Елена Чижова - Планета грибов Страница 21

– Интересно… – Словно наяву он расслышал шуршание туалетной бумаги. – И как вы это представляете? Нет, нет и нет. Еще неизвестно, куда повернется. Решат, что мы на что-то там намекаем. Хуже того, издеваемся.

– Издеваемся? – он изумился. – Господи, над чем?

– Да над чем угодно. Вы что, телевизор не смотрите? Мало ли у нас… «Норд-Ост», Беслан. Потом не отмоемся. Да и читатели не все идиоты. Возникнут неконтролируемые ассоциации…

Честно говоря, он опешил: откуда это пришло? Выражение, которое слышал еще начинающим переводчиком, в советские годы означало крамолу, таящуюся между строк. Лично его коснулось лишь однажды: в романе, который тогда переводил, зашла речь о правителях-маразматиках. Конечно, не наших. Но редакторша потребовала вымарать: мол, все равно не пропустят. Сказал: давайте попробуем, а вдруг? Интеллигентная дама (кстати, истинный профессионал: чуткий, умный, опытный. Теперь таких днем с огнем не найдешь. Всегда, когда это было возможно, стояла на стороне автора и переводчика), покачала седой головой: и пробовать нечего. Там они понимают не хуже нашего: первое, что придет в голову советскому читателю, – родной и любимый Леонид Ильич.

– Но сейчас не… – он покосился на правую стену, где висели выцветшие плакаты с логотипом прежнего издательства. Будто продолжил воображаемый разговор. Как и в прошлый раз, в глаза бросила цифра: 1975.

– Сейчас не, – редактор проследил за его взглядом и улыбнулся кривовато. – Но, как говорится, береженого бог бережет. Мы предполагаем, а боги располагают…

«И вправду, откуда? Неконтролируемые ассоциации… Надо же…» Он мотнул головой. В последние годы что-то изменилось, повисло в воздухе. Старое, казалось бы, хорошо забытое. Словно время потекло обратно. Раньше говорили: двинулось вспять. Смутное ощущение, которым хотелось поделиться, во всяком случае, обсудить.

«С кем? С кем, кроме Марлена?..»

Мысль прорастала неудержимо, как неконтролируемая ассоциация всей его жизни: двадцать лет она таилась под спудом. Марлен умер. Ему казалось, всё давно вырвано, но там, в земле его сердца, остался маленький корешок… Тоска сиротства – гулкая, протяжная, однозвучная, не имеющая отношения к родителям. «При чем здесь родители, если… если…»

Нет, не зависть. Жизни Марлена не позавидуешь. Что-то другое, выходящее за пространство разума… Марлен, отец его души. «Ну пусть не отец, старший брат, разве это меняет дело?» Вдруг представил, что сказал бы Марлен, если бы он назвал его старшим братом: Старик, поменьше пафоса: отец, брат, друг… Хватит и приятеля.

Он кивнул, соглашаясь: дело не в словах. Как так вышло, что даже в те времена, когда и не пахло свободой, Марлен был свободным человеком? «А я?.. Неужели – раб? Был и остался… —

Опята сварены. Картошка начищена.

Она включает обе конфорки. Ставит две сковороды. Слева – с ручкой, справа – без ручки.

Выдвинув ящик стола, нащупывает сковородник. Стоит, сжимая в руке. Лесная история что-то изменила, словно стерла невидимую границу. В лесу ее настиг страх. Необъяснимый, как в детстве, когда смотрела на отцовскую репродукцию.

Фигурки людей на тоненьких ножках. Подойдешь близко, вроде бы, разные. Отойдешь – одинаковые. Однажды спросила: «А почему у них нет детей?» Отец ответил: «Потому что они все дети. А это их родители, – кивнул на левую картинку. – Адам и Ева». – «А этот?» Человек в складчатом плаще держал за руку маленькую женщину, которую отец назвал Евой. «Бог. Он создал все. Сначала рыб, птиц, насекомых. Потом животных. Вон, смотри: слон, жираф…» – «А это? – она показала пальцем на маленькое озеро, из которого вылезали непонятные существа. Особенно одно, похожее на рыбу с крыльями. – У рыб не бывает крыльев – только плавники. Бог – что, перепутал?

Отец надел очки. Развел руками: «Понятия не имею. Фантазия художника. Так он представлял себе рай». – «А тут? – показала на среднюю картинку. – Тоже рай?» Отец улыбнулся: «Нет, это Земля. Сад земных наслаждений. Вырастешь – узнаешь».

Подумала: в раю хорошо, никого нет. Только бог с родителями и всякие животные. Гуляй где хочешь. Не то что в этом саду. Не протолкнешься, прямо как в парке Победы. Только в парке одетые, а здесь голые. И вообще какие-то уродцы…

Следующий раз все-таки спросила. Отец ответил: «Они не уродцы. Самые обычные люди, как мы». – «Мы?! А этот?» – ткнула пальцем в какое-то чучело в шляпе: огромное, помесь яйца с человеком, вместо ног сучковатые ветки, вместо тапочек – лодки. «Этот? – отец задумался, будто в первый раз увидел. – Трудно сказать. Каждый понимает по-своему».

