Юлий Крелин - Любовь. Бл***тво. Любовь Страница 20

Она прижалась щекой к его телу, продолжая смотреть на него. И он уже тоже смотрел не на стену. Он ощущал её только той частью, где она щекой прижалась.

– А кто приглашает? Это надёжно?

– Кто ж его знает. А приглашает мой консультант по диссертации, Максим Львович.

Илана лизнула его по животу и ещё сильнее прижалась.

– Ну и исполать тебе, красна девица. Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Только своей любовью.

– Это я тебе обеспечу.

Ему показалось, что вода стала чуть холоднее и он прибавил немножко тепла. Она внизу – он наклонился и поцеловал её в любимое темечко.

– Держись, девочка.

Он перевел кран на холод. Илана ойкнула, он вздрогнул. Хотя оба знали, и неожиданности не должно быть в опрокинутом на них холоде. А следом Ефим Борисович закрыл кран, потянулся к халатам и закутал одним из них свою девочку. Другой накинул на себя, и тотчас скинул.

– Я уже сухой. А ты?

Он подхватил её на руки и перенёс через край ванны, где они стояли.

– Не надо. Тебе нельзя.

– Боже мой! Надо быть голым, чтоб ты говорила мне ты.

– Так получается. Не ругай.

– Разве я могу тебя ругать? Я констатирую. Я радуюсь, девочка моя, когда слышу твоё ты.

Они пошли в комнату…

……………..

Как им было хорошо.

А впереди ещё целый день счастья.

Ещё одно привычное застолье. И тосты, и разговоры про новые книги да премьеры, наконец, самое интересное – кто с кем живёт. Всё как всегда. Говорят, что сплетни дело женское. Ерунда! Мужчины также любят перемывать косточки знакомым, особенно, в разряде: кто кому дала, а кто не дала и кому. Короче, пошел безответственный пьяный треп, да и безответный, потому что по настоящему-то никто не слушал другого, а норовил сам поделиться какой-либо пикантной, эксклюзивной новостью. Даже если она и не была такой уж эксклюзивной. Ефим Борисович не достаточно выпил – автомобиль на шее, а потому в стадию рассказов о своих знаниях про знакомых не вошёл. Как врач, он знал некие вещи про близких и более отдалённых, но с детства своего медицинского был приучен больше слушать и молчать. Профессия такая. Хотя ох и мог бы он нарассказывать им! Напротив и чуть наискосок от него сидела прелестная молодая женщина. Как-то здорово в её теле всё было приложено одно к одному, что создавало удивительную гармонию в сочетании кожи, формы носа, высоты лба, вся фигура, талия, которую он разглядел, когда она встала. И вид сзади и вид спереди. Всё подходило друг другу. Волосы чёрные небольшой чёлочкой над глазами… А глаза… глаза!.. Как два дула, направленных в его сердце. Фира её звали. А потом она стала петь что-то под гитару. Он не слышал слова. Не вникал. Он слушал голос, смотрел на лицо и временами получал очереди из тех самых двух стволов. Она пела – грудь вздымалась. По-видимому, она была без лифчика и два соска, контурирующие под лёгким платьем, также были направлены в его душу. Так ему казалось – или хотелось.

Он горевал, что из-за машины не может выпить достаточно и, будто потому не может потерять голову и приобрести достаточную смелость для начала атаки на хозяйку орудий, так его обстреливающих. Но, хвала судьбе, Фира была свободна от запретов, обрекающих водителей на трезвость. Она, как выяснилось, пешеход. Во всяком случае, сегодня. Она и подошла к нему сама. «Фима. Ты мне нравишься». «Ты мне тоже. И очень». «И не сегодня по пьяни это родилось. Зелье выпитое дало лишь только смелость и отчаянность». Такая откровенность была ему по нраву.

Дальше у них пошёл бессмысленный разговор. Ещё не любовный, но по типу вполне стандартного флирта. И кончился тем, что они уже вместе уехали к ней домой. Жила она одна. А почему, он пока не выяснил, как и не понял, всегда ли она одинока или где-то в загашнике существует муж, а то и его суррогат.

Его безумно к ней тянуло. Любовь ли это – он не понял. Но не возникло ожидания страданий и печали, что бывает порой предвестником возможной любви. Радости любви так часто переплетаются со сложностями, печалями и самыми неожиданными неудобствами, по крайней мере, для одной из сторон возникшего альянса. Предчувствие?… Нет… всё же не было. Но не отказываться же от радостей, которые уже маячили перед ним.

Уже сегодня, когда они приехали к ней и едва закрыли дверь, как она, словно голодная орлица накинулась на него. Он тоже старался быть орлом.

Какие-то не обычные пьяные объятия. Больше тепла, чем бывает в результате гулянки, когда даже если сам и не пьёшь, а всё равно появляется хмельная расхристанность. Учёные подумали, покумекали, поискали – очень надо знать – и нашли, что в пьяной компании все, и не пившие, вырабатывают некие эндорфины, что и позволяет получать эдакую почти алкогольную раскованность. Всё это наука, а Ефиму стало хорошо и тепло где-то внутри совсем не по пьяному.

