное, покрыто бурыми пятнами. Что его лезвие блестит не так уж и ярко. И, наконец, что на худеньких, обнаженных по локти руках Галчонка тоже видны капельки засохшей крови. Последнее обстоятельство окончательно сразило его. Казанцев рухнул обратно на кровать, заставив ее завизжать совсем пронзительно. Он обхватил руками занывшую опять голову и закачался, словно пьяный. Пружины продолжали скрипеть под ним в такт похоронному маршу. Одна, или две скрипнули совсем невпопад – это встала Галина.

– В общем, я свою часть работы сделала. Заметь – самую трудную. За тобой все остальное, – она замялась, выуживая из памяти нужное слово, – зачистка!

Федор ошеломленно смотрел, как эта хрупкая женщина, о которой он, оказывается, многого не знал, покидает комнату. Хладнокровная и решительная, как наемный убийца, она скрылась за дверью и зашуршала чем-то в коридоре. Через три минуты хлопнула другая, теперь уже входная дверь и Казанцев остался в квартире один.

Он посидел еще минут пять, собираясь с духом, затем тяжело поднялся. Сейчас ему на вид было гораздо больше тридцати четырех лет, которые он совсем недавно справил. Морщины, что избороздили лицо вдоль длинных скул, а больше – высокий, совсем недавно чистый лоб, сейчас украшенный лиловым синяком, подходили больше глубокому старику. А тут еще щетина, которую Федор давно себе не позволял.

Вообще-то не позволяла Галчонок, но Казанцев, только глянув в коридоре в большое – во весь его рост – зеркало, поморщился. Он сам жутко не понравился себе сейчас, что уж говорить о жене.

– Значит, зачистка? – пробормотал он, проведя по щеке в тщетной попытке разгладить морщины.

Федор вдруг понял, что слово Галины отныне для него будет законом. Он и прежде, в общем-то, всегда соглашался с женой. Но – соглашался! Теперь, чувствовал Федор, все пойдет по другому. Рассердившись – больше на себя, чем на Галчонка – он бросился в ванную. Через десять минут одетый, умытый и даже побритый Казанцев ступил на кухню, чтобы подвергнуться еще одному испытанию. Он еще улыбался, отметив в том же зеркале, что вместе с щетиной исчезла и большая часть морщин; только синяя шишка налилась еще круче; улыбка эта вдруг стала предвкушающей, даже хищной. Пустой со вчерашнего вечера желудок предательски заурчал – так призывно он отреагировал на вкусные кухонные запахи. И прежде всего на те, что выбивались из-под крышки огромной чугунной сковороды. Даже не открывая ее, Федор знал, чем хотела порадовать своего мужа Галчонок в день годовщины бракосочетания.

– Конечно, мясо! – проворковал он любовно, – настоящее мясо без всяких лишних приправ. Сало, мясо, лук, чеснок – все крупными кусками… Ну еще – соль и черный молотый перец. И все!

Именно такой немудреный деликатес, до сих пор едва заметно шкворчащий под крышкой, и ждал его. Сковорода тут же оказалась на столе, а сам Казанцев метнулся к холодильнику. Там не могло не быть заветной бутылочки! Сейчас Федор помнил только о юбилее, о том, что к такому дню Галчонок сама припасала бутылку «Столичной». И она – стеклянная красавица с красно-белой наклейкой – действительно ждала его. Всего одна, так и гостей никаких не ждали; не юбилей ведь. Федины родители жили далеко; Галины вообще в необозримой дали – в Узбекистане, который теперь был другим государством.

В холодильнике хватало еще много чего вкусненького, припасенного женой, но Федора вся эта вкуснятина сейчас не прельщала. Может, потом? Он посмотрел на вместительную сковороду и покачал головой:

– Если и будет «потом», то очень не скоро. А пока – сковорода и бутылка.

Ну и третьим он сам, Федор Казанцев, теперь уже номинальный хозяин дома. Он взял в руку вилку, и все черное, страшное отступило в самый уголок души – туда, куда даже сам хозяин никогда не заглядывал. И труп, и расчлененка, и все-все-все. Единственная картина – прямая от напряжения спина Галины (последнее, что зафиксировали его глаза, прежде чем хлопнула входная дверь) – задержала на мгновение его руку с налитым доверху прозрачным нектаром. Рука чуть дернулась, так что немного водки плеснулось через край, но… Как и всякий уважающий себя выпивоха со стажем Казанцев мог отыскать оправдание любому поступку, если он вел к вожделенному стакану.