Анатолий Грешневиков - Дом толерантности (сборник) Страница 20

– Примитивно ухаживаешь. Теперь понял? Купил цепочку, значит, купил дружбу. Это пошло, однообразно, это, увы, вчерашний день. Современных девушек, Анзор, может покорить лишь что-нибудь неожиданное, неординарное. Вот если бы ты вместо своего магазина поставил бы памятник Ивану Никодимычу, герою войны, не раз горевшему в танке, то я бы тебя зауважала.

– Горел, да не сгорел…

– Хам ты, – вскочила, будто ужаленная, Маша. – Зачем такое говорить о старике, ветеране? Он реально воевал, горел, я сама слышала его рассказ.

– Извини. Вырвалось случайно. Я сам стариков уважаю.

Она посмотрела на него осуждающим взглядом, давая понять, что грубый выпад против старика направлен и лично против нее. Порой так смотрел на недоброжелателей ее отец, не скрывая внутреннего протеста.

На дворе смолкала веселая музыка. Был тот редкий час, когда уставший город постепенно затихал перед новым пробуждением.

В глазах Анзора вновь всплеснулись признаки волнения, переживания за слова, что обидели его спутницу. И если бы в эти напряженные секунды друзья Анзора не вышли в круг плясать, а неожиданная ритмичная музыка не привлекла внимание Маши, то ее быстрые ноги понеслись бы домой.

Танцевали парни увлеченно и всем на удивленье. В лезгинке каждое резкое движение рук и ног сопровождалось барабанной дробью. Всякий лихой шаг вперед сплачивал одиночных танцоров, подзывал друг к другу, разжигая соперничество, демонстрируя силу, умение, разворотливость.

Сабир нарочно промчался ветром возле Маши, выгнув спину, двинулся по площадке, вытянул руки… Его виртуозно пляшущие ноги пробудили в Маше любопытство: а что могло таиться за его загадочными движениями? В них наверняка скрывался бунтарь, отчаянный охотник, идущий напролом, бьющий зверя наотмашь и снова летящий вперед. Сабир подскочил к Маше, закинув одну руку за спину, обернулся вокруг нее… Сильна была его энергетика, исходящая из всего напряженного тела, от цепкого взгляда, не отпускающего ни на миг. Еще секунда и ее ноги пустились бы в танец. Она помнила из кино, как плавно выходят кавказские девушки в длинных строгих платьях навстречу джигитам, как величаво передвигаются и не дают дотронуться до тонких, как у легких ос, стройных талий. В училище на одном из занятий она видела подобный танец, который демонстрировали старшекурсники. Лезгинка вызывала в ней положительную реакцию, ибо она рождена была в древние времена, являлась народным творчеством. Для Маши любой народный танец был интересен, ей хотелось его изучить, исполнить.

Порыв Маши остановил Анзор. По дрожанию его голоса, по тяжелому дыханию, она поняла, что кавалер очень волнуется. Вытянув шею, тот напряженно следил за Сабиром. Скорее всего, в его горячей душе разыгралось чувство ревности. И когда в кругу танцующих раздались незнакомые слова на чужом языке, а затем кто-то отчетливо выкрикнул его имя, призывая к себе, Анзор встрепенулся, стремглав бросился на площадку.

Теперь ему было нужно во что бы то ни стало завладеть вниманием девушки. Отвлечь от Сабира. Сделать так, чтобы она смотрела в его сторону, восхищалась им. Он знал, что ему это удастся, считал, что нет ему равных в исполнении лезгинки.

Такого экспрессивного врастания в общий танец Маша не ожидала. Анзор сразу приковал к себе внимание жесткими и одновременно красивыми движениями. Под каблуками его ботинок, казалось, дрожала земля. Руки превратились в крылья. Он держал их ровно, то притягивая к груди, то пряча за спину, то вновь благородно выбрасывая перед собой. Грудь азартно вздымалась. За ногами невозможно было уследить. Они приподнимались на пальцах и оттого делали человека высоким, воздушным. Вцепившись глазами в темпераментного и порой выкрикивающего вслух какое-то короткое слово пляшущего Анзора, Маша удивлялась, как на ее глазах только что наглый парень превратился вдруг в грациозного джигита, птицей летающего над землей. Такой неистовый горец может любого за пояс заткнуть.

Следя за каждым движением мускулов на лице Анзора, она не увидела ни тревоги, ни напряжения. На нем никаких живых следов, лишь сдержанность, отстраненность. Однако в груди танцующего горело пламя. Оно обжигало окружающих, заражало экспрессией. Уставшая женщина, приехавшая с дачи, даже улыбнулась ему, улыбнулась игриво, и ее круглое, с нависшими щеками, лицо мгновенно помолодело.

Не осталась равнодушной и Маша. Ее руки захлопали в такт музыке. А когда Анзор ловким, понятным движением пригласил ее на танец, она без сопротивления и жеманства вылетела к нему, забыв про его упреки и колкости, засевшие глубоко в душе.

