Лариса Райт - Алая нить Страница 20

– Могу поспорить, сотрудникам «Кристис» пришлось бы попотеть, чтобы доказать, что это не копия, – удивляется муж матери таланту падчерицы. – Знаешь, Соня, мы могли бы организовать чудесный бизнес. Ты станешь рисовать автографы Мэрилин Монро и Арнольда, а я открою лавочку. Туристы будут мести футболки и кепки, а мы – набивать карманы «франклинами». Как тебе такое предложение?

– Нам понадобится много бумаги.

– А в чем проблема?

– В мусорное ведро? Ты выбросила указания врача в помойку?

– Я избавилась от бреда полоумной бабульки, которая последний раз стояла у гинекологического кресла лет тридцать назад.

– Рекомендации Розы Марковны ты считаешь бредом?

– Конечно, нет, мама! Я сейчас же отложу вязание. Не дай бог, обовьется пуповина…

– Соня, там были довольно ценные мысли.

– Конечно. Я прочитала и запомнила: не стричься, не краситься, не заниматься сексом, не водить машину и т. д. и т. п. В общем, не жить.

– Не курить.

– А я не курю. Ты не знала?

– И все же я бы хотела, чтобы она тебя посмотрела.

– Мне вполне хватает визитов к доктору Ллойду.

– Что может мужчина понимать в гинекологии?

– Прости, мама, но сейчас ты несешь бред хуже Розы Марковны.

– Хочешь, чтобы я прекратила?

– Сделай одолжение.

– Сходи к ней.

– Нет.

Соня всегда пасовала под безапелляционным напором матери. Раньше она пряталась за тихий уверенный голос дяди Леши, а потом оказалась на пустыре. Если бы мама захотела, она увезла бы дочь в Америку. Но ей тогда нужен был Стив, и неизвестно, как бы он отнесся к семнадцатилетнему довеску. Все эти разговоры о напрасных уговорах безответственной и безалаберной Сони были всего лишь разговорами. Девушка прекрасно помнила, как мать походя спросила:

– Хочешь поехать со мной?

– Не очень.

– Напрасно.

Вот и весь диалог. Дочь никуда не денется, а видный заграничный холостяк может уплыть к любой чуть более наглой и изворотливой бабенке. Теперь американец – в полном подчинении у своей russian wife [66] и даже больше, чем Соня, боится гнева благоверной. А благоверная неожиданно решила вспомнить о своих материнских обязанностях, а вспомнив, понеслась на всех парусах, не оставив дочери путей к отступлению.

Роза Марковна, вопреки ожиданиям, оказалась вполне симпатичной старушкой. Своими задушевными речами она почему-то показалась похожей на психиатра. Не имевшая собственного опыта, но наслушавшаяся рассказов неудачливых очевидцев, Соня почему-то считала, что советские гинекологи в общем и каждый в отдельности – армия грубиянов, считающих отсутствие девственности страшнейшим преступлением, а беременность – заслуженным наказанием. Беременная готовится выслушать очередную порцию ужасов из серии «не завязывай узелки» и «не скрещивай ноги» от резкой, суровой врачихи старой закалки. Она представляет крючковатый нос, колючие глазки, напористую одесскую речь с гортанным «р» и ежеминутным строгим «Ты меня пóняла?» – но дверь открывает мягкая, сдобная женщина с белыми кудельками на голове и подбородке. Она с детской непосредственностью гладит выпирающий Сонин живот и тянет скорее с американским акцентом:

– Заходите, заходите. Сейчас будем чай пить. Ваша мама говорила, вы историк. Хроники – моя слабость. Вы позволите вас порасспрашивать?

– Э…

– О! Простите мою беспардонность. Вы ведь сейчас быстро устаете, а тут я со своими нелепыми просьбами. Вы расскажете мне что-нибудь интересненькое, когда станете немного поменьше.

Роза Марковна смущенно краснеет, и Соня начинает сомневаться, что мать указала верный адрес и не перепутала гинекологию с генеалогией, например.

– Я с удовольствием отвечу на ваши вопросы, если, конечно, смогу.

– Правда?

Глаза старушки блестят, как у молодого щенка. Еще немного – и она начнет повизгивать от восторга.

Соня осматривается в поисках врачебного кабинета или хотя бы намека на кресло, но вместо ширмы ей предлагают пройти в гостиную и, расположившись на потрепанном велюровом диване, приступить к чаепитию с домашними пирогами.

– Какой у вас срок? – ласково спрашивает бывшая врач.

– Восемь месяцев.

– Чудесно! Расскажите что-нибудь об этих цифрах.

Соня в замешательстве ставит чашку на поднос. Что за нелепость?

– Например, королю Англии Генриху VI было всего восемь месяцев, когда в 1422 году его возвели на престол, – осторожно говорит она.

– Как интересно! – хлопает в ладоши Роза Марковна. – Еще, дорогая, еще.

