Александр Травников - Четыре четверти. Книга третья Страница 2

Сто лет по копеечке

Деревья на тихой улочке в старом центре города смыкались кронами прямо над дорогой и образовывали тень и сумрак в самый жаркий летний день. Посередине квартала стоял трехэтажный дом. В нем находилась обыкновенная булочная. На пороге магазинчика сидела нищенка. Рядом торговали семечками. Три копейки – маленький стаканчик, пять копеек – большой граненый стакан.

Была середина 60-х. Мы жили в своем доме буквально в тридцати метрах от этого дома, и бабушка регулярно отправляла меня в магазин. То за молоком, то за половинкой хлеба, а иногда и за мороженым. Эта нищенка была настоящей профессионалкой. Она брала копейки. Всегда вежливо всех благодарила. А так как все друг друга в округе знали, то всегда давали ей не только деньги, но и продукты. И она никогда не отказывалась ни от чего.

Время от времени ее заменял муж. Он был таким же тихим и осторожным. И, несмотря на наличие тоталитарного коммунистического режима, ни нищих, ни торговцев семечками никто и никогда не трогал. И даже участковый мог купить стакан семечек и подать нищей когда копеечку, а когда и копеек десять, а то и двадцать. Что по тем временам было вполне даже много.

Сколько себя помню, столько она, эта нищенка, сидела на том самом месте. Говорят, она сидела здесь всегда: и при Брежневе, и при Хрущеве, и при Сталине, и в Гражданскую, при красных, при белых, при царе. А некоторые злые языки поговаривают, что это место досталось ей по наследству от родителей, которые даже при царе Александре III собирали пожертвования. А определил их туда городовой с благосклонного позволения жившего по соседству казачьего атамана, который никак не мог отказать соседям в простой просьбе. И говорят, что они всегда всем приносили удачу. Слухи, конечно, но все верили. И потому нищенку не обижали. Даже деньгами.

Жила эта нищенка с мужем неподалеку, прямо на углу квартала. В покосившемся саманном доме, с другой стороны которого жил герой Гражданской и участник «Железного потока», шокировавший всех на революционных праздниках, приходя на парады с орденом Красного Знамени на винте, Георгиевскими крестами за Первую мировую войну и просто орденами за Вторую с немцами.

Был у них с мужем за покосившимся забором даже небольшой, заросший травой участок земли со старыми фруктовыми деревьями. Но время берет свое. Вначале умер муж нищенки. Всем кварталом помогали с похоронами. А потом и нищенка умерла. И снова квартал собрался и похоронил. Советская власть, правда, помогла. Но несильно. Чисто организационно. И дом оказался заброшен.

Сначала в заборе образовался проход. Потом калитка странно покосилась, так что любой желающий без особых усилий мог пройти на участок. Потом стекла в дом почемуто побились сами по себе. А скоро и дверь в дом отвалилась. Дом со временем ушел на треть в землю. Саманные стены, которые перестали ежегодно белить, обнажили камыш. И первыми, естественно, в брошенный дом проникли мы, мальчишки.

Конечно, мы были не первыми. Были и более продвинутые товарищи всегда. Но в нашем представлении богатство, которое нам досталось из старого полосатого матраца и перьевых подушек, было настоящим. И матрац, и подушки нищих хозяев дома были набиты множеством бумажных денег различных времен и номиналов. Весь двор и квартал получили в свое распоряжение коллекции всевозможных бумажных денег, существовавших на территории бывшей Российской империи и СССР.

Правда, актуальных купюр не было. Но это, наверное, потому, что нас кто-то опередил, более прагматичный и деловой. Больше всего, конечно, было керенок. Целые листы, из которых мы вырезали ножницами требуемое количество купюр для размена. А потом я уехал жить в другое место. И вот, вернувшись в город, встретил своего товарища по детским играм в банки1 и в войнушку во дворе. И рассказал Санек мне совсем удивительную историю.

Еще в наше время, когда собрались снести старый саманный дом и стали рыть котлован на месте дворика, были сделаны интересные находки, которые остались в памяти всех окрестных жителей. Уже с первой лопаты звякнула крышка железной кастрюли, потом другая, третья. Выкопали железную часть керосиновой лампы без фитиля, железную коробку из-под дореволюционных конфет. А на месте бывшего деревянного туалета выкопали ящик сгнивших в агрессивной среде гранат и поржавевший напрочь пистолет системы Наган.

