Александр Холин - Осколки Русского зеркала Страница 20

Вскоре при дворе нового государя всем стала известна фраза графа Жозефа де Местра: «Она не Помпадур и не Монтеспан, а, скорее, Лавальер, с той лишь разницей, что не хромает и никогда не станет кармелиткой, потому как у неё множество любовников». Это было воистину так. Марию Антоновну устраивала власть над сердцем Государя, это благоволило её женскому честолюбию. Но, подарив Александру радость бурной и всепоглощающей страсти, Мария в то же время дарила ему бешеную ревность из-за своих бесчисленных любовных приключений.

Ревность Александра Павловича доходила до того, что он не в силах был таить своё горе от посторонних и, теряя всякое самообладание, жаловался на свою любовницу даже наполеоновскому послу. Естественно, это тут же стало известно всем от кучера до министра. Лишь спустя некоторое время император всё же примирился со своим положением – сказались уроки юности. Он старался скрывать не только мысли и чувства, но и бурную ревность. Впрочем, Александр изменял своей любовнице ничуть не меньше.

Сам Александр Павлович отнюдь не считал себя Донжуаном. И всё же о его похождениях стало известно даже на венском конгрессе, на котором русскому императору в весьма трудных обстоятельствах суждено было вновь блистательно защищать интересы России. Он – освободитель Европы. Он – первый среди монархов. Нет никого в мире, кто был бы могущественнее его! Что поделать, Александр Павлович любил красоваться, но без излишней экстравагантности. Не раз его прославленная элегантность выручала в трудные минуты. В Вене императору стало ясно, что в тот момент, когда европейская дипломатия старалась уменьшить его значимость, необходимо было ослепить своим царским великолепием столицу наследников цезарей. Такова воля его предков московских царей! Он заставил всех понять, что недаром герб Российской империи – Византийский орёл. Голос царя звучал в Вене так властно, что другие монархи казались перед ним мальчиками-гимнасистами. Балы, приёмы, торжественные церемонии, которые он давал, были пышнее австрийских. Тогда в Вене он решил затмить всех не только непревзойдённым дипломатическим умением улаживать дела, а ещё и бесшабашным ухаживанием за дамами. Впрочем, венские похождения монарха возникли как следствие, что большая политика принесла ему немало разочарования.

Монархи, дипломаты, венские красавицы, ревниво следившие за ним, заметили нескрываемый афронт обществу: русский император ухаживал за графиней Юлией Зичи, той, которую все признали несравненной ослепительной красавицей.

– Русский царь влюблён! – шептались в конгрессе. – Император Александр Благословенный уже потерял голову!

Но буквально на следующий день светские сплетни вспыхнули с новой силой. Оказалось, что графиня Зичи ничто перед княгиней Багратион, вдовой бородинского героя. Именно после этого в Вене за княгиней утвердилось прозвище русской Андромеды.

На балу, танцуя с княгиней Багратион, Александр Павлович шёпотом сообщил ей, что придёт к ней. Назначил час и выразил желание застать княгиню одну. Но как тихо ни говорил Александр, его намерения почти сразу стали известны всей Вене. А сама княгиня была в восторге: ей удалось, наконец, поставить на место свою давнишнюю соперницу герцогиню Саган. Шутка ли, когда-то герцогиня отбила у неё Меттерниха, а совсем недавно похвалялась, что русский царь не сегодня, завтра упадёт к её ногам!

Ах, Вена! Город интриг, город вальсов и мазурок! Александр вспомнил, как ему пришлось объяснять связь с герцогиней ревнивой княгине Багратион:

– Сделано было невозможное, чтобы заставить меня быть благосклонным к герцогине Саган. Её даже посадили со мной в одну карету! Но, смею уверить вас, всё это было тщетным. Да, я люблю чувственные удовольствия. Но, к тому же, от женщины я требую ума. В этом венским кокоткам далеко до вас. Elle ne pense qu`a exciter les hommes.[47]

Первыми, кто пытался защитить Государя от желающих завладеть сердцем русского царя настойчивых венских дам, были генерал-адъютанты Волконский, Уваров, Чернышёв. Только сам Александр придерживался иного мнения. Но чаще всего он бывал, конечно, у княгини Багратион и задерживался там до двух, трёх часов ночи.

Что искал тогда Александр Павлович? Большой любви? Женского понимания? Или пытался, чтобы какая-то из дам навсегда затмила образ любвеобильной Марии Антоновны?

