Роман Воликов - Эригена Страница 2

– Никто не ведает помыслов Его, – сказал брат Тегван.

– Разумеется, – буркнул Оксомий. – И никто не видел лика Его. Не оскверняйте повторением банальностей столь учёные стены, брат Тегван. Но заявить во всеуслышание, что, в конце концов, нас всех, тех, кто печётся о спасении души, о свершении добрых дел, о порядке и мире, тех, кто молится за себя и своих близких, ждёт не чистилище и страшный суд, который определит место души в потустороннем мире, а равнодушная чернота, безликая, безмолвная, презрительная в своем неведении к морали и категориям нравственности, это чересчур даже для теоретика-грамматика. Это похуже, чем Готшалковская ересь или Ариановское учение, отрицавшее Святую Троицу.

– Что было потом? – спросил я. – После осуждения на Соборе?

– Король Карл Лысый решительный человек, – сказал Оксомий. – Он не позволил устроить публичную расправу над Эригеной, хотя архиепископ Гинкмар и многие другие епископы настаивали. Он покаялся, что называется, в узком кругу. Он занялся переводами с греческого, сначала «Небесной Иерархии»10 Ареопагита, потом «Ambigua»11 Максима Исповедника. Эта деятельность упрочила его славу великого учёного. Как ты несомненно знаешь, святой Дионисий Ареопагит, обращённый апостолом Павлом, является первым отцом церкви после учеников Христа. Франки полагают его своим небесным покровителем. Когда в восемьсот двадцать седьмом году от явления Господа базилевс12 Михаил Шепелявый подарил отцу Карла, Людовику Благочестивому, кодекс произведений Ареопагита, тогдашний настоятель аббатства Сен-Дени Гилдуин перевёл «Небесную иерархию» на латынь. Перевод был неудачный, страдал множеством неточностей, Карл поручил Иоанну Скотту сделать новый.

– Я читал оба перевода, – сказал я. – Разница между ними невероятная, Гилдуин беспомощен как школяр, а в переводе Эригены сразу виден великий богослов. Тогда тем более неясно, зачем Иоанн Скотт покинул гостеприимный монастырь Лан в Южной Галлии и перебрался на наш остров?

– Затрудняюсь ответить определённо, – сказал Оксомий. – Недоброжелатели не теряли времени даром. Также прошёл слух, что Эригена пишет грандиозный труд «Перифюсеон»13, во многом повторяющий мысли язычников, которым хочет затмить блаженного Августина14 и Беду Достопочтенного15. Уже само название – по-гречески – должно было вызвать раздражение во франкских научных школах, которые божественным языком признают только латынь. От короля его постепенно отдалили, у Карла началась серьёзная война в Лотарингии с Людовиком Немецким, а потом драка за трон императора Священной Римской Империи. Так что приглашение нашего короля Альфреда переехать в Оксфордскую школу последовало вовремя. Как вы знаете, король бредит учёностью, в юности он побывал в Риме и с той поры полагает Уэссекс задним двором мира, хорошо, что не скотным. И прилагает множество усилий, чтобы изменить такое положение вещей.

– Как здесь приняли Эригену? – спросил я.

– Не могу сказать, что с большой радостью, – поморщился Оксомий. – Наша школа существует почти век, у нас устоявшиеся традиции, неплохая библиотека, особенно по римскому праву, много книг по математике. Не забывая о духовных делах, в традиции школы готовить для королевской власти людей, в первую очередь, практического толка, правоведов, нотариусов, судей. Полагаю, что Иоанну Скотту было скучно общаться с нами, да и, признаться, трудно быть искренним с человеком, который в любую минуту может выкинуть нечто сверхъестественное, то, что ни в какие ворота нормального разума не влезает.

– Вы выжили его, – не сдержался брат Тегван.

– Это огульное и несправедливое обвинение, – возразил Оксомий. – Просто постепенно сложилось мнение, что человеку, постоянно пребывающему в метафизических высотах, следует и жить в тишине и уединении, а лучшего места, чем монастырь, на ум не приходит. Как христианские пастыри, мы направили его душу по нужному логическому пути.

– Есть ли кто-то, здесь в школе или в монастыре, кто мог желать смерти Эригены? – напрямую спросил я.

– Я не могу указать на конкретное лицо, – честно ответил Оксомий. – В данном случае целесообразно говорить о более тонкой материи. Иоанн Скотт Эригена, возможно и не вполне сознательно, но стремился в тот мир, который мы, живущие на острове и на континенте, отринули как вчерашний день. Я имею в виду древний языческий мир, пусть и прикрытый христианской маской. Отсюда его интерес к восточному богословию, которое даже у лучших его умов – Василия Великого, Григория Нисского, Боэция16, тех же Ареопагита и Максима Исповедника, всё проникнуто языческой философией, тлетворным влиянием Афинской и Александрийской школ17. Я не считаю себя ортодоксом, но искренне верю, что умершее однажды, умерло навсегда. Явление Христа показало новый путь народам, новым народам, в первую очередь, а старые народы и их идеи должны остаться в старой истории, как напоминание, но не как путеводная звезда и предмет для подражания.

