Евдокия Турова - Спасенье огненное (сборник) Страница 20

Тур пахал целыми днями, вздымал пашню могучей сохой. Лошадей менял: уставали лошадки. Поля небольшие, взяты под пашню южные склоны, но подобрано так, чтобы было некруто: вода скатится. После ржи на то же поле еще и репу посеяли! Эльдэнэ послали кидать семена, поскольку больше он ни на что не годился. Ни один мешок, легко вздымаемый Онькой, он не мог даже пошевелить. Мельник еле успевал поворачиваться на мельнице. Онька ворочала мешки наравне с мужиками. Народ тащил и тащил рожь на мельницу.

Дивился Эльдэнэ этому народу мужицкому. Много он где бывал, везде люди разные. Есть и крупный мужик, есть и мелкий, есть побогаче, есть и голытьба. А тут такие все, будто их сквозь сито сеяли и отобрали самый крупняк. Мужики здоровенные, как ровно столбы, бабы такие же. Не иначе как набрали их хитрованы новгородские, насулили жизни хорошей. Про то, откуда пришли, все помалкивали, а кто и забыл, а многие и не знали, как их земли назывались. Если князь какой сидит и называет земли своими, так это еще не значит, что простые смерды ведали, что их земля называется такое-то княжество. Как реки, речки, озера и деревни называются – это помнили, порой переносили с собой сюда. А так, чтобы князя своего помнить – да на что он им сдался, князь-то? Хоть что он себе думай.

Мельников тятя, сказывали, сюда уж вовсе под зиму пришел. А зима ранняя пала в тот год, да сразу с морозом. Так он медвежью берлогу нашел, заколол ли копьем медведя, руками ли придушил, токо в этой берлоге и зимовал, шкурой укрываясь. Сколь-то сухари были, да медвежье мясо. Вот такие мужички тут живали. Но что интересно, никуда тот мужик даже ночевать проситься не стал. Тут никто никого чужого Христа ради не пустит. Нищих да убогих не видать. Не жалостливый народец, нет. И его, Эльдэнэ, турнут по осени взашей. Ну, вроде как, иди, парень, нам тебя зиму не прокормить. Ты корму не оправдывашь! Так мельник и ворчал время от времени. Пора было уходить.

Чем дело кончится?

Вопрос: куда уходить? Тут, в деревне, он много понял, нашел самое главное: кто вотку делает, кто ее берет. Где-то должно быть такое поселение купеческое, где вся ихняя головка. Где все это собирают, отправляют и расчет ведут. Уж раз он тут оказался, надобно до самого основания все разузнать. До зимы далеко, кое-что успеем. А под зиму в Москву бы надо отправляться. Тоже еще вопрос: как? Ну, Бог даст день, даст и пищу. Уйти? В колебаниях Эльдэнэ провел несколько дней, но тут опять случай подвернулся прямо под ногу.

Рожь посеяли, Тур решил заглянуть в Слободской посад, чё тамока ноне деется, какой расклад. А заодно подороже продать хорошего жеребчика. В деревенском деле трудно с жеребчиком: норовист, горяч. Нужны смиренные кобылки да мерины. Жеребец нужен был только кобылу обгулять. За лето в ночных кобылки обгулялись, жеребчика лишнего можно и продать. В Слободах, мол, именно жеребчиков ценят. За резвость. В тройки запрягать. Так говорили промеж собой Тур и мельник. Эльдэнэ Тур забрал с собой. Проку от него в деревне все равно никакого, чем тут проедаться, пусть в слободах поробит. А и там толку не окажется – да и ну его! Пусть к Ряпе идет, если тот живой еще.

Уже совсем было и ехать собрались, да задержка вышла. Прибежала соседка Федосья с криками и плачем. Вотяк, мол, на ихных воротах повесился, мужики, помогите, ворота надо срубить и утащить. Тунь вылупился недоуменно, мельник сплюнул со злости, но пошел. Сено завозили, ворота стояли настежь, вотяк уловил момент, прибежал и на перекладине повесился. Чё повесился – кто его, вотяка, знат. Вотяк, если на наших обидится, придет и на воротах повесится, чтобы обидчику навредить. Он ведь как думает, вотяк-то? Раз меня обидели, повешуся, стану заложной покойник. Не живой, не мертвой. Буду возле вас бродить невидимо. Вот ужо тогда наплачетеся, ужо я вам покажу!

Никто из соседей не помнил, какое слово и кому из вотяков обидным показалось. У нас така речь, у их друга, иной раз вовсё ничё ни к чему пообидятся, озлятся. Может, кто чё и сказанул: Вотяш, чё хромаш – глаз болит? – дак мы и про себя чё только не сказывам, и чё, разе кто на воротах повесился, как етот вотяк? И кода успел, ворота сроду поло не дярживали… Ворота пришлось срубить, четвёро мужиков перкладину вместе с болтающимся на ней худеньким вотяцким мужичком уволокли к его деревне и поставили возле.

