Александр Fеликсов - Изменник нашему времени Страница 2

Рассказ «Мой антисемитизм», размещённый в Сети, исчерпывающе удовлетворит вашему любопытству. – А почему название звучит так выспренно для исповедального произведения? – Традиция, громкая перекличка эпох с напряжением голосовых связок. – Может быть в названии слово «изгой» было бы уместней, ведь ИНВ по сути любой кадавр? – Проявления летальных мутаций очевидны, но терминальные случаи – специфика судебной медицины, литературное поприще тяготеет к природе диалектически-интегрированной судебной институции с её познавательным, в профессиональной лексике «дознавательским», рвением в целом. «Изгой» – часто жертва обстоятельств, «изменником» становятся в результате волевого усилия, коим я и прекращаю интерактивную часть. Тютчевское «Silentium!» (безмолвие) пусть станет стимулом к чтению, – пусть за словом тенью ложь, и вот туда же – сам хорош!

– Последний вопрос. Латинское «F» – символ мизантропии?! – Напротив, это напоминание о чувстве, которое воспевают: «Felicita, Felicita…» – транслитерация от «Феликсов» (желающий счастья). Всем спасибо!

Глава I. Донна Бэла

Красота Землёй даётся,

В глаза преданной любви она холодно смеётся,

Снега холод равнодушья

никогда она не знала,

Но когда же вьюга злая ей чего-то нашептала?

Чрез открытое «окно», —

средний род, – и «зло» – одно!

Ты, не только поливать —

Своё место должен знать!

Знаки высшего восторга —

Даже, ни намёков к торгу!

Страсти трепет,

Влага взора,

Вся мозаика узора,

Поражённого в правах… Оправданья жалкий лепет – Можешь в прозе и стихах…

– Вера – холодная,

Надежда – бесплодная

Любви – инородные…

У меня порядочно по времени, живёт, именно живёт, а не просто растёт – в нём много от неодомашненного животного, может промежуточная форма, но не гриб, подмечаемые признаки одушевлённости, или, короче… – влазень, приживал без которого в доме было бы пусто; наверное?

Дикое, принесенное как кот в мешке, – продавец о «довеске» не предупреждал, – не горшечное растение; не горшечное, но не укоренятся же в домашнем тапочке кенгурёнком, при этом кормясь в возду'сях, как свя'тый эпифит? если у кого-то сложилось превратное мнение на сей предмет…

Хотя его место, видно по всему, на природы щедрой ниве, среди волнующихся трав, в бурьяне, среди неуживчивого, колючего репейного семейства, как вариант, под плетнём нерадивого хозяина, в компании с пыреем. Назвал бы его дичком, но обидеть не хочу ветерана моей оранжереи. Непреложный факт, что стал частью подоконного биоценоза, похожего на дождевой лес Амазонки – сельва, почти не пропускающая солнечного света в помещение. Ощущение такое, что неровен час, появится и экзотическая фауна, как окружающий мир, вокруг изобильного произрастания.

Даже не претендует подкидыш на персональную ёмкость с сертифицированным гумусом. Так, притулился с краешку, корешок среди сплошных сплетений, довольствуясь скудными объедками с барского минералоорганического стола прожорливой лианы. Возможно это уже сложившийся симбиоз – интимная связь по обоюдному согласию? Что подкупает – нет в нём этого дарвинистского хамежа, нет и себаритства от цивильной гибридизации; но всё ж рождён был хватом и эволюции солдатом, – сам живи и жить давай другим.

По началу, видимо рефлекторно, пытался выдернуть как сорняк незваного гостя, потом одумался, ведь у меня не огород, не плантация кормовых культур совхоза-техникума, не лаборатория сортовой агротехники, чего привязался к растению, которое не цветёт, не пахнет, то есть, скромно», но от фотосинтеза не уклоняется – кислород вырабатывает? Его декоративные свойства вполне могут характеризоваться минималистским стилем, с примитивистскими деталями, что вполне в тренде; может казаться не дружелюбным наклон зубчиков на листьях, кому-то напомнит форму акульих челюстей, но они мягкие и даже колючек не содержат, —может брекеты? – что только не придёт на ум!

Стебель его на ощупь слегка лохмат, но ведь и человеческой популяции свойственны рудименты, с прочими мелкими, но сильно искажающими судьбу оплошностями.

При пересадке, даже если его выбрасываешь, самоклонируется, возрождается Фениксом, так и живёт, теперь уже приёмыш, без номинации, особой агрокультуры, в стихийном дендрарии общества аристократической флоры.

