Гапарон Гарсаров - Песня сирены Страница 21

– Прошмандовка, смотри ж те, чего учудила!..

– Это она, та самая маньячка, я её во дворе нашем видела ночью!!

– Небось, наркоманка, вона и глазёнки красные, и трясётся вся!

– Конечно, попробуй так запросто человека убей!..

– Ох и молодёжь нынче, всех нас скоро, как собак бродячих, перережут…

На улице Лавра заметила полуголого Камаева, которому точно так же не дали одеться во что-нибудь более тёплое. Он оскалился при её появлении, но его быстро затолкали в милицейскую машину. Двор был заполнен автомобилями и снующими людьми. Часть из них составляли зеваки, привлечённые мигалками и сиренами.

Отъезд был поспешным. «Волга», в которую усадили Лавру, вылетела на площадь перед Большим Концертным Залом, где уже намечалась первая утренняя пробка, а дальше за тонированным стеклом замелькали первые этажи соседних с дорогой зданий. Словом, всё случилось настолько быстро, что Лавра даже удивилась, когда её завели в тёмное помещение РУВД.

Две крупные женщины в форме в течение следующего получаса подробно изучали привезённую девушку. Ночную рубашку её заставили снять и отдать. Также у Лавры забрали нижнее бельё, и несколько минут она стояла абсолютно голая. Это было очень унизительно. Милицейские дамы прямо в таком виде сняли с неё отпечатки и лишь затем выдали застиранный чёрный халат взамен изъятой одежды. Непонятным осталось и то, что они срезали у неё по пряди волос со всех сторон головы, провели чистку под ногтями рук и ног, оклеили руки липкой лентой и чуть не содрали с них нежную кожу. После этого тыльную сторону ладони осветили ультрафиолетом и отправили в камеру, но в одиночную.

Впрочем, остаться наедине со своими мрачными мыслями Лавра не успела. К ней очень скоро явился уже знакомый следователь с предложением сознаться в убийстве и излить ему свою грешную душу. Он составил второй протокол, заверил, что в ближайшее время её участь будет решена, и удалился восвояси.

Лишь сейчас девушка поняла, в какой кошмар её угораздило попасть. Такое даже представить страшно: она задержана за убийство, и не кого-нибудь, а Марининой бабушки! Успокаивало другое – не она одна вызвала сомнение у следствия. Тем более есть топор, на котором в любом случае остались чьи-то отпечатки. И она была больше чем уверена, что принадлежат они Камаеву. Мерзавец, как он мог свалить на неё вину!

Камера оказалась узкой, и скоро здесь стало очень душно. Стены были грязными, на них пестрели похабные надписи и изредка пробегали какие-то насекомые. Маленькое окошечко почти у самого потолка скрывали толстые решётки.

От всего этого Лавра расплакалась. На душе стало так противно и гадко. К тому же шрам на животе не переставал болеть. Гербер осторожно распахнула халат и проверила рану. Так и есть, во сне она ударилась обо что-то, и теперь шрам напоминает о себе. Хотя, может, её намеренно ударили… Ринат, к примеру. Где гарантии, что это не он отнёс крепко спящую девушку на улицу, подстроив весь этот ночной кошмар? Ведь кого-то же она видела во сне, помимо враждебной Аиды. И этот неизвестный человек вынес с кухни окровавленный топорик. Получается, в сонном состоянии Лавра столкнулась в прихожей с убийцей? Он сбил её, видимо, тогда и задев больное место. А потом вдруг возникла вода…

Лавра потрясла голову, приводя мысли хоть в какой-то порядок. Необходимо поделиться этими подозрениями с близким человеком, хотя бы с Мариной или с Глебом Валентиновичем, или даже с его супругой. С кем-нибудь, пока воспоминания свежи в её голове. Всё так и пронеслось перед глазами: чудесный Петербург с изящными площадями и дворцами, мрачный Греческий проспект, квартира Инги Михайловны, её язвительные замечания по поводу очередной «приживалы» в семье своего сына, застолье, мытьё посуды на кухне, перебранка с пенсионеркой, бессонница и подслушивание чужого разговора… И голос, отчаянный, надрывающийся, лишённый всякой надежды, который просил: «Лавра, убери топор… Не надо, я же для тебя, для тебя!»

Да, это кричала бабушка Холодовых, кричала тому, кто стоял перед ней с занесённым топориком, тому, кто оборвал её жизнь, и тому, кто столкнулся с Лаврой в коридоре.

– Гербер, готовься на выход! – вдруг гаркнул чей-то низкий голос, и на двери заскрипели плотные запоры.

– На выход? – переспросила она, утирая лицо от остатков слёз.

– Да, наши решили, что это не ты топором бабульку пришила. – Проход в камеру приоткрылся, и внутрь протянулась могучая рука одной из тех милицейских дамочек, что отняли у неё одежду и подвергли неприятным процедурам. – Там за тобой приехали, ждут в приёмной. Пошли, переоденешься там.