А теперь опись находок. Именно она впечатляет. Каждый сосуд или кастрюля, закопанные во дворе, были наполнены своим собственным содержанием. В одном – царское серебро. В другом – серебряные советские полтинники. Отдельно хранились медяки: царские и советские. Зато в керосиновой лампе, подобно волшебной лампе Аладдина, хранились золотые советские «сеятели». А в коробке из-под конфет – золотые монеты с венценосными ликами разных номиналов. Все это собиралось профессиональными нищими более ста лет. Сегодня за эти сокровища не пожалел бы никаких денег любой нумизмат. Да и по весу золота это много. Очень много. Это были настоящие сокровища.

И вот что интересно. Владельцы богатств бережно, по грошику собирали все это и прятали. Закапывали в землю. Зашивали в матрацы и подушки. А тратили на себя только гроши. Остальное копилось, шло на будущую богатую жизнь, которая так и не наступила. Как (пока) и Царство Небесное. Как всегда, читатель потребует от меня подсказку с выводами и моралью. Но нет у меня никаких предложений по этому вопросу. Обыкновенный рассказ о том, что было на самом деле. И о людях, у каждого из которых свое место в обществе.

По цене медного лома

Нищие и старьевщики – это такие психологи, каких ни в одном институте не учат. Настоящие академики по жизни. Причем у каждого своя, индивидуальная подготовка. Вот и в случае с самоваром перед нами настоящая, истинная психология, достоверное знание человеческой натуры. И только жадность иногда может подвести. Разрушить все планы. А может, это просто жизнь такая, что все расставляет по своим местам.

Жил он в развалюхах старого города. Но место было козырное. Дверь и окно выходили прямо на улицу. До центрального «Арбата» рукой подать. Соорудил он небольшой навесик прямо через пешеходную часть улицы. Полки поставил. Расставил на них всякие старинные дешевые вещи: гнутые подсвечники из бронзы, покоцанное чугунное литье, позеленевшие медные кувшины и тазики без ручек, ржавые паяльные и керосиновые лампы. А за стеклом – поломанные зонтики, ущербные фарфоровые статуэтки, тарелки из разных гарнитуров и времен с многообразием вариантов паутин и сколов, гнутые вилки, малые и большие ложки.

В общем, все, что покрупнее, на улице, на полках и прикручено проволокой. А что унести можно легко – в витрине. Сам сидит с утра до вечера перед дверью на старинном стуле и ждет покупателя. Сидит так, что, не споткнувшись или не наткнувшись на древние раритеты и старье либо о его стоптанные тапочки, не пройдешь мимо. Обязательно внимание обратишь на раритеты. Машины мимо едут, водители и пассажиры тоже внимание на бизнес обращают. А те, кто в пробках застрял, вообще любят изучать ассортимент лавки старьевщика. Но особое место среди этого многообразия старинных вещей занимали самовары. Всегда минимум полдюжины на выбор.

Правда, товар этот так себе. Дрянь товар. И цена небольшая. Чуть поболе цены металлолома. Но можно было и поторговаться. Однако редко, когда успешно. Есть деньги – бери. Нет денег – лучше не заслоняй картину движения и изменений. Не мешай хозяину созерцать мир и его обитателей. Иногда к нему приносили всякую рухлядь. Купить предлагали. Вот здесь уж он сражался за каждую копейку. Но обычно не покупал. Да и зачем?

Свой первый капитал он сколотил на бутылках. Были у него когда-то телега и лошадь. Ездил он по всему городу, собирал бутылки. Иногда сам собирал. Чаще скупал у населения. Правда, с дисконтом, но бизнес был прибыльным. Минимум по две копейки с бутылки имел, это если не сам собрал бутылки. По тем временам деньги большие. Полбуханки серого – восемь копеек, пакет молока в пол-литра – одиннадцать копеек, а сено для лошади сам косил. Прямо во дворе в центре города его и хранил. Пока лавкой не занялся. Да и бутылочный бизнес сошел на нет, когда на железную банку все перешли да на пластик. Кому они нужны?

В паре кварталов от развалюхи нашего нищего старьевщика жила одна барышня. Татьяной ее звали. Очень она гордилась своим дворянским происхождением и древними корнями предков. Жила не так чтобы в достатке, муж умер, сын в школе весь день. Никто, правда, не помнит, где и кем Татьяна работала, но гордый вид имела. Могла и не снизойти до разговора со всякими.

Родственники у Татьяны не столько были знатны своим происхождением, сколько ее грели воспоминания о тех, кто побывал в ее старом доме в гостях на ее памяти и на памяти бабушки и мамы. А рассказать было о ком. Но главным во всей этой истории был, конечно, самовар. Старый. С медалями. На дровах. И пили из этого самовара многие люди искусства и литературы прошлого и современности. Даже настоящие, по Булгакову – «генералы от литературы». Насчет всех, конечно, не скажу, а Маяковского, Чехова, Волошина и его друзей этот самовар точно помнил.