Ольга Иженякова - Внуки районного прокурора Страница 2

– Баб, ты не волнуйся, я тебе свечки куплю – сказала я бабушке – сейчас они везде продаются, не то, что раньше.

– Юлинька, рыбка, а ты можешь прям счас сходить? В чем есть, в том и пойти…

– Могу.

– Вот, умница, погоди, я тебе счас денежку дам, ступай, купи свечечек, чтобы сподручнее то было идти к Богу. Без свечек нельзя. Не по християнски, хотя, всяко быват. А, когда умру, ты возьми стакашек с рисом, свечечку воткни в него, зажги и смотри, чтобы подле меня все время горела, не переставая, меняй их, когда догорят, поняла? Чтоб тепло моей душеньке было, когда тело остынет.

– Поняла. Чего тут сложного?

Бабуля дала мне деньги, а сама направилась к кровати, готовиться к смерти, наверное. Так получилось, что в это время, кроме меня и прабабушки никого не оказалось дома, мама с Вадькой ушла на работу, она работает участковым врачом и иногда кого-нибудь из детей берет с собой на работу. Баба Тася ушла на смену – она на рыбозаводе у нас вахтер, сторожит сутки через трое. Давно, когда у деда были проблемы по службе, ей нашли место в сторожке, чтобы избежать сплетен, мол, жена прокурора нигде не работает, а носит дорогую одежду, думалось, на время, но со временем бабушка так привыкла к работе, что не бросила её даже, когда ушла на пенсию. Папа наш работает с утра до вечера у себя на фирме, все братья кроме Вадика учатся, а дед, как я уже сказала, недавно нас оставил. Но мы не оставляем надежды, что он вернется…

Секрет прабабушки

Когда я уже стояла на пороге, позвонил домашний телефон.

Оказалось, классная руководительница наших «Носков» – домашняя кличка близнецов Пети и Паши – сказала, чтобы сегодня немедленно кто-нибудь из родителей пришел в школу, судя по голосу, там произошло что-то серьезное.

Мне ничего не оставалось, как идти вместо взрослых. Носки учатся хорошо, несмотря на трудности переходного возраста, иногда их даже в пример остальным ставят, но поведение, как это бывает обычно, у них «хромает»…

Я немного замешкалась, в дом зашел Виталька с однокурсницей, он приводил иногда девушек домой, а нам говорил «вместе готовиться к экзаменам». Обычно они закрывались в комнате и якобы учили до глубокой ночи, потом по очереди принимали душ, после чего брат очередную однокурсницу провожал. Я как-то сделала ему замечание, что ни разу не видела у студенток конспектов, он тут же ответил, что у них в медицинском на первом месте – практика, а готовиться можно и по учебникам, и по Интернету. Темная я…

Бабуля выглянула на скрип двери, увидела Витальку и сообщила, что умирать собралась, потому хорошо бы ему с ней посидеть, поговорить по душам, именно сейчас, кто знает, когда уж свидятся, а в то, что непременно встретятся в царствии небесном, она не сомневалась. Вошедшим ничего не оставалось, как пройти в комнату к бабушке и попрощаться с нею. Но, почувствовав вниманием молодёжи, она принялась вспоминать свою молодость.

Лицо Виталия вытянулось и сделалось каменным, но, придя в себя и увидев, что будущая покойница на него не смотрит, он протянул руку девушке под юбку и что-то там делал, временами недовольно поглядывая на умирающую, в надежде, что та оборвёт свои воспоминания и заснет.

– Мне ведь в жизни везло – начала бабушка. И мужик у меня был чисто золото. За весь век руки не поднял, не попрекнул ни в чем.

Брат сделал недовольную мину, предчувствуя, как надолго затянутся повествования, а девушка глубоко вздохнула, бабуля же, как ни в чем не бывало, продолжала:

– А я ведь, промеж нами говоря, – перешла на шепот – не девушкой ему досталась. Во-о, как!

– Оба-на! – воскликнул Виталий – вот уж чего не ожидал…

– Вы-то еще маленькие – продолжала бабушка – но раз на врачей учитесь, то, стало быть, все равно все знаете, откуда дети берутся, что да как? Дурное дело не хитрое, вот только привкус горький.

– Ну, проходим на уроках – сказал неспешно брат – это, так сказать, предмет обязательный.

