Михаил Армалинский - Тайные записки А. С. Пушкина. 1836-1837 Страница 21

Такое же самое почтение я испытываю к силе характера, коим я не обладаю, но восхищаюсь им в других. При холостой жизни слабость характера не заботила меня, хотя я и признавался себе в ней. Я располагал своим временем, деньгами, желаниями. Я мог проваляться весь день в постели, проиграть ночью свой годовой доход, а под утро выебать красотку, несмотря на то, что она, наверное, больна. Несколько недель лечения не смущали меня, если женщина поистине красива и если желание достаточно сильно. Если ради одной ночи с Клеопатрой отдавали жизнь, то в наше время пристало поступиться хотя бы некоторым неудобством ради обладания красотой.

Теперь, обремененный семьей, я не располагаю временем, ибо должен содержать семью (в основном занимая деньги), и я должен скрывать и сдерживать свои желания. С желаниями я перестал справляться совершенно, и потому жизнь моя наполняется ложью, криводушием – я должен скрывать от общества свои страсти, ибо, что прощалось холостому, не прощается женатому и честь семьи страдает. Последнее время честь семьи меня волнует больше, чем сама семья. Мне чудится, что, сохраняя честь, я сохраняю семью от полного распада. Но надо признаться, что безудержность моих желаний доконает нас, и я стараюсь это скрыть ото всех, затыкая рот всякому, кто осмелится сказать что-либо предосудительное. Надолго ли меня, такого, хватит?

Нетерпение – вот мой бич. Если желание разгорается во мне и оно обращено на какую-то женщину, то я хочу взять ее сию же минуту. Я не могу заставить себя держаться в рамках приличия, и это, слава Богу, большинству женщин нравится. Ухаживать я могу только за теми, к кому я равнодушен.

Если женщина отказывает мне, я обозлеваюсь на нее и впадаю в мрачное настроение, из которого меня может вывести только другая женщина, благо без особых усилий.

Вспоминаю самые острые наслаждения, и мне приходят на память не свои наслаждения, а моих женщин – их наслаждение становилось моим.

Одно воспоминание особенно часто встает у меня перед глазами: Ам., раскачивающаяся у меня на кончике языка. Похотник у нее был величиной с вершок. Стоило дотронуться до него, а тем паче взять в рот, как она совершенно забывалась от сладострастия. Она стояла на коленях надо мной, а я засосал его в рот и мучил языком. Ногтями я в то же время легко поцарапывал ей соски, а ладонями чуть осаживал назад, так как Ам. в жажде кончить так тяжело упиралась лобком в мой рот, что верхняя губа моя, прижатая к зубам, затекла. Но я и не думал останавливаться, это было бы бесчестным по отношению к женщине. Я любовался изменениями ее лица. Волны наслаждения накатывались на нее, каждая последующая сильнее предыдущей, и жилы на ее шее напрягались от усилий дотянуться до некогда запретного плода.

Голова ее склонилась набок, рот раскрылся в потугах, и вдруг из уголка рта вытекла капля слюны и, растягиваясь в воздухе в длинную струну, окропила мне лоб. Ам. в это мгновенье раскрыла глаза, увидев пред собой распахнувшиеся на мгновенье врата рая, и исторгла восторженный стон. С тех пор слюна, вытекающая из ее открытого рта, и то, что Ам. даже не заметила этого, стало для меня одним из захватывающих воспоминаний.

Если бы N. знала, что многие мои порывы страсти были вызваны не ее прелестями, а этим воспоминанием, она бы охладела ко мне еще быстрее.

Досадно вместо жены представлять других женщин, чтобы заставить кончить себя и ее. Новая любовница действует на меня благонравно: я так увлечен новой масленой пиздой, что верен ей даже в мыслях. Не важно, что верность длится недолго, ведь можно обрести новую верность – новой пизде.

Для меня стало привычкой представлять пизду из прошлого после того, как N. кончит, и тогда я быстро кончаю сам. Без этого шершавое равнодушие жениной пизды, которая похотью превращается в чавкающее болотце, не наращивает моего желания достаточно сильно. Я уверен, что N. думает о Дантесе, чтобы поскорее кончить, хоть прямо она мне об этом никогда не говорила. Но я однажды рассказал ей об одной своей фантазии, на что она мечтательно произнесла: «Как хорошо, Пушкин, что я не могу читать твоих мыслей, а ты – моих». И я, как муж, почувствовал свое бессилие предотвратить мысленную измену жены. Если я не могу вызвать в ней любовь, я хочу обрести силу управлять женою, хотя бы с помощью магнетизма, и внушать ей чувства, угодные мне. Но и здесь нужна внутренняя сила и сосредоточенность, которых у меня и в помине не бывало.