Собственно, почему решил, что это особь мужеского пола, фитоконтроля это зелёное нечто не знало, резистентностью – стойкостью к превратностям судьбы, скорее, отвечает организму женскому, – буду теперь с ним…, нет, конечно с ней, куртуазен:

– Бэла, донна! Не изволите эпиляцию стебля? – …?! – О, мадам! Прошу великодушно, снисхождения, к затворнику волею судеб, к его неучтивости из одной лишь неуклюжести давно не светского человека, имея ввиду, разумеется, Вашу «цветоножку»!

Она всегда рвётся к свету, не ведая, что красотою ботаникой обделена, – но не было издёвки в имени данном Бэла, что означает «красотка».

Что общего в нас? – Порода доставшаяся, не защитила экстерьера геронта от ущерба – и, скорее, за преградой полупрозрачной скрываясь, тоже бывает, раздвинув плотную зелень, всматриваюсь в сигналы актуальной погоды, для выбора экипировки моциона…

Глава II. Motionis Максим Максимыча

С посохом посуху, в ливень с зонтом, дело, наверное, кажется в том, что надо погулять – произношу кантабиле. Клаустрофобия особенно сильно стимулирует мои рейды. Одеться по погоде, которая всегда демонстрирует циклотемию? Не зная ни латыни, ни тем паче греческого, но не сильно отличим от Беликова, бреду по протоптанной полувековой перестановкой ног тропе, кроме меня никому на асфальте не заметной. В молодости и сам её не замечал, казалось асфальт субстанция вечности. Чугунными ногами пациента флеболога ещё более, ежедневно, всё усугубляю колейность на замкнутом ипподроме ипохондрика.

На детской площадке, тоже выгнанный, но гипердинамизмом, одиночка пытается подружиться с качелями. Они, кажется, предпочитают дружбе покой. Что становится очевидным, когда малыш их взнуздывает. Пассивный протест металлических сочленений, выраженный в двух нотах, но мальчик, видимо, основательно защищён гипофизом от внешних раздражителей.

Ноты явно не входят в известную гамму, и это понятно почему. Их чередованием можно перепилить берцовую кость взрослого, не защитишь и второй от потравы. Коллективной вивисекции препятствуют, разве что плотно закрытые форточки и то, что композиторы современной формации пока не использовали солирующих партий несмазанных детских аттракционов в своих опусах.

Желая предотвратить для себя тяжкие последствия, пытаюсь скрыться за звуковой барьер, – ретируюсь не так быстро, чтобы не показаться неучтивым перед юным эквилибристом, скорее ожидающим аплодисментов восторга, со рвением ищущим точку равновесия в зените перед ассистирующей, вышедшей недавно мамашей. Наконец-то за коробкой здания, но интерференция не позволяет себя игнорировать, – ампутационная пила продолжает монотонно своё дело…

Белая позёмка приветливо волнуется около ног – кажется не совместимое явление с поздней весной и летом? Это засохший копроматериал тонкого помола, с возможными в нём яйцами гельминтов, альтернативно поселяющихся в печени человека, извлекаемые исключительно скальпелем.

Вопрос «зачем выходил?», когда страх закрытого пространства уже свернулся мягким клубком – не заглушить, и подталкивает обратно в «крепость», осаждаемую то пехотой вялой общественной жизни, то отбивающуюся от вылазок разведок смерти частной, паче персональной, – приступов, её летучего авангарда, к рутине устава караульной службы вечным дневальным, к монотонной шагистике по диагоналям казармы жилплощади, к скудости пищевого рациона, обусловленной не прижимистостью или вороватостью интенданства, но предписанной моторикой кишечной гофры, к отбою – сигналу-освободителю от докучливого дня…

Глава III. Промысел фаталиста

Фатализм на почве пьянства

И стихийного христианства —

Порою окормляет вас

Причастием: In vino veritas;

Себя не отделяю —

Покорнейше вручаю…

Ты, вопрошаешь, друг мой, отвлекают ли общенациональные празднества от возвышающего нас мыслеобразующего процесса? – а не о нём ли, в конечном счёте, идёт разговор тверёзых интеллектуалов, нагружённых не только пропедевтикой философской эзотерики, но бросающих вызов вульгарности невежества прецизионной отточенностью атрибуций в решительном когнитивном усилии…

Заглядывает ко мне чадо от чресл моих в день торжеств народных, но воспитанное вне моей ноосферы, в семье ментально чужой, – бывшая жена, является лишь формально связующим звеном с этим взрослым мужчиной, который обращается ко мне «папа», заставляя смириться с реальностью его здесь нахождения, но как покажет дальнейшее, эта статная фигура находится ещё и под патронатом силы высшей, что, очень возможно, влиянием своим положила предел наркомании чрезмерным винопитием.