Вскоре по Вене прокатился очередной слушок о графине Эстергази. Что поделать, видимо, всем венским красавицам суждено было вспыхнуть спичкой в тени русского царя. А сама графиня? О! Она ничуть не противилась неожиданной славе. Более того, как-то раз она обронила:

– Мне кажется, русский император просто привязался ко мне. Но уверяю, что нет, и не было более очаровательного монарха, чем он. В нём живо соединяются французская живость с русской простотой. Благодаря этому, Его Величество совершеннейший во всех отношениях.

Надо ли говорить, что графиня Эстергази превратилась в предмет общей зависти среди дамского общества. Однако госпожа слава порой бывает так недолговечна! Только-только улеглись страстные обсуждения отношений графини Эстергази с русским царём, а общество поразила очередная новость: герцогине Саган удалось всё-таки добиться благосклонности Благословенного Александра. Княгиня Багратион была в ярости. Меттерних публично ревновал русского царя к своей любовнице, а сам Александр радовался, как мальчишка, потому что наставил рога известному дипломату.

В Вене тогда была в моде шутка о разделении полномочий, в мгновенье ока ставшая летучей: французский император страдает за всех, баварский король пьёт за всех, вюртембергский король ест за всех, а русский царь любит за всех. Александр всегда с удовольствием вспоминал венские балы. На одном из них он принялся ухаживать за графиней Сеченьи.

– Ваш муж, – шептал графине Александр. – Ваш муж только что уехал. C`est un grand signe.[48] Мне было бы так приятно занять его место.

– Ваше величество, очевидно, принимает меня за провинцию, – отвечала та. – Вчерашнюю ночь вы провели у княгини Ауэрсперг, а сегодняшнюю думаете провести у меня? Не слишком ли неприличное предложение?

И всё же графиня уступила натиску русского царя. Не раз, анализируя своё поведение в тогдашних любовных приключениях он не находил никаких противоречий с собственной совестью. Император умудрялся даже в свободное от конгресса и похождений время писать письма возлюбленным в другие города. Вот что он написал во Франкфурт Луизе фон Бетман: «Наконец я имею известие от тебя, моя любимая. Глаза мои, так долго лишённые этого счастья, наконец узрели дорогой почерк, глядя на который я понимаю, как ты мне дорога, как всё в мире скрывается от моих глаз, когда я получаю что-нибудь от тебя. Только чувство моего долга мешает мне полететь в твои объятья и умереть в них от счастья».

Но никто не бывает вечным победителем в этом мире. Не избежал поражений и русский царь. Очередным объектом императорского внимания была княгиня Леопольдина. Александр Павлович по своему обыкновению послал княгине нарочного с известием, что намерен провести у неё вечер. Надо сказать, что муж княгини в это время находился на охоте. Великосветская дама с этим же посыльным ответила царю письмом, в котором сообщала, что счастлива и польщена вниманием Александра Благословенного. Затем в прилагаемом к письму списке значился длинный список дам. Из них княгиня просила вычеркнуть тех, кого не угодно было бы видеть русскому царю в её доме. Александр вычеркнул всех, оставив лишь имя самой княгини. Та тотчас же послала за мужем и князь с женой встретили вечером Александра Павловича.

Естественно, что император не стал долго задерживаться в гостях и оттуда отправился к Марии Антоновне, которая в это время прибыла в Вену. Но, поскольку княгиня Нарышкина тоже оказалась несвободна, Александру Павловичу пришлось довольствоваться встречей со своими старыми подругами госпожами Шварц и Шмидт, жёнами петербуржских немцев, прибывшими в Вену вслед за Марией Антоновной. Русский царь не желал, чтобы эта связь стала известной, но шила в мешке не утаишь. И на следующий же день почти все венские дамы с негодованием обсуждали поведение русских немок, притащившихся на конгресс вслед за Государем.

Единственно, к кому венские дамы относились с сочувствием, это Елизавета Алексеевна, которая тоже оказалась в Вене. Но её смог утешить находящийся тут же князь Адам Чарторыйский и прежняя идиллия меж ними на какое-то время возобновилась. Русская царица и княгиня Нарышкина обязаны были присутствовать на всех балах, устраиваемых Александром Петровичем. Но венский свет весьма неодобрительно отнёсся к тому, что русский царь заставил обеих дам пойти на бал к княгине Багратион.

На первый взгляд можно было бы предположить, что Александр Павлович проводил время в Вене довольно беспечно. Сам он, анализируя свои поступки, до сих пор удивлялся, как ему удавалось в перерывах меж любовными приключениями исполнять свои непосредственные обязанности. Русскую делегацию возглавлял он сам в отличие от других монархов, предпочитающих уклоняться от прямого участия в дипломатических распрях. Александр обожал женщин и никогда не отрицал этого. Только когда в игру вступали политические и государственные интересы, он умел не поддаваться даже самым обольстительным женским чарам.