Кайркелды Руспаев - Молитва великого грешника. Повесть Страница 2

– Но где же мальчик-то? – этот вопрос крутился в голове, пока Иман вновь и вновь обыскивал квартиру.

– И был ли он? —

Вспомнился горьковский «Клим Самгин» с подобной фразой: «А был ли мальчик?». Ему вспомнилось безумное лицо хозяйки этой квартиры, там, внизу, в волнующейся толпе, то, как она бормотала горячечно. Иман бухнулся в кресло, лихорадочно соображая.

– Неужели я поддался на уговоры безумной женщины? Определенно, это так. Ведь пожарные не захотели слушать ее. Возможно, жильцы, соседи предупредили их, что она безумна, и что у нее нет никакого сына. Возможно, что она потеряла сына, раньше, отчего и тронулась умом, и теперь… Возможно, возможно. Но как же я поддался ее уговорам? Поверил, как дурак. Ведь ясно было, что пожарные и полицейские контролируют ситуацию и они, конечно же, с самого начала выяснили, кто находится в здании, кого вынесли, а кого еще нет.

Нужно уходить. Иман подошел к двери – заперта. Пощелкал задвижками – безрезультатно. Видимо, замок был из тех, что запираются автоматически, а отпираются только при помощи ключей. Иман вспомнил, что ключи он оставил в замке, снаружи, и невольно упрекнул себя.

Он осмотрел дверь, – крепкая стальная, местного производства, нечего и думать высадить. Иман устремился в комнату, отворил окно, высунулся, и тут же отпрянул – в лицо полыхнуло жаром. Внизу бушевал огонь. Кажется, он даже усилился. Да, это так. Иман кинул взгляд вверх, потом вернул его вниз – нижние этажи объяты пламенем, и на девятом в двух местах вырывается огонь из оконных проемов.

Значит, есть лишь один путь к спасению – вверх. Но, каким образом отсюда попасть на десятый этаж? Был бы еще балкон, можно было бы сделать попытку перебраться на балкон десятого. А так…

– Ну, архитекторы! – с досады вырвалось у Имана, но потом он вспомнил, что балкон находится в той половине бывшей трехкомнатной квартиры, разделенной на две однокомнатные. Он надышался удушливого дыму, глаза его слезились, он кашлял и тяжело дышал. Закрыв окно, он вновь вернулся к выходу. Он теперь понимал, что может спастись, лишь открыв входную дверь.

Иман порылся в бесчисленных ящичках кухонного гарнитура в поисках подходящего инструмента, но не нашел ничего, кроме отвертки, плоскогубцев и молотка. Он еще некоторое время продолжал поиски, но потом сказал себе: «Что ты ищешь? Неужели ты думаешь найти в обыкновенной, рядовой квартире дрель или перфоратор». И он подхватил имеющийся инструмент и отправился ломать замок.

Изготовители двери поработали на славу – замок был помещен в середину, меж двух стальных листов, а отверстие для ключа узенькое, в него проникает только жало отвертки. Иман сломал отвертку, но не сумел нанести каких-либо серьезных повреждений замку.

Он задыхался, обливался потом, который застил глаза; он слышал, как гудит огонь, рвущийся с нижнего этажа вверх. Иман досадовал допущенным ошибкам, тому, что оставил люк на крыше открытым, тем самым открыв дорогу сквозняку, и значит огню, тому, что захлопнул дверь в квартиру, не догадавшись прихватить ключи. И, ведь знал, что существуют такие замки! Иман работал на стройке последние годы и за это время успел познакомиться с всякими замочными системами.

Он сидел на корточках, прислонившись к стене крохотной прихожки, соображая, что бы еще предпринять, но ничего не смог придумать. Кроме того, что нужно как-то открыть или выломать этот проклятый замок. Иман снова взялся за молоток, и, уставив в замочную скважину ручку пассатижей, принялся ожесточенно колотить. Плоскогубцы не выдержали и минуты – разлетелись по оси, соединяющей две половинки. Иман подобрал целую ручку от них и бил по замку, пока и они не сломались, после чего бросил инструменты и выпрямился.

Иман как-то вдруг и ясно осознал, что оказался в захлопнувшейся ловушке. Это было так очевидно и неотвратимо, и воздух тесной квартирки так быстро нагревался, что он понял – вся эта дикая, невероятная история с сумасшедшей женщиной и ее несуществующим ребенком сразу приобрела определенный смысл. «Вот оно – возмездие!» – эта мысль, как молнией озарила его мозг, и все дальнейшее представилось во всей ужасающей перспективе.

Стальная дверь накалялась с каждой минутой – уже невозможно стоять возле нее. Иман отступил на кухню, на ходу сбрасывая верхнюю одежду. Квартира быстро превращалась в настоящую духовку. Иман снял с себя все, кроме тонкой футболки и такого же трико, которое было у него под брюками. Посидев минуту за пустым кухонным столом, он направился в ванную. Аккуратно сняв одежду, стал под душ. Принял полное омовение согласно мусульманскому ритуалу.