Тронулись в Слободу. Мельник поехал вместе с ними, говорит, зайдем тут по делам в Караулы. По дороге заехали в татарскую деревню Караулы. И хоть бы тебе чего, выбежали татарские мужики, одетые, как наши, только рожи татарские. Вытащили тюки чего-то, набросали на телегу, рядном закрыли. Мельник ушел в юрту, стоящую рядом с избой. Тунь не снисходил до разговоров со своим никудышным помощником.

Эльдэнэ недоумевал: что такое могли давать русским татары? Везде и всюду на русских землях они только брали. Уж он приглядывался-приглядывался – ничего понять невозможно. Похоже на сапоги из кошмы, татарские сапоги. Так стопой и сложены. Но где подошва видна – огромадная подошва-то, на кого та кие сапоги ладят? Накидали еще в рогожном куле солонины – ободранные туши бараньи. Мельник вышел из юрты, никто из татар его не схватил, никто кланяться не заставлял. Татарове ему до подмышки. Зашел поговорить, поговорил и вышел. Татарчонок привел за рога упирающегося барана. Накинул мельник барану веревку на рога и пошел себе обратно, наказав Туню на телегу не садиться, а идти рядом. Ноги-те не сомнешь!

Два дни так и шли. Дорога торная везде, мостки излажены крепкие. Деревни попадаются справные, нищих не видать. Все по-над прудом стоит деревня. Под северным угором. Дома большие, с хозяйством. Поля – где уж озими всходят, где репа зеленеет, после ржи посеяна. Два урожая, видно, снимут! И нигде никакого княжеского указчика, ни усадьбы господской. Невиданная удивительная земля…

А вот пошли посады Слободы. Татарскую кошму велено было Эльдэнэ оттащить в сарай, мужичок товар принял, сразу же развязал и крикнул помощника. Тунь коротко переговорил с мужичком, тот кивнул. Так Тунь отделался от Эльдэнэ и сделал это с видимым облегчением. Он и не подумал как-либо его известить о дальнейшей участи. Взял вожжи в руки и неторопливо пошел за телегой.

Легкого хлеба Эльдэнэ у нового хозяина не заработал. По целым дням пришлось одну за другой топить печи. В те громадные мягкие сапоги из кошмы, которые привезли от татарина, нужно было засунуть деревянные колодки, загнуть голенища, потом в горячей воде намочить да намять и поставить в жаркую печь. Как печь остынет, доставай, колодку вынимай, ставь рядком. Кошма сселась, стал сапог твердый, зовется – валенец! Самые мягкие, тонкие валенцы называются чесанцы. Их-то и предпочитали татары. Они сами делали войлочную основу из мягкой шерсти ягнят, а уж допаривали в печках – русские. Татары этому так и не научились. Эльдэнэ дивился вятской придумке, теплой, прочной и удобной. Но не для того он сюда пришел, чтобы по целым дням гнуть спину у проклятущих печей.

Через несколько дней мельник явился снова. Заглянул в сарай, спросил хозяина. Каталь ополоснул и вытер руки, подошел с вежливым поклоном. Тут вообще все делалось спокойно. Такой народ. И башку снесут – спокойно. Каталь отдал мельнику валенцы, тот примерил, ногой потопал, развязал кошель. Как в деревне пели:

Во кармане казна шевелица, ой, шевелица,На рёбрушки становица, ой, становица…

Расчет велся, как издали приметил Эльдэнэ, чем-то вроде ордынской кожаной деньги, но больше величиною. Мелькнул рисунок. Лук натянутый со стрелой. Деньга не ордынская.

Потом мельник о чем-то спросил каталя, тот задрал бороденку и почесал под ней. У русских это обозначает крайнюю степень задумчивости, причем деловой задумчивости. Если случается неожиданная неприятность – русский чешет затылок. Если соображает, не дурят ли его, чешет висок. Если дурит сам, трет под носом. Если не знает ответа, теребит ухо. Глаз у Эльдэнэ был на это дело наметан. Каталь получил деловое предложение. Показал мельнику три пальца. Теперь уже тот начал чесать под бородой. Потом показал два. Значит, мельник что-то покупал.

Разговор выдался долгий. То один, то другой чесал висок, ухо теребил, а то и тер под носом. Наконец, ударили по рукам, мельник развязал кошель. Но все еще было непонятно, что он приобрел. Отсчитал несколько серебряных монеток. Каталь подошел к бойкому мужичку-помощнику, коротко переговорил с ним, и тот ушел с мельником. Ну, дело ясное. Мастера он взял. За науку нужно платить. Видно, станет этот мужичок приймаком у мельника. Нет, не рабом. Для догляда за рабами время нужно, некому тут за рабами доглядать. Выгода шибче кнута. Тут единственный кнут – выгода. Так себе объяснил Эльдэнэ все виденное.

Собственно говоря, все, зачем его посылали, Эльдэнэ узнал. Да-а, вот тебе и медвежий угол! Было зачем хитрованам новгородским ставить Котельнич и Хлынов. Было зачем страх наводить на соседей – и владимирцев, и устюжан, и ордынцев. Пуще зеницы ока берегли здесь житницу, вятское междуречье, где делали брашно, где ладили вотку. Здесь отсиживались, здесь отлеживались, отъедались и запасались в дорогу. Речная ли дорога али пешая, исть все хотят.