Им никто не мешал. Наоборот, вечерняя танцплощадка, вспыхнувшая спонтанно, глазела и рукоплескала. Маша заметила, что во время танца у кавказцев было принято не мельтешить и толкаться вместе, а соблюдать очередность, поддерживать твердыми голосами чувственные движения товарищей.

Танец Маши, конечно же, походил на экспромт. Но ей не хотелось ударить лицом в грязь и подвести кавалера. Храбро устремив взгляд вперед, она горделиво плыла, едва перебирая ногами, вдоль площадки, держа рядом с собой, на небольшом расстоянии боком двигающегося Анзора. В такие минуты никто бы из посторонних не сказал, что перед ними кроткая, безответная девушка, ни разу не слышавшая грозного родительского упрека. Изящная игра рук, пластичность, обретенная уже в училище, делали ее строгой и недоступной. Она, видимо, чувствовала интуитивно движения, ритм, образ, характер стародавнего танца и старалась, старалась изо всех сил.

Стоящим в кругу парням пришлось по нутру все то, что вытворяла Маша. На заваленный посудой стол уже никто не обращал внимания. Лишь женщина-дачница перестала хлопать в ладоши и, утомившись, обидевшись, что ей пригрозили укоротить язычок, присела на стул. Оставив на тарелке один кусок холодного шашлыка, она скрылась в темноте.

Анзор умело провел Машу по одному кругу, второму, четвертому… Толпа уже восторженно наблюдала за девушкой, вслед ей бросали добрые взгляды.

В какой-то момент она перестала слышать музыку. И даже когда танец подошел к концу, она мысленно продолжала находиться у него в плену, потому не отвечала на хвалебные речи Анзора и его друзей. Вечер удался. Вместе с прохладным ветерком на нее нахлынуло чувство восторга. Сейчас никто бы не смог спугнуть ее радость, удовлетворение собой. Впечатления переполняли ее грудь.

Потому-то этот неожиданный зажигательный танец, выводящий танцующих в круг, а затем давший ей возможность проявить себя, беспрекословно подчиниться Анзору, не оставил в ее душе сомнений ехать утром в деревню за рябиной или не ехать. Маша об этом не размышляла ни тогда, когда усердно чистила зубы в ванной, ни тогда, когда забралась в уютную теплую кровать. Она лишь пыталась вспомнить вчерашнюю попытку вжиться в образ горянки, знающей толк в лезгинке.

Утро наступило быстро. В машине ее то и дело клонило ко сну. Тяжелая голова моталась из стороны в сторону. Анзор вместо того чтобы дать девушке поспать, размышлял вслух, какой товар он завезет в магазин. Слушая, как тот рассуждает и сам себя нахваливает, она морщилась, потому как все это ей до противного не нравилось, и вновь силилась заснуть.

Он не замолкал и продолжал говорить.

– Дай подремать, не будь чудовищем, – просила она.

– Я могу в магазине открыть отдел по продаже тортов, – настойчиво бубнил он. – Как думаешь, торты будут расхватывать?

В ответ ей хотелось сказать ему что-то неприятное, отвлечь от магазинной темы. Вопрос появился сам собой, и она выпалила его с неожиданной для себя требовательностью:

– Анзор, давай ты меня научишь лезгинку танцевать, а?!

– У тебя не получится.

– Получится. Ты покажи пару движений. И все. Я на лету все схватываю.

– Чтобы лезгинку танцевать, надо в горах родиться.

– Научи. Прошу тебя.

– Попробовать можно. Только зачем тебе лезгинка? Ты же другие танцы учишь.

– Каждый человек хочет уметь делать то, чего другой не может. В нашем училище, правильно, изучают разные танцы, но лезгинки почему-то нет. Теперь вся надежда на меня.

– На тебя?

– Да.

– Мой дед Хасан говорит: не берись делать то, что тебе не по силам.

– У меня тоже есть дедушка – дед Матвей. Он считает, что в жизни надо все попробовать. Так что нас с тобой по-разному дедушки воспитывали. Но я тебе не про дедушку, а про себя говорю. Пойми, у каждого из нас должна быть цель в жизни, но одна цель определяется как главная. То есть, мне хочется научиться тому, чего другие не могут. И всем нам надо научиться отличаться друг от друга.

– Да мы и так все разные.

– Лицом, одеждой, манерами. Надо отличаться талантом.

– Это как?

– Тебе не понять.

– Тогда зачем говоришь… Зачем тебе лезгинка?

– Это я для себя, – сказала Маша и поставила точку в щекотливом разговоре: – Мне нужно…. Мне это интересно.

За горячим продолжительным разговором они не заметили, как достигли конечной точки. Деревня, просвеченная солнцем, встретила их тишиной. Маша вытащила из упрямо сопротивляющегося Анзора обещание показать ей на следующей неделе, как нужно танцевать настоящую лезгинку. Последние ее слова, что обмана она никому не прощает, уже раздались с хлопком двери машины.