– Тогда его мог убить любой, кому не по душе античное прошлое, – сказал я.

– Не упрощай мои слова, дорогой брат, – сказал Оксомий. – Думаю, что на месте происшествия, в аббатстве Малмсбери, ты быстро разберёшься, что к чему. Полагаю, что это был несчастный случай, Иоанн Скотт ведь немолод. Не советую тебе вновь обращаться с расспросами к другим философам нашей школы, вряд ли они будут так откровенны, как я.

За три дня до наступления сентябрьских ид я и брат Тегван добрались до аббатства. Оно неплохо укреплено, огорожено высоким деревянным частоколом, здание капитула и церкви каменные. Монастырская галерея построена из добротно обструганных сосновых бревен, покрыта гонтом. При удачном стечении обстоятельств можно держать оборону от данов, пока не подоспеет помощь. Впрочем, надеюсь, что наш славный король Альфред скоро покончит с этим «бичом божьим», вечная слава и долгих лет нашему королю, победителю Гутрума18.

– Язычники приходили сюда один раз, – сказал брат Тегван, будто прочитав мои мысли. – Я был тогда мальчишкой, первый год в монастыре. Их конунг оказался неглупым человеком. Он поверил аббату Этельварду, что единственное сокровище, которое есть в монастыре – книги. А немногую серебряную утварь и запасы провизии мы отдадим добровольно. «Книги мне не нужны, – посмеялся дикий дан. – А рабы из монахов бестолковые, купцы-рахдониты19 не берут их на продажу. Отдавайте то, что назвали и молитесь дальше своему чумному богу».

– Ты давно живёшь в Малмсбери?

– Всю жизнь. Принял обет двенадцатилетним, а в этом году мне исполнится сорок. Я наполовину бритт, по отцу. Наш народ среди изгоев, сам знаешь. Монастырь был для меня лучшей юдолью, так моя мать решила после гибели отца. Это – правда, вся моя жизнь проходит в молитвах и чтении книг.

– Любишь книги?

– Очень люблю. Когда брат Иоанн назначил меня библиотекарем, я был счастлив.

– Сколько всего монахов в аббатстве?

Мы отдыхаем на невысоком холме в полумиле от монастыря, его хорошо видно сверху, дымок из кухонной печи струится вверх, растворяясь в прозрачном воздухе. Тихо, природа застыла в ожидании осени.

– Восемнадцать, – говорит брат Тегван. – Без Иоанна Скотта.

– Тебя ведь не было в Малмсбери, когда Эригена умер?

– Не было. По поручению аббата я отправился в Гластонбери. Недалеко от монастыря на руинах римской виллы братья нашли несколько свитков, написанных по-гречески. Настоятель Гластонбери попросил Иоанна Скотта прислать человека, знакомого с эллинским языком, чтобы разобраться в рукописях.

– Обнаружилось что-то интересное? – спросил я.

– Любопытные книги, – сказал брат Тегван. – Трактат «О соборах» святого Илария Пиктавийского20, несколько язычников римских авторов, их имена мне ничего не говорят, кроме Марциана Капеллы21. Я первый раз такое увидел, переводы с латинского на греческий. У меня сложилось впечатление, что римляне, жившие на вилле, упражнялись в литературном мастерстве. Некоторые фрагменты свитков повторяются, но каждый раз немного иначе, будто переводчик шлифовал свое искусство.

– Когда ты вернулся, Эригену уже похоронили?

– Да. Я спросил, как он умер, келарь брат Ансельм, он замещает сейчас покойного, приора у нас нет, сказал, что Иоанн Скотт отошёл к Господу ночью во сне.

– Ты не поверил? Почему?

– Его все ненавидели, – сказал брат Тегван. – Все, кроме меня. Ты, верно, думаешь, брат Эльфрик, что монастырь это такое место, где все только и размышляют о приближении к Господу нашему. Может, в других аббатствах так и обстоит, только не у нас. Пожрать послаще да поспать подольше, да попенять крестьянам, что мало провизии принесли во славу церкви и попугать мором или набегом данов за нерадивость, вот и вся забота. На всенощной с такими гнусными рожами стоят, что поневоле вспоминаю того языческого императора22, который монахов назвал трутнями на теле государства. Я потом себя за эти мысли корю, епитимью сам на себя накладываю, сплю зимой на голом полу и питаюсь только водой и хлебом. А тут такой человек пришёл, заставляет мысль будоражить, за что моим братьям его любить.