Тогда она даже разозлилась. Как это – по-своему! Но он вдруг сказал: «Нам кажется, что мы созданы по образу и подобию. А на самом деле…» – махнул рукой. «Что, что на самом деле?» «На самом деле… – отец остановился в дверях. – Всего намешано: и птичье, и звериное…» – «А рыбье?» – ляпнула просто так, первое, что пришло в голову. «Рыбье? Да-да, особенно рыбье… – он не шутил. Смотрел, будто ее здесь не было. Будто говорил сам с собой. – Вот вырастешь…» Подумала, сейчас снова скажет: вырастешь – узнаешь. Но он сказал: вырастешь, не дай тебе бог узнать.

Смотрела на голых человечков, похожих на личинки насекомых. Если люди такие противные, зачем Бог на них смотрит? Взял бы и раздавил.

В пятом классе подружилась с Веркой Овсянниковой. Верка мечтала стать художницей, занималась во Дворце пионеров. Однажды, когда родителей не было, затащила в отцовский кабинет. «Смотри, какая картина». Верка фыркнула: «Во-первых, не картина, а репродукция, можно сто штук повесить». – «Как ты думаешь, почему Бог им не поможет? Разве ему трудно победить маленьких чудовищ, которые только мучают?» Верка удивилась: «Как это – победить! Ты что, дура? Не понимаешь? Это же – Страшный Суд. Бог специально придумал: чтобы люди грешили, а потом он будет их мучить. Нам во Дворце рассказывали».

Ей казалось, тот страх давно исчез. С тех пор как выросла, привыкла всё держать под контролем.

«Надо наре́зать картошку. Сырая картошка жарится долго…» – но она стоит, забыв о том, что сковородка уже раскалилась. Будто вслушивается, пытаясь понять. Вспомнить, восстановить шаг за шагом: казалось бы, обычная история. Сколько раз, бродя по лесу, сбивалась с дороги… «Господи, ну и что?!» – это же не тайга, километры и километры непроходимого леса…

Выйдя на крыльцо, вглядывается в силуэты деревьев. Трава, кусты… Все, к чему привыкла с детства. «Хватит, – решительно возвращается к раскаленной плитке. – Я – не дикарь. Это дикари боялись леса, населяли богами и духами…» Видимо, что-то осталось, затаилось где-то в глубине, время от времени вылезает наружу. Современный человек, наделенный здравым смыслом, должен уметь справляться.

Белые клубни нарезаны, сложены горкой на чистую тряпку – кажется, бывшее полотенце: первое, что попалось под руку, когда рылась в шкафу. Она промокает тщательно: главное, ни капли воды. Картошка должна быть сухой, иначе не получится вкусной корочки. Это только кажется, будто она готовит простое блюдо. Если не рассчитать времени, грибы выйдут жесткими, картошка – горелой.

Прислушиваясь к шкварчанию картошки, сдергивает с гвоздя тряпку, подхватывает горячую кастрюлю: грибы сварились, теперь их надо слить. Не у крыльца, лучше там, за участком.

Она выходит за калитку. Прижав крышку, наклоняет кастрюлю – коричневая струя льется под дерево. Встряхивает, опять наклоняет, выцеживая последние струйки. Лужа, пахнущая грибами, курится горячим паром. Корни наверняка обожгло, на этом месте останется проплешина. Она усмехается: то, что она сделала, – своего рода месть. Дерево – дитя леса. Держа кастрюлю обеими руками, прислушивается. Лес молчит. «Все правильно, – держа кастрюлю на вытянутых руках, возвращается обратно. – Настоящий дикарь принес бы жертву – в благодарность за чудесное спасение. Мне это не приходит в голову. Значит, человечество движется вперед…»

Если резать на столешнице, останутся следы от ножа. Теперь это не имеет значения. Стол отправится на помойку. Она задирает угол клеенки, правой рукой, которой держит нож, откидывает упавшую прядь: «Ополоснулась, а все равно испарина».

Вытирает лоб, покрытый каплями пота.

Наливает масла на правую сковородку. Выкладывает грибы. Деревянной лопаткой шевелит картошку, уже чувствуя: что-то не так. Картошку уже прихватило. Не иначе барахлит регулятор. «Чертова плитка! Все-таки надо было купить… Снять деньги, вернуться. Но кто же мог знать, что найду этот пень… – от сковородки несет горелым. Похоже, левая конфорка сломалась окончательно. – Плевать на эту картошку, буду есть одни грибы».

Грибы почти что готовы. Осталось добавить сметаны. «Ложку, а лучше – две», – зачерпывает поглубже. Размешивает быстро и ловко. Края вскипают мелкими беловатыми кружевами.

От запаха жареных грибов замирает сердце. Накладывает себе: щедро, с горкой. Подхватив колченогий стул, выходит на крыльцо.