Роман Сенчин - Зона затопления Страница 20

– А Зинаида где? – спросила Ирина Викторовна.

– Да, видать, потезенит всё, уговариват…

– Лишь бы что-нибудь с ней не случилось, – тихо сказала Ульяна. – Такие, кто бегает, они чаще всего…

– Ну! – грозно перебила Фёдоровна. – Не накликивай! – И добавила уже почти жалобно, просяще: – Счас придет. И Галина придет… пирог достряпыват рыбный.

Посидели молча, в ожидании, словно бы Зинаида с Галиной должны войти сию же секунду и без них что-то начинать говорить неловко… Прошло полминуты, минута, другая…

– Слушайте, а помните, как Женька Глухих осетра приволок? – слишком оживленно, так, что все вздрогнули, спросил Брюханов.

– Ага, ага! – старики оживились.

– Да-а, такой телок был!

– Голова в ведро не влазила.

Ульяна, вспоминая, нахмурилась:

– Когда это было?

– Да года два назад. Под осень…

– Не помню что-то.

– А, подруга, – слегка подтолкнула ее плечом Фёдоровна, – ты ж тогда в больнице лежала. Сосуды у тебя, что ли, были…

– Суставы.

– Ну! А тут такой переполох…

– Ну дак! – хмыкнул и засопел азартно Мерзляков. – Давно такой не попадал. И позабыли уж, что с им делать.

– Ага, Жека бегает по дворам: «Из осетра надо вытаскивать что-то, а то ядовитый станет. Что вытаскивать?!» А никто и ответить не может…

– Как – никто? Я смог, – обиделся Крикау. – И другие, кто постарше.

– Ну, сперва-то никто. Сбежались и стоим. Таращимся.

– А кто-то, помню, сказал, что если его в дуплё на лед спустить, то он быстро уснет, а потом хоть через год достань – оживет в воде.

– Ну да, можно. Я раз налима изо льда на реке выдолбил. Домой принес, оттаял, и он пополз. Моя увидела – завизжала.

Посмеялись… За воспоминаниями дождались Зинаиду.

– Во-от! – Фёдоровна выдохнула облегченно. – А мы уж про тебя всё передумали.

– Да у Даруши Чепурной была. И так и сяк просила.

– И чё она?

– Да ни в какую. Суетится чего-то, мечется, как маланья с ящиком.

– Уху-к, – закивала Фёдоровна, – все дела находят, только чтоб о страшном не думать. А сюда придешь, и ведь ясно, что всё – прощамся.

– Пойду нашу электростанцию гляну, – сказал Леша Брюханов. – Как там солярка.

– Не загуливайся, – отозвался Мерзляков, – водка греется.

– Я быстро…

– Даруша-то далёко куда-то едет.

– К сыну младшему, в Ачинск.

– Ага, ага, в Ачинск, – подтвердила Зинаида. – Я за это время всю страну изучила. Карту расстелю и смотрю, смотрю. Кутай есть, даже Пылёво наше, а ни Колпинска…

– Ну, значит, карта не новая. Колпинск, он молодой город, – объяснил Крикау. – Из-за плотины и появился.

– Ну да, ну да…

– Эх, – Мерзляков сладко-грустно вздохнул, – рыбки-то мы поеели. Поели. А вот внуки-правнуки как, это вопрос…

Река была рыбой действительно богата. Хариусы, таймени, ленки, налимы, щуки, бульбаны, ельцы. Попадались осетры и стерляди, иногда появлялись стайки тугуна… Правда, в последние лет двадцать улов начал слабеть, ленки, таймени, не говоря уж об осетрах и стерляди, стали редкостью. Не запасали их уже, как бывало, поленьями в ледниках. Но будто подарок на прощание, в прошлом, позапрошлом, да и в этом еще году мужики то и дело выволакивали на берег тайменей килограммов по двадцать – тридцать; вот и осетра, о котором так хорошо вспомнили, Женька Глухих умудрился поймать. Чуть не всех угостил, отрубая по куску…

Это обилие крупной рыбы знающие люди объясняли тем, что реку перекрыли плотиной, и хоть вода через шлюзы уходит пока свободно, но рыба не скатывается вниз, боясь постройки, живет на этих километрах от одной ГЭС – построенной Усть-Илимской – до другой, строящейся. Ее все меньше и меньше, благородной рыбы, но оставшаяся растет, вот и попадаются великаны. Скоро переловят последних, или передохнет от водохранилища, в стоячей воде, и будет здесь пусто. Разве что окуньки с щуками останутся, да их больная еда – ельцы да мокчёны.

– Что ж, – Мерзляков не выдержал, – давайте-ка дерябнем. Зябко…

– Счас Галина пирог принесет, и выпьем.

– Долго она несет.

– Горяченький хочет чтоб, свеженький… Это мы раньше приперлись.

– А это что рыжее в бутылке?

– Бражка облепихова.

– М-м! Де-ело…

– Нет, под рыбный пирог – водка только…

– Рыба – это великое дело, – вернулась к прерванному разговору Фёдоровна. – Сколь раз она спасала… В войну, помню… Тогда всё для фронта сдавали. Всё подчищали. И мы стали из чешуи холодец варить. И – ни один человек в деревне ни цингой этой не заболел, ни рахитом. Все здоровеньки были!

