Александр Проханов - Убийство городов Страница 20

Таким же световодом он соединялся с женой. Их разлука казалась временной, обещала чудесную встречу.

Он доживал свои земные дни. Сбереженный остаток духовных сил следовало употребить на то, чтобы приготовиться к встрече с любимыми, близкими. Пройти сквозь крохотный черный фокус, именуемый смертью, куда сходятся лучи земной жизни. На мгновение меркнут, а потом расходятся восхитительным светом, чтобы никогда не погаснуть.

Он лежал под любимым фонарем, чувствуя громадность прожитой жизни. Вспоминал множество лиц, которые проплыли мимо и ушли за горизонт минувшего века.

Адмирал Горшков, тяжелый, тучный, принимавший его в кабинете штаба и крутивший огромный глобус с синим мировым океаном, в котором плавал великий, созданный им флот. Маршал Толубко, весельчак и шутник, полюбивший его, молодого писателя, пригласивший на космодром, где тяжелая ракета взлетала в грохочущем пламени, превращаясь в лучистую звезду. Маршал Язов, проигравший битву за Родину, уводивший войска из Москвы, и его взгляд, тоскующий и несчастный, за два часа до ареста. Шолохов, пригласивший его в Вёшенскую. Хрупкое запястье и слабые пальцы, в которых дрожала хрустальная рюмочка, и слезы текли из синих глаз. Ким Ир Сен, с улыбкой младенца, протянувший ему мягкую руку. И потом, много лет спустя, вождь лежал в стеклянном саркофаге, в немеркнущем лунном свете, и было странно видеть восковую мертвую руку. Наджибулла, любезно наливавший ему чай в фарфоровую пиалку, и потом его истерзанное тело качалось на дереве. Милошевич в золоченой гостиной, говоривший ему, что американцы проиграют сербам, когда начнется наземная операция, и вскоре его бледное больное лицо появилось в Гаагском суде. Саддам Хусейн, уверявший его, что американцы, войдя в Ирак, захлебнутся собственной кровью, и вскоре, в черном костюме, с грубой петлей на шее, он выкрикивал проклятья врагам.

Все они являлись в багровом зареве минувшего века, и отблеск этого зарева лежал на романах Кольчугина.

И еще одно лицо, удаленное, как мираж. Ребенком, из колонны демонстрантов на Красной площади, он видел на мавзолее Сталина в парадном мундире, фуражке, в разноцветной дымке, и теперь, на исходе дней, все стоит перед ним тот туманный цветной мираж.

Назавтра ему предстояла встреча с Президентом, и их разговор неизбежно коснется окровавленного Донбасса.

Машина мчала его по Рублевскому шоссе, среди солнечных сосняков, вспыхивающих, как стеклянные кристаллы, элитных поселков. Знать укрылась за высокими оградами в своих неприступных гнездах, напоминавших римские храмы, рыцарские замки, мавританские дворцы. Ослепительная под солнцем, как нетающая гора льда, возникла церковь. Машина свернула на узкий асфальт и застыла перед огромными вратами, напоминающими триумфальную арку. Охрана пропустила машину, и тут же появились вторые ворота, подобье первых. Кольчугин подумал, что величье ворот должно было внушать посетителям благоговение перед государственной властью.

Он вышел у резиденции, простой и строгой, еще из советских времен. Его сопроводили в гостевую комнату, где он пробыл недолго. Чиновник, вежливый, с ледяными глазами, повел его в кабинет Президента.

Кабинет был длинный, удалявшийся к столу с двумя полотнищами. Государственному триколору и президентскому штандарту, шитому золотом. Окруженный белым, алым и голубым, с проблесками золота, поднялся Президент. Гибкий, изысканный, шагнул вперед, не позволяя гостю пройти все расстояние от дверей до стола.

– Здравствуйте, Дмитрий Федорович. – Президент протянул Кольчугину узкую, легкую ладонь, и его рукопожатие было теплым, сердечным.

Президент усадил его за длинный стол, сам сел напротив, и Кольчугин мог рассмотреть его лицо. Оно показалось ему утомленным, с проступившими на лбу морщинами, с тенями у глаз и тревожными пронзительными зрачками.

– Я пригласил вас, Дмитрий Федорович, чтобы поблагодарить за поддержку. К вам прислушиваются многие наши граждане. И в этот сложный период должен звучать голос, который консолидирует общество.

– Очень много разнотолков, много разногласий, – произнес Кольчугин. – Еще недавно Крым объединил народ и власть. Между властью и народом был построен Крымский мост. Но теперь события на Донбассе расшатывают этот мост.

– Он не должен рухнуть. Вместе с ним может рухнуть государство. Много сил, внешних и внутренних, расшатывают этот мост. На нас напали. Еще не ракетами и танками, но оружием, которое уничтожает наши идеалы и ценности. Российское государство подвергается мощным разрушительным воздействиям. Мы должны им противостоять.

