Мария Метлицкая - Можно я побуду счастливой? Страница 20

Еще одна распродажа. Дают хрустальные вазы, одну штуку в руки, и сумки на колесиках производства Китай, тоже одну в руки. Набор кастрюль из трех штук – это кому повезет, если достанется. Объявляют, что наборы заканчиваются. Все нервничают, сильно потеют – в магазине удушающая жара, духота – и ненавидят стоящих впереди.

Детские рейтузы, польские бюстгальтеры – на размер никто не обращает внимания, потому что потом все меняются. Главное, чтобы досталось. Обмен происходит и на работе, и между соседями. Все при деле. Бурно живем, интересно. Весело!

Еще одна особенность тех лет – все одинаково пахли. Объясню – ассортимент духов был до предела скуден – почему, убей не пойму! Ушли в небытие чудные копеечные польские «Быть может» – правда хорошие.

И появились французские – о таком мы не мечтали, ни-ни! Обходились болгарским «Сигнатюром», между прочим, кошмарным. Выручали прибалты – латышский «Дзинтарс» был весьма неплох и доступен.

А тут – Франция! Настоящая – это же видно по упаковке, по флаконам. В руки взять страшно – цена запредельная.

Первые «гости», залетевшие к нам, «Клима», стоили двадцать пять рублей. Сначала стояли спокойно – думаю, все поначалу робели. Потом осмелели. Это была, например, лучшая взятка – врачу, преподавателю или начальству. Роскошный подарок на день рождения. Женщины, кому перепало, подругам душиться не предлагали и экономили со страшной силой. А когда пузырек пустел, его не выбрасывали. Вариантов было два. Первый – жуликоватый: налить туда что-нибудь простое, Болгарию или Польшу. Второй – для честных – пузырек без крышки ставился в платяной шкаф и расточал запах красивой жизни и былой роскоши.

Позже появились «Фиджи», различные «Диоры» в узеньких и рифленых колбочках и безумно дорогой парфюм «Мажи нуар» – в роскошном оформлении: бордо, черный лак. Позже – зеленоватый «Эллипс», отвратный, на мой взгляд, «Опиум» и совершенно убойный «Пуазон», что в переводе означало яд. Так оно, кстати, и было. От душившихся «ядом» шарахались.

Мужикам приходилось труднее – промышленность предлагала одеколон «Саша». Пах он паршиво. Мог отвратить от лучшего представителя сильного пола – бил наотмашь. К «Саше» прилагалась «Наташа» – тоже одеколон. Ну это вообще за пределами! Мечта алкашей.

Потом появился зеленый «О’Жён». Он был поприличней, чем «Шурик» – так по-свойски называли «Сашу».

У всех были тени и пудра «Елена». Так, ничего. Как тогда говорили, для сельской местности может сойти. Тушь ленинградская, ее называли «плевалкой». Поплевывал в коробочку и – щеточкой на ресницы. Можно и зубной щеткой. Эффект, кстати, был! Правда, ложилась она слишком густо – ресницы слипались. Тогда брали обычную швейную иглу и разъединяли их. Требовалась предельная осторожность, чтобы не ткнуть иголкой в глаз.

Был еще карандаш для подводки – назывался он «Живопись». Черный, шестигранный, мягкий и жирный. Рисовал хорошо. А про вред никто не задумывался – карандаш был не косметический, а акварельный. Предназначался он для «творчества и оформительских работ».

Ну, и «оформляли». Еще «варили» помаду. Остатки из тюбиков – всех подряд – выковыривали спичкой, клали в столовую ложку и подносили ее к конфорке газовой плиты. Помада быстро плавилась, таяла, превращалась в жидкую субстанцию. Ее требовалось срочно влить обратно в пустой помадный тюбик. Следующее действие – тюбик отправлялся в морозилку. Через час помада была готова – пользуйтесь на здоровье!

Про стирку пакетов и лак для ногтей на стрелках колгот написано много – все было, да. Из песни слов не выкинешь.

Первые ласточки косметологии – кремы. Например, «Пондз». Он был дорогой, рублей пять за баночку. А еще «Женьшеневый», «Пани Валевска», в очень красивой стеклянной баночке темно-синего цвета.

А лучшие кремы готовили косметички – разумеется, нелегально. Баночка стоила три или пять рублей и была «собрана» только из натурального – спермацет, масло какао, ланолин, облепиховое масло и что-то еще. Можно было разбить туда пару ампулок витаминов – С, А и В.

Появились косметические наборы красного цвета со смешным названием «Пупа». Гадость жуткая, пластилин, замазка, сплошная химия. Но все о них мечтали.

В центре – ненадолго – открылся магазин «Золотая роза». Народу – не протолкнуться, кошмар. Но косметика там была французская, настоящая. Пудра, помада и тушь – на черном лаке тонкая золотая розочка. Очереди на полдня, и тут же, на улице, прямо у входа – фарца, спекулянты. «Сдают» и помаду, и пудру. Цена – в два раза выше продажной. Помню, подруге моей повезло – при ней «выкинули» английское мыло. И вправду английское – с запахом розы, фиалки и меда. Нежное, как крем. Оно не раскисало и пахло на всю квартиру. Его клали в шкаф, на полку с постельным бельем, и нежный запах окутывал шлейфом. Мне перепало этого счастья аж восемь кусков!