«Господи, да она сумасшедшая!»

– Эрик XIV, король Швеции, рано обнаружил признаки душевной болезни, которая развилась в тяжелую шизофрению, но, несмотря на это, правил страной семь лет и восемь месяцев.

– Что вы говорите? Какой ужас! И куда только смотрят шведы!

– Это было в шестнадцатом веке.

– Не так уж давно.

Соня замолкает.

– Вы поразили меня своими знаниями, но я бы хотела услышать о течении беременности.

«Ну слава богу. Она, оказывается, нормальней меня».

– Без патологий.

– Отеки, одышка, давление? – Роза Марковна подозрительно заглядывает Соне в глаза, положив два морщинистых пальца на ее запястье.

– Иногда беспокоят отеки, но терпимо.

– Показатели КТГ в норме?

Девушка поражена. Динозавр медицины слышала о КТГ.

– Вроде да.

– Кто ваш врач?

– Доктор Ллойд, – отвечает Соня без запинки, как на экзамене, хотя собеседнице вряд ли говорит о чем-то это имя.

– Отличный врач. Моя внучка тоже у него наблюдалась. Где собираетесь рожать?

– Не знаю, может в Cedar-Sinai.

– И снова замечательный выбор. Теперь, деточка, можете порадовать меня парочкой жареных исторических фактов, а я передам вашей маме, что поводов для беспокойства у нее нет.

– Спасибо.

– Не за что. Я скажу, что ребенок, судя по всему, должен родиться здоровым, и она может оставаться с ним со спокойной душой, когда вы уедете.

– Когда я уеду?! Когда я уеду?!

Ярость вылетает из Сони предложениями, которые хлесткими ударами сыплются на плечи матери. Соня кричит, кляксами раскидывая слова по кухне, не делая пауз, не расставляя запятых, нарушая все правила приличия.

– Как ты могла… Это уму непостижимо… Что ты себе вообразила… Что я оставлю ребенка с тобой… Невозможно, просто невозможно…

– Почему бы и нет? – невинно вклинивается мать в Сонин монолог.

– Да ты последний человек на свете, кому я бы доверила малыша!

– Зачем ты так, Соня?

– Зачем я так? Зачем ты так со мной поступила?

– Как?

– Соня, ты имеешь право злиться, но пойми: я хотела как лучше.

– Лучше для кого?

– Конечно, для тебя. Когда твой отец ушел от нас…

– Уехал.

– Что?

– Он уехал, а ты осталась.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– Это неважно, ушел он или уехал…

– Важно. Разве он не звал тебя с собой?

– Звал, конечно, но…

– Какие могут быть «но»? Если бы ты думала о папе, обо мне, ты бы последовала за ним.

– А тебе не кажется, что он мог бы остаться?

– Мне кажется, что ты лишила меня обоих родителей, вот что мне кажется. Я прекрасно помню, как в твои редкие визиты в деревню бабушка задавала загадочный вопрос. «Пишет?» – спрашивала она, а ты самодовольно кивала. Тогда я не понимала, о ком вы говорите, но сейчас догадываюсь. Папа присылал тебе письма, верно?

– Верно, но…

– А ты ничего не говорила мне, ты вычеркнула его не только из своей, но и из моей жизни.

– Каждый человек, Соня, имеет право на счастье. И ты не можешь попрекать меня тем, что я не захотела ехать в чужую страну.

– Ты отреклась от трудностей. От жизни в кибуце, от нехватки денег, от непонятного языка, который пришлось бы учить. Гораздо легче спихнуть ребенка и пуститься на поиски кого-то побогаче и поперспективнее.

– Если помнишь, Леша звезд с неба не хватал.

– Леша был твоим лотерейным билетом, но разве ты можешь ценить талант? Твое мерило – количество нулей на банковском счете. И как только эта цифра оказалась приемлемой, тебя перестал пугать даже другой континент. Желание стать американкой вмиг затмило все остальные.

– Как ты не понимаешь, Соня, я не только для себя стараюсь! У Стива есть взрослая дочь. Да, она уже много лет не живет с ним, они не так часто видятся, но дочь есть дочь. Когда-нибудь она выйдет замуж, родит ему внуков…

– Боишься остаться с носом?

– Боюсь, что тебе ничего не останется.

– Мне ничего не надо.

– Соня, это неразумно. Ты же взрослый человек. Ты должна согласиться. Я придумала прекрасный план. Если ты оставишь здесь ребенка, мой муж привяжется к нему, как к родному, – и дело в шляпе. Это известная истина: люди любят тех, в кого вкладывают силы и душу. Да, и подумай о малыше. Здесь все-таки безопасней, и климат шикарный, и дом. Ну что его ждет в Москве: двухкомнатная квартира, ясли, погрязшая в своей писанине мать и отец, зарывшийся в судебных разборках?