– Да, да, – закивали в ответ, хотя никто больше из сидевших за столом не помнил толком то время: Ирине Викторовне в сорок пятом было шесть лет, Зинаиде года три, Мерзляков родился в войну, Ульяна появилась здесь после войны, Крикау родился году в сорок седьмом в семье ссыльных… Но вообще-то правильно кивали: и после войны много лет жизнь была трудная, скудная, и хоть холодец из чешуи не ели, но и долго не роскошествовали.

– Вот только стали сами себе хозяева, никто не указыват, а тут надо собираться и куда-то мотать, – сказал Мерзляков. – Все дни хожу по ограде, стены толкаю. Ведь какая крепь, и бросать приходится. Все сгорит…

– Ну ладно, – на правах старшей перебила Фёдоровна. – Говорено об этом достаточно.

– Но ведь жалко!

– Жалко. Поэтому о другом давайте. Что ж душу драть – и так вся изодрана.

Вернулся Леша, и ему сразу велели разливать водку, бражку. Видя, что старики и старухи грустят, он решил вспомнить об еще одном забавном случае.

– А помните, как Кайхеры козу к козлу возили?

– Ага, вся деревня участвовала…

– На ушах стояли…

Ирина Кайхер, специалист из сельсовета, завела козу. До этого коз в Пылёве никто не держал, ближайшие были в двадцати километрах, в Кутае.

И вот коза стала требовать мужа – блеяла, билась в своей загородке, всей улице жить не давала. В конце концов Кайхеры погрузили козу в машину и повезли в Кутай. Но пока ехали, коза расхотела и стала бодать, колоть рожками предложенного ей кавалера. Ни с чем ее увезли обратно. А на другой день снова пронзительное, жуткое блеянье, похожее на человеческие крики, снова удары в изгородь. Пришлось опять везти. И снова ничего не получилось…

– Раз пять ее катали, – посмеиваясь, говорила Зинаида, – бензина сколько изъездили, и так и не получилось.

– Угу, пришлось отдать.

– И где теперь они? – вздохнула Фёдоровна.

– Кто?

– Да Кайхеры. Ирина, Андрей, ребятишки их…

– В Абакане, что ли, квартиру дали.

– Квартиры, – поправил Леша Брюханов.

– В смысле – квартиры?

– Ну, дали им три однокомнатные квартиры.

Старики не могли понять:

– Как это?

– Не было одной трехкомнатной. Дали вот так. И в разных домах причем.

– У них ведь дети маленькие еще. Они отдельно, что ли, должны?

– Ну, так получается.

– Бедные Кайхеры, – покачал головой Крикау.

– Как-нибудь там сменяются, наверно…

Ирина Викторовна, может, впервые обратила внимание на фамилии. Раньше вроде и не замечала. А тут – Кайхеры, Крикау. Еще в деревне было раньше много Шнайдеров, Гафнеров, Фоосов; у Ульяны тоже девичья фамилия совсем какая-то нерусская, сложная… Но все они были здесь своими, и для всех них, чьи корни в тысячах километров отсюда, в совсем других землях и странах, эта деревенька в тайге стала родиной. И имена своим детям они давали русские: Андрей, Иван, Алексей, Сергей, Николай, Настя, Галина, Валентина. Получались причудливые сочетания – Сергей Оттович Фоос, Анастасия Гельмутовна Гафнер…

– Уля, – позвала Ирина Викторовна, – а ты-то как? Ты ведь туда, – не стала уточнять куда, да это и так всем понятно: в тот далекий край, где родилась, – уезжать хотела. Как решила? Едешь?

– Да-а… Да куда мне уже… Квартирку в Колпинске дали, в ней и доживу. Мы вот с Зинаидой соседки, будем друг за дружкой смотреть.

– Вообще, по уму, надо было всем в один дом проситься, – сказала Фёдоровна, – а то вот и недалеко, а дойти – история.

– Ну, эт тоже, – заспорил Мерзляков, – дом престарелых на что делать? Тоска одна.

Пришла наконец Галина Логинова с большим, закутанным в полотенце противнем, а следом за ней – глава сельсовета Алексей Михайлович Ткачук. Приковылял и старик Чуклин Владимир, бородатый, в драной фуфайке.

– Ты, Володь, как ритарай прямо, – поморщилась Фёдоровна. – Хоть бы уж ремугу эту сменил.

– Да увезли всё. Всё в городе…

Появление новых людей за столом, как водится, подняло настроение. Но когда суета улеглась, наступило неуютное, колючее молчание. И наполненные стопки не помогали – никто не решался поднять тост. Поглядывали на Алексея Михайловича, ждали, что скажет он.

Последние почти двадцать лет Ткачук был в селе главным, и именно ему выпало уговаривать людей собирать вещи, выбивать дополнительные паромы для груза, не позволять раньше времени разбирать и жечь избы, школу, склады, до последнего сохранять работу дизеля (а для этого нужно горючее), фельдшерского пункта… Вообще-то он не обязан был этого делать – мог, получив ордер на жилье, уехать и пропасть, забыть. Формально-то их Пылёво уже месяц не существует как жилое, снято с каких-то балансов…