Вскоре я встретился с Дантесом, и опять в том же месте. Я в тот вечер выиграл много денег, был сильно навеселе и в прекрасном расположении духа. Я сидел в гостиной с девицами, раздумывая, какую выбрать. Вошел Дантес и, увидев меня, направился ко мне с широкой улыбкой. Помню, я подумал тогда с торжеством, что у меня зубы белее, чем у него. Я улыбнулся ему в ответ и пожал его протянутую руку. Тогда он только начинал ухаживать за N., и я в этом видел явление скорее нормальное, чем предосудительное.

– Все дороги ведут в пизду, – сказал он. – Нам давеча так и не удалось поговорить, и я очень рад, что Бог или, вернее, дьявол опять предоставил нам случай.

– Добро пожаловать! – сказал я, показывая на бедра Тани, сидевшей у меня на коленях.

– А это хорошая мысль, – обрадовался он, садясь рядом с нами на диван. – Я угощаю! Нет приятней знакомства для мужчин, чем через посредство одной женщины.

В тот момент я проклял свою женитьбу, ибо сразу услышал в этой шутке намек на N. Но я был в благодушном настроении, так как у меня на коленях сидела Таня. Не понимая по-французски, но прекрасно понимая язык любви, она ерзала, ощупывая твердость моего хуя, и в то же время строила глазки Дантесу. Он положил руку ей на ляжку, и во мне вспыхнула ревность. Я пристыдил себя – нельзя же ревновать блядь тем более, если он взялся платить за нее. Но мне нравилась злая сила ревности, и я решил, что если я не позволю ему платить за нее, а заплачу сам, то тогда он не будет сметь прикасаться к ней, ибо она, хотя и на время, но моя собственность, моя крепостная.

Я снял руку Дантеса с Таниной ляжки и сказал:

– Я не беру подачек даже в виде блядей!

– Вам виднее, – с улыбкой сказал Дантес и удалился в другой конец комнаты. Не схвати Таня в то мгновенье меня за хуй, я бы дал ему пощечину за двусмысленное «вам виднее», но ее искусные пальчики направили мои мысли в иное русло.

Через день N. получила записку без подписи, где ей доброжелательно сообщалось о моих визитах в известный дом.

Она показала мне записку с улыбкой, но глаза ее особенно заметно косили, как это случалось в минуты негодования. К тому времени мы уже договорились, что она позволяет мне отлучки к блядям. Но я не поделился подозрениями на счет автора этой записки. Позже, когда Дантес стал не давать N. прохода, я сказал ей, кто написал записку, надеясь, что посещение Дантесом борделей оттолкнет ее от него, как оттолкнуло от меня. Но от него ее ничто не может оттолкнуть. Я вижу, как она трепещет при виде Дантеса, и я восхищаюсь силой ее характера, выбирающего долг и отвергающего страсть. Но при напористости Дантеса она не сможет держаться вечно, и поэтому мне нужно ей помочь. Как горько мне об этом писать. Я заговариваюсь и повторяюсь, я помню, я уже писал об этом, но у меня нет времени перечитывать и исправлять эти записки.

Если бы Бог не дал нам детей, нас бы теперь ничто не связывало, кроме привычки, которой N. тяготилась бы больше, чем я. Ведь в нее влюблены, и она влюблена, и тогда через привычку переступают очень легко.

Когда мы с ней оказываемся одни, нам не о чем говорить, кроме как о долгах или о детях. Общих интересов у нас нет, уважение и почтение ко мне она больше не испытывает – я для нее стал обыкновенный потаскун, – и похоть друг к другу у нас почти исчезла. Во мне еще осталось тщеславие от обладания ее красотой, но оно не стоит всех невзгод, на меня свалившихся. А у нее лишь растет раздражение моим уродством. Если бы у нас не было детей, я бы использовал это как предлог, чтобы расстаться.

Когда ебешь новую женщину, то кончаешь от страсти, а когда ебешь жену, то кончаешь от трения. Страсть – это похоть обожествленная трепетом. В браке трепет истлевает, и остается хилая похоть, как неизбежная дань физиологии.

Только женившись, я понял, насколько страсть духовна. Душа требует трепета, который обретается лишь в новизне. Стремление к новизне равносильно стремлению к знанию, от коего Бог предостерегал. Если знание греховно, то и все новое порочно. Потому крепость семьи зиждется на традиции, древних обычаях. Вторжение в брак новизны, нового знания только разрушает его. Каждая измена – это обновление греха познания.

В браке духовность трепета к жене не исчезает, а перебирается в детей, превращаясь в их души. Не потому ли Католическая Церковь, ведая о выхолащивании трепета в браке, считает еблю с женой греховной, если она не имеет целью забрюхатить жену. Такой запрет продлевает жизнь страсти, ибо срок воздержания настолько велик, что, когда супруги дорываются друг до друга, чтобы зачать очередного ребенка, их привычка забылась и трепет ожил. Через месяц, два трепет опять исчезает и заменяется привычкой, но к тому времени жена опять забрюхатела, и ебля в силу запрета должна прекратиться.