В 80-е появились афганские дубленки – привозили их командированные. Выглядели дубленки неплохо – разноцветные цветочки по подолу, меховая оторочка. Но стоило попасть в них под дождь или снег, как начинала расползаться неминучая вонь, да такая, что все отодвигались подальше от бедной владелицы. А она, краснея и бледнея, выбегала из вагона. Несло от нее козлом, мокрой псиной и вонючим бомжом.

Вообще, иметь пару юбок, две-три блузки и парочку платьев считалось нормальным. Не просто нормальным – естественным.

На Кузнецком – угол с Неглинкой – прямо в туалете, в подвале, была толкучка. Называлась она «Снежинка» – над сортиром располагалась одноименная химчистка. Там можно было купить многое – тряпки, обувь, косметику, духи, сигареты. В моде в то приснопамятное время были батники – рубашки мужского покроя с планкой и пуговицами. Однотонные или в клетку. Ну и хватанули мы с Танькой такие батники – в клеточку, красиво уложенные в пакет. Развернуть и разглядеть было некогда – полутемно, толчея, все боятся милиции – там случались и облавы. Загребут без разбора – докажи потом, что ты не фарца, а честный держатель сэкономленных денег.

Поднялись из подвала на свет божий, развернули. Батники наши модные оказались сшиты из детских ковбоек, купленных в «Детском мире» рубля за два с полтиной, не больше. А денег за них мы отдали немерено. Бросились вниз – девицы той ловкой и след простыл. Фарцовщица, торгующая нижним бельем, подняла нас на смех – лохушки! Раскрывать надо здесь, прям на месте! Так вам и надо, заключила она и смачно затянулась ментоловой сигаретой.

Обувь покупалась надолго, сапоги – лет на пять, туфли так же. Весной сапоги тщательно обрабатывали – мыли, натирали гуталином-вазелином и напихивали газетами. Убирали в коробках на антресоль или в шкаф. Вещи сдавали в химчистку – цены на эту услугу были копеечные. Постельное белье относилось в прачечную – почти повсеместно. Стиральная машина-автомат была очень редко у кого. У тех, кто, например, жил за границей. Да и обычная стиралка была не у всех – куда ее ставить? Кухни и ванные крохотные, а машинки громоздкие. Помню, гуляла с маленьким сыном и узрела свеженькое объявление у магазина – продается стиралка «Малютка», пятьдесят рублей.

Воровато оглядываясь, сорвала это объявление, чтобы не было конкурентов, и буквально полетела домой. Позвонила продавцу, умоляя не продавать, подождать пару часов. У меня, объяснила я, грудной ребенок.

Деньги собрала по соседям, побежала за машинкой, еле дотащила. И вот – стоит моя маленькая, моя красавица! Стирала она, между прочим, отвратно – мотала белье туда-сюда, не полоскала, не отжимала. И воду надо было менять вручную – сливать грязную, заливать чистую. И все равно – было счастье.

Верхние вещи, пальто, пиджаки шили у портных. Почти все имели «свою» портниху. У мамы тоже была такая, работала она в закрытом ателье. Помню, мы ездили в ателье от ВТО, театрального общества. Это был просто секретный объект, с улицы не зайдешь, дверь на замке. Внутри уютно – ковры, телевизор, вазы с цветами. Тишина, словно на кладбище, все говорят полушепотом! Вот почему, интересно? У закройщицы нашей были важные клиентки – актрисы, жены актеров, жены писателей и композиторов. Куда уж там нам.

Помню, как разглядывала Наталью Селезневу, восхищаясь ее роскошной фигуре и длинным ногам. Видели и жену Прокофьева, Лину Ивановну, тогда совсем старуху, а когда-то – красавицу-испанку, оставленную им на старости лет. Ее все боялись – статус большой леди и жены гения, несмотря ни на что, она сохранила.

Был еще случай – ехала я как-то домой, после больничной практики, вошла в метро на «Университете». Вижу – стоит, скромно потупившись, почти вжавшись в стену, женщина, в руках неловко держит белую кофточку. Опытным глазом вижу, что трикотаж, явно «не наша». А по груди, вставкой, идет крупное кружево – загадочно приоткрывает самую волнующую часть женского тела. Сексуальненько так, обольстительно и очень сдержанно при этом. Подхожу – она совсем, бедняжка, робеет и падает духом. Шепчет что-то невразумительное: кофточка оказалась мала, продать на работе не может, стесняется, а деньги приличные, двадцать пять рубчиков, один к одному. Я осторожно потрогала это белое чудо, боясь выдать волнение. А волнение сильное – я-то приехала с юга, загар ого-го! А тут белый цвет, соблазнительный фасончик, ну и вообще – красота! Умоляю ее подождать до завтра – приеду сюда же с деньгами. С огромным, еле сдерживаемым облегчением та пообещала, что не подведет – главное, стоять и торговать в метро ей больше не надо.