Лавра не верила в столь скорое освобождение. Впрочем, иного развития событий просто не могло быть, особенно после того, как она поведала следователю о странном разговоре между Ринатом и Ингой, который потом перетёк в ссору. Она невиновна, невиновна, невиновна! Только бы побыстрее покинуть это убогое место!..

В пустынной приёмной стоял Глеб Валентинович. Рядом с ним лежала прижатая к стене сумка, из которой торчали рукава Лавриной бежевой кофточки. Увидев знакомое лицо, Гербер не удержалась и обняла мужчину, будто бы вместо него обнимала родного отца. Она не отпускала его на протяжении минуты, а из глаз полилась новая порция слёз.

– Всё, всё, одевайся, – успокаивающе похлопал её по спине расстроенный Глеб Валентинович и вышел к дежурному, который просил расписаться в каких-то документах.

Обводный Канал при свете солнца поблёскивал мутными водами. Сегодня вдоль него двигался плотный поток машин, но пробок пока не наблюдалось. Поэтому автомобиль Глеба Валентиновича ехал без остановок, направляясь домой. Правда, вскоре хмурый господин Холодов свернул на другую улицу и направился вверх к мраморному памятнику. Здесь его внедорожник притормозил, развернулся на небольшой площадке и уткнулся в тротуар прямо перед оранжевой вывеской «HOT FOOD». Глеб Валентинович открыл бардачок, для чего-то вытащил оттуда скрытый в кобуре пистолет, осмотрел его и вернул на место.

– Нам нужно поговорить… без свидетелей, – объяснил он и вышел на улицу, громко хлопнув дверцей.

Лавре пришлось последовать за ним. Он начинал её пугать.

Мужчина направился в кафе, откуда лилась музыка. Внутри оказалось темно и прохладно. Выстроенные у розовой стены столики пустовали, но у барной стойки сидела дюжина посетителей. Глеб Валентинович не стал задерживаться в этом зале, лишь щёлкнул пальцем пареньку в оранжевом фартуке, который в ответ кивнул и скрылся за прилавком. По пути тот захватил несколько тарелок и поспешил на кухню. Отец Марины прошёл дальше, пока не выбрался в другой зал, обставленный намного солидней первого, но такой же безлюдный.

– Глеб Валентович, мне очень жаль, что с Вашей мамой случилось такое… – решила Лавра заговорить первой, устраиваясь по его приказу за накрытый стол.

– Соболезнования я буду принимать позже, – прервал её мужчина. – Сейчас я хочу услышать от тебя всё, что ты видела и слышала этой ночью в квартире Инги. Рассказывай…

– Разве Вы не знаете? – удивилась Лавра и поёжилась от его строгого взгляда.

– В том-то и дело, что знаю, – вздохнул господин Холодов, настороженно оглядывая пустой зал, в конце которого сновали две девчушки в оранжевых юбках. – Меня интересует, как ты оказалась во дворе, почему на твоей пижаме была кровь и с какой стати Камаев заявил, что это именно ты убила Ингу?

– Вы мне не поверите, – обречённо мотнула головой девушка, – это всё покажется очень странным.

– Лавра, давай без лирики. Говори, мне важны детали…

Деваться некуда, пришлось рассказать ему про свои новые проблемы, к которым относились в том числе страшные сны. Скрывать что-либо от Глеба Валентиновича было чревато неприятностями. Лавра уже имела печальный опыт таких уловок, и ей не хотелось повторять прошлые ошибки. Пока она рассказывала про Аиду, про спор Инги с любовником, про кошмарное сновидение с рекой на Греческом проспекте, к ним пришла миловидная официантка, которая разложила по тарелкам горячие пирожки, макароны в томатном соусе и кусочки свинины, обещав с минуту на минуту принести напитки.

Запах еды пробудил у Лавры аппетит. И ещё бы, она же так и не смогла нормально поесть со вчерашнего дня, а сегодня на это просто не было времени. Поэтому продолжать рассказ она решила попутно с обедом.

Её собеседник к еде не притрагивался, сохраняя бледное лицо и нервно покусывая губы. Впрочем, не удивительно, любой бы на его месте, случись такое горе, отказался бы от трапезы.

– Вы считаете меня сумасшедшей? – спросила Лавра, когда рассказала всё, что ей было известно.

Аппетит у неё вскоре тоже исчез, особенно после макарон, обильно политых кетчупом. Вид окровавленной кухни и тела Инги Михайловны продолжал стоять перед глазами.

– Признаться, я и раньше считал, что у тебя не всё в порядке с психикой, – сказал господин Холодов. – Однако, как ты помнишь, зимой это не оправдалось. Тогда я ошибся, и из-за этого пострадала моя дочь. Так что сейчас я готов поверить, что ты говоришь правду.