– Вот и правильно, сначала на занятиях проходите, а уж потом в жизни. А я, дура дурой была…шестнадцать мне было, как счас помню, такой урожай картошки выдался, и вишня была в тот год, двенадцать ведёр собрали. Я на хлебокомбинате уже вовсю пахала и училась на вечернем в пищевом. Тогда в городе жила, в обчежитии на четвертом этаже, комнате справа у выхода – тридцать девятой. К нам на комбинат приехал лехтор по атеизьму, лекции читать да лягушек резать. Вырежет жабье сердце, потом зашьет его обратно и пустит в воду, она, тваринушка, горемычная, плавает, как ни в чем не бывало, но недолго, поживет, покуда все видят, а потом раз – и замирает навсегда… то ли это фокус такой, то ли еще что, но мне тогда это не шибко было интересно. Лехтор-то симпатичный, молодой, после атеизьма еще научный коммунизьм читал, уж больно умный такой и интересный. Весь из себя. Костюм с иголочки, сапоги до блеска начищены, как лесное озеро в полнолунье, как асфальт в проливной дождь, как жадные глаза цыгана, ажно радуга в них переливается, я таких не видела никогда. Ну, я его от имени всех девушек нашего обчежития пригласила на танцы. Меня как раз старшой по культурной части назначили. Он вежливый, на наших, комбинатских, не похож нисколько. Пошли мы с ним гулять, а Луна такая красивая и все звездочки рядом, это сейчас я их не вижу и, кажется будто они далеко, и неинтересно сразу, а тогда… он мне что-то про большую медведицу давай заливать, ну я и спрашиваю, а где у нее муж-то? Лехтор приятно улыбнулся, потянул меня к себе и давай целовать в губы так больно-больно, зараза. Потом спрашиват, хочешь, покажу тебе, где я живу? А я знай, отвечаю, а чего мне показывать, комната в нашем обчежитии только на первом этаже, чего, я, спрашивается, там не видала? Все клетушки одинаковы. Он мне говорит, это необычная комната – это вход в параллельный мир. И так, знаешь, подлец, сурьезно говорит…

– О, как надо! – Виталька подмигнул девушке – а у нас все просто, я бы сказал даже примитивно.

– Ну, я-то, село, сразу в сурьезность поверила, вспомнила разговоры про лягушку, полоснул, вынул сердце, бросил в лоток, а она все равно живая. Тут хоть кто в параллельный мир поверит, ну и интересно мне стало, зашла к нему в комнату, а там все обычно: койка, заправленная поверх обчежитским одиялом, тумбочка, лакированный стол, на столе графин с водой, тут же граненный стакан, пепельница, полная окурков, кажись, «Казбека». Шкап, полка, в шкапу шаром покати, на полках книги по научному коммунизму и брошюрки ЦК КПСС, спрашиваю, а где вход в другой мир-то? А он сурьезно-сурьезно приближается ко мне, берет мою руку, расстегивает у себя ширинку и мою руку, окаянный, туда значит. Я, как ошпаренная, отбрыкиваться сразу, а он мне говорит, неправильно это ты, не по-комсомольски. Мол, коли интересуешься, так интересуйся до конца, я ему говорю, что не шибко-то интересно, а он, опять за свое и, вражина, сурьезно, как это неинтересно? Ты, говорит, комсомолка али нет? Я говорю, как не комсомолка? Комсомолка, а хто же я по-вашему? А руку-то мою дёржит. Не отпущает ни в какую, ну и поднялось у него хозяйство-то быстро, как редиска в огороде после дождя, и все бочком, бочком меня к койке спроваживат… А потом в койке говорит, тебе надо труды Маркса читать, а то мещанством от тебя веет, нынче это немодно. Пробыла я там до утра, а под утро, часов в шесть, пока еще комендантша не проснулась, разбудил меня, подарил брошюрку о международном положении СССР и говорит, что пора мне идти, а то, хто знат, что про меня могут подумать. А ему за меня переживательно будет. Вот, такой человек он оказался хороший. За честь мою взволновался, не то, что сейчас. Сейчас таких нету… Раньше грех тайной был, это теперь его стало модно показывать. В мою молодость, он был, как бы, между прочим, журнал «Безбожник» смеялся над попами и все смеялись, в кажной комнате подшивка имелась. Писали об укреплении державы, или там семьи, а сами как бы ненароком намекали про бдительность, про доносы на родню, про государственные интересы любой ценой. А ить всем понятна «любая цена» это когда ни тело, ни душа тебе не принадлежит, оно вроде как багаж на тебе…Уродовали нас так, значит. Откуда нам правильными быть опосля такого? Я так кумекаю, должно смениться несколько поколений, чтобы вышли из нас нормальные люди. Редко, хто в то время сохранился от коммунистического дурману…

Виталька вынул руку, вздохнул и произнес:

– Я офигиваю… просто в осадок выпал и все.

Бабуля, погруженная в себя, не замечая никого, продолжала:

– А когда мужа своего стретила… Да как стретила. Сосватали. Пошла к врачу, надо было медкомиссию пройти, она проверят меня и спрашиват, мужчины, мол, у тя были? И так будто в шутку интересуется. Сам всё видит, а интересно ему, подлёнышу, стало быть, что я скажу. Улыбается. Я отвечаю, я же комсомолка, как вы можете мне мещанские вопросы задавать? Она снова улыбается, говорит, понятно все, ну и выписыват мне рекомендацию в горячий цех, а там как раз новый начальник. Кобель кобелем. Все молоденькие девушки оттуда сбежали, остались только те, кому на пенсию вскорости и за себя не страшно. И меня к нему под начало отдали. Прихожу, он спрашиват, одно, другое, а сам на грудь смотрит, так цепко смотрит, глаз не отводит, впился, а может даже фантазию включил, мужики, они любят кино в голове крутить. Не то, что мы, бабы, сразу всю правду видим. Ну, я и рассказала о себе, как есть. Взял меня на работу, а на следующий день в аккурат комбинатская партячейка стала его аморальное поведение на заседании разбирать. Много конпромата на него набралось. В ранишние времена тем и жили, что следили друг за дружкой. А потом доносы писали, при кажной конторе имелось отделение, которое принимало их, но такой страх на всех напущало, что даже вслух об ём не говорили, просто намекали и всё.