– Я вижу, каким воздействиям подвергаетесь вы лично. Ведь вы и есть этот Крымский мост. Вас и хотят разрушить.

– Вы правы, давление огромное. Чего стоит недавнее заявление принца Чарльза, который сравнил меня с Гитлером.

– Это значит, вам бросили вызов европейские династии и старая европейская аристократия. После того как вы на Валдаях обвинили Европу в содомском грехе, фактически назвали ее «вторым Содомом», на вас ополчились все оккультные силы мира. Это, быть может, страшнее, чем все санкции и военные базы.

– Мы говорили об этом с Патриархом. Он разослал по монастырям закрытое послание, в котором просил молиться за меня отдельной молитвой. Я благодарен ему за это.

Кольчугин чувствовал, какая ноша лежит на плечах Президента. Государство Российское своей непомерной тяжестью плющит его. Пучина власти давит на него, как на подводную лодку, опустившуюся на предельную глубину. Ненавистники желают ему смерти, впрыскивают в его сознание ядовитую тьму. Его искушают, запугивают, окружают лестью. Тонко глумятся, искусно обольщают, умело сбивают с толка. Города Донбасса в огне, залитые кровью, стали «камнем преткновения», о который запнулось Государство Российское в своей еще недавно победной поступи.

Кольчугин измученным сердцем чувствовал эту мучительную остановку. Приближалась страшная лавина истории, которая сметет страну, смахнет ее в черную дыру.

– Присоединение Крыма народ воспринял как чудо. Русское Чудо, о котором я столько раз говорил. И вы в сознании народа обрели образ чудотворца. В Георгиевском зале, где вы произнесли свою победную «крымскую речь», все были едины, все ликовали. Но теперь солнце Крыма начинает меркнуть. Народ охвачен сомнениями, боится предстоящих трудностей, страшится ссоры с Америкой. И невыносимо для русского сердца зрелище окровавленного Донбасса. Когда же мы поможем городам Новороссии?

Президент внимательно слушал. Его брови сдвигались. Нос и подбородок становились острее. Губы стискивались. Словно его мысль стремилась к невидимой точке, в которой сходились все замыслы, все опасения, таилось решение, одно-единственное, предельно опасное, которое ему предстояло принять. Решение, пробивающее тромб русской истории, открывающее путь русскому времени.

– Вы правы, Крым – это чудо. Я буду откровенен, это чудо и моей жизни. Но за чудо надо платить. Наступил посткрымский период русской истории. Опасности, которые подстерегают Россию, велики. Здесь нельзя ошибиться.

– Я понимаю. Простые люди, которые видят кошмар Донбасса, действуют от сердца. Вы же действуете в обстоятельствах, многие из которых нам неизвестны. Но все же мы должны помочь Новороссии. Если мы устранимся, их кровь будет на нас. Она превратит солнце Крыма в черное светило.

– России предстоят труднейшие испытания. Повторяю, на нас напали. У нас у всех должна быть длинная воля, терпение и стоицизм на годы. Мы опять почувствуем себя русскими, особым народом, которому история во все века готовит тягчайшие испытания. Либо мы примем эти испытания, либо уклонимся от них. И перестанем быть русскими.

Кольчугин вдруг испытал к Президенту слезную нежность, отцовское бережение. Страх за него. Этот невысокий, хрупкий на вид человек казался беззащитным. Был окружен близкой тьмой, злыми бессчетными веяниями. Ему желали гибели, целили пулей, готовили тонкие яды. Кольчугину хотелось его заслонить, поместить в светлый кокон, облечь в волшебный покров, неподвластный злу. Хотелось встать между ним и тьмой, принять на себя удары зла.

– Сегодня мне на стол положили сводку боев на Донбассе. Там упомянута одна высота, одна гора. Забыл, как она называется. Там шел тяжелый бой. Ополченцы и украинские силовики схватывались врукопашную. И когда силы ополченцев были на исходе, они вызвали «огонь на себя». Так поступали герои Отечественной войны.

– Помогите Донбассу! Он вызывает «огонь на себя»! Дайте понять, что Россия не бросит Донбасс! Пошлите знак!

– О многих вещах я не могу говорить открыто.

– Вам не нужно ни о чем говорить. Ступайте в церковь и поставьте перед Спасителем три свечи, две тонкие и одну большую. И когда корреспонденты спросят вас, кому вы поставили свечи, скажите им. Тонкую свечу за упокой, в память о погибших ополченцах. Вторую тонкую – за здравие, во славу воюющих героев. А третья, большая, та, о которой Иван Калита, собиратель русских земель, сказал: «Чтобы свеча не погасла». Третья – во славу и незыблемость Государства Российского.