Иман понял, что, возможно, приближается его час, и решил встретить его за молитвой. Он не совсем потерял надежду и старательно отгонял мысли о безнадежности своего положения. Он помнил, что говорил Улан – его первый религиозный учитель, его духовный наставник: «Мусульманин никогда не теряет надежду; безнадежность – дело шайтана». Он, конечно, надеялся на пожарных, ведь те знают, что он здесь. Но и понимал, что шансы спастись незначительны.

«Что-ж, в любом случае исполнится воля Аллаха», – сказал он сам себе вслух, и, пройдя в маленькую комнату, которая, видимо, служила хозяйке одновременно и спальней, и гостиной, стал лицом к кибле – направлению к Мекке, и приступил к намазу.

Душ несколько освежил его, но это ощущение прошло очень быстро, и Имана вновь начали мучить жар и дым. Двери и окна были подогнаны плотно, но, ведь дым просочится и в малейшую щель или дырочку. А жар шел отовсюду. Стальная дверь раскалилась до того, что облезла краска, и уже начала выгорать. Пластиковые рамы окон готовы были растечься вместе со стеклами, – Иман видел, что стекла помутнели и как будто пошли волнами.

«Субхан Аллах!» (пречистый Аллах), – прошептал он, и с новой силой принялся за молитву. Запекшиеся губы едва разлеплялись, шепча аяты Священного Корана; Иман, то сгибался в поясном поклоне, то падал ниц, то вновь выпрямлялся, совершая намаз; он старался не отвлекать сознание, но нет-нет, а подкрадывались мысли о скором конце, о том, как мало он пожил – даже не успел отвести своего Амана в школу. И, наверное, как и каждый человек, оказавшийся у порога меж двух миров, бросал взгляды назад, на прожитое, и, вспомнив тот или иной эпизод, сожалел и каялся, и горячо просил Всевышнего простить его за грехи, а их у него… было немерено.

Иман чувствовал, что запекается живьем. Он уже мало что соображал, в глазах рябило и расходились радужные круги. Движения его были замедлены, он чувствовал, что вот-вот лишится сознания. Действительно, он и сам не понимал, как еще жив; ему порой казалось, что он должен вспыхнуть факелом. Казалось, что оставшаяся на нем одежда сейчас загорится, она была давно сухой, как и все тело Имана, – он давно уже изошел потом, а воды в душе уже не было. То ли отключили, то ли пластиковые трубы водопровода расплавились на нижних этажах.

Но Иман продолжал молиться. Его губы уже не шевелились, и язык не повиновался ему, – он твердил про себя только одну фразу калимы (формулы веры): «Ла илаха илла Аллах, Мухаммад – расулуллах!» (нет божества, кроме Аллаха, Мухаммад его пророк). Но его мысли то и дело уходили в прошлое – и хорошего, доброго он совершил там, но почему-то вспоминается только нехорошее, то, что зовется подлостью, то, что давит на душу тяжелым грузом грехов и преступлений, заставляя ее страдать от невозможности вернуться в прошлое и исправить…

Бабушка

Иман учился в третьем классе, когда однажды учительница Жамал-мугалима завела разговор о вере и Боге. Она говорила о том, что верующие – темные, невежественные люди, и что, к счастью, их становится все меньше и меньше с каждым годом. Что религия, по выражению Карла Маркса – «опиум для народа». После чего ей пришлось объяснять, что такое опиум:

– Это такое вещество, называемое наркотиком, оно опьяняет и одурманивает человека.

Иман не понял, что значит «одурманивает», но он хорошо знал значение слова «опьяняет» – его отец иногда бывал пьяным, и тогда он его не любил.

– …так что, советский человек, пионер, хорошо знает, что нет ни Бога, ни Аллаха, – заключила Жамал-мугалима, и добавила:

– А тот, кто это утверждает, очень плохой человек, и вам нельзя слушать таких людей.

Иман любил свою бабушку, и он никак не мог согласиться с тем, что она плохая. Поэтому он сказал:

– Моя бабушка говорит, что Аллах есть, что он все видит и все слышит. А она никогда не бывает пьяной.

Одноклассники оживились, кто-то засмеялся, а Жамал-мугалима быстро взглянула на Имана. Взгляд ее стал каким-то нехорошим, жестким, и Иману стало не по себе. Он понял, что сказал что-то нехорошее. Но что? Ведь он сказал только правду о бабушке.

Иман любил слушать бабушкины сказки об Аллахе, пророке Мухаммаде, об ангелах и джиннах. И о шайтане. Бабушка рассказывала о них, укладывая его спать; Иман засыпал под них, но, странное дело – поутру он мог пересказать все, словно специально учил наизусть.