Как хорошо!

«Фирочка. Как догадалась…» «А зачем мне догадываться? Это я… Как это сказать? Это я тебя индуцировала. А ты оказался мягкий, податливый». «Но это я с самого начала нашего застолья на тебя глаз положил». «Ну и замечательно. Ну и думай… Конечно, ты меня заметил, и судьба меня благословила. Нет, что-то не то я говорю. Ты не пил, но я-то…» Фира вскинула руки, обвила его шею и… А он обхватил её где-то около талии. То ли Фира его подтянула к тахте, то ли он её туда подтолкнул. Этого уже и они сами не поймут и не помнят. Да и надо ли? Желание-то было обоюдным.

(Нынче бы назвали сие консенсусом. Нынче политизированность доведена до постели. Впрочем, у нас это уже лет восемьдесят, как истинная аполитичность прикидывается тотальной политизированностью: толпа в политике роли не играет, но словесно, нынче сказали бы – вербально, все рассуждают и советуют. Кому? Да тому, кто не слушает, не спрашивает, плюет и делает по своим каким-то задумкам, отчетливо понимая, что народ, люди – мусор истории. Между прочим, это последнее и говорила Фира, доказывая политизированность, доведенную до постели.)

Вскоре они забыли всю первоначальную, якобы высокоумную болтовню и отдались прямому Божескому и человеческому делу, что выше всякой политики и всех политиков мира, вместе взятых. Хоть без них пока не научились обходиться.

Прикосновение её тёплых пальцев к голому телу его действовали, как удары током. Какое-то необычное ощущение. Всё было отброшено. Тело и душа сплелись…

Длилось, длилось, что родилось, так неожиданно… По крайней мере, для него. И не ослабевало.

Это всегда неожиданно.

И всегда бывает: «однажды». Разные «однажды» бывают.

Однажды у Фиры появились боли в животе. Казалось бы, дело житейское. Все когда-нибудь болеют. Но не всегда рядом любимый хирург. В лирику вмешалась медицина. Ефим обследовал её у себя в отделении. Камни в желчном пузыре. Воспаление. Холецистит. Начиналось содружественное воспаление поджелудочной железы. Ефим не хотел оперировать сам. Но Фира просила: «Я не хочу своё тело отдавать другим». «Довольно двусмысленно. Я и не собираюсь ни с кем делиться». «Фима, не ёрничай. Я хочу так, если операция обязательна».

Операция прошла благополучно. Фира выписалась. Дома навещать ему было не всегда уместно. Прошёл и домашний период. И снова жизнь потекла как бы по обычному руслу. Но поведение Фиры чуть-чуть стало другим. И непонятно было, что изменилось. Благодарность порой мимикрирует под любовь, любовь как бы неосознанная плата. А бывает, что сушит уже расцветшую до этого любовь. И уже не поймёшь, где любовь, а где спасибо. А это уже иные чувства, другие эмоции. Человек живёт между чувством вины и чувством благодарности. И то, и другое в определённых ситуациях могут жизнь вдруг нелепо перекрасить. Нелепый, напрасный камуфляж.

Фира ещё больше смотрела на него снизу вверх. Ещё больше, а может, и иначе, светились её глаза. Если глаза светятся? До просто, по-другому она смотрела, и они по-другому для него гляделись. Что-то изменилось. Появилось почтение с её стороны. Исчезла и дрожь, когда его голое тело входило в соприкосновение с её наготой. Почтение, благодарность сменили отчаянность и самозабвенность. Стало всё будничнее, скучнее, серее, меньше, пока не исчезло вовсе. Перекрасилось.

Хаос воспоминаний, словно бури пролетал через всё его ураганное отношение к Любимой. И ничто не могло запятнать сегодняшнее.

А вот и ещё было. Да сильно раньше.

У него тогда ещё не было машины. Он стоял около ворот больницы и ловил такси. Благо такси в ту пору было вполне доступно его доходу, особенно в первые дни после зарплаты. Вышла молодой доктор, психиатр, которая приходила к нему в отделение как консультант. Почти каждый день из множества алкоголиков, почти постоянно поступающих к ним по скорой помощи, кто-то из них впадал в белую горячку. То ли общество беспредельно перешло все границы разумного употребления водки, то ли водка качества выше фантастического разумения в производстве этого самого популярного в стране напитка, то ли и то и другое. Так ли иначе, но белая горячка скоро станет более частой болезнью, чем насморк или аппендицит. Пришлось взять в больницу постоянного психиатра. Это и была сия молодая дама, остановившаяся рядом. Ефим Борисович первый раз её увидел в нормальной одежде, без халата, причесанной, с хорошо сделанным лицом. Конечно, всё то же, кроме халата, было и в отделении, но он был на работе. Другие рефлексы владели им в отделении. Там он не видел или не обращал внимания, сколь она стройна, привлекательна, да и глаза свои, посверкивающие призывным огоньком, она, видимо, прятала за маской сурового доктора по делам душевных неурядиц. Или эти призывы рождались не в её глазах, а в его душе, жаждущей радости и веселья.