Александр Солин - Аккорд. Роман в трех частях Страница 21

Да, в постели она не новичок – таков был невольный итог моих первых впечатлений. Хоть я и был готов к чему-то подобному, признаюсь: ревнивое разочарование оставило на моем сердце чувствительную царапину. И все же, невзирая на досадный вывод, я лежал счастливый и растроганный, каким только и может быть мужчина, овладевший, наконец, любимой женщиной. Не желая выпускать Ирен из объятий, я заполнял молчанием паузу, которой не нужны слова, а лишь нежные потискивания и бережные поцелуи. Теперь, когда все любовные симптомы и приметы совпали, оставалось подтвердить диагноз делом. Разумеется, речь шла о браке. А как иначе? Ведь моногамия есть естественное и необсуждаемое продолжение взаимной любви! Невозможно даже вообразить, что Ирен могла бы принадлежать кому-то еще, кроме меня!

«Ю-ро-чка…» – тем временем выводила она пальчиком на моей груди.

«И-ро-чка… – подхватил я. – Ирочка, Юрочка – смотри, как складно! Это неспроста!»

«Да уж… – обронила она и пробормотала: – Мы Новый год не пропустим?»

Я потянулся и достал с тумбочки часы.

«Еще целый час…»

Кажется, Ирен была не прочь понежиться: без всяких признаков беспокойства она уютно прижалась ко мне, и ее узкая теплая ладонь бродила по моей груди. Возможно, она, так же как и я, прислушивалась к набегающим волнам возбужденных голосов, не ведавших о том великом событии, что происходит у них под боком.

«Спасибо, что заботишься обо мне…» – пробормотала Ирен и рукой под одеялом погладила того, кому была адресована ее благодарность.

«Ну что ты! Иначе нельзя!» – с горячей укоризной отвечал я, стискивая объятия.

«Почему нельзя? – удивилась она и, помолчав, подняла ко мне лицо: – Ты что, никогда ЭТО до конца не делал?»

«Нет…» – смутился я.

«Бедненький!» – сложив губы в жалостливый бантик, потянулась она ко мне.

Я припал к ней, мои руки ожили, разбежались по ее ровной спине, взлетели на уютные гуттаперчевые холмы и затоптались по ним. Не отнимая губ, Ирен перебралась на меня и осталась лежать, поводя бедрами. Прервав поцелуй, она сказала: «Просто лежи и ни о чем не беспокойся…», после чего оседлала меня, ловко и плотно насадила себя на мое древко и превратилась в колышущееся боевое знамя.

Такими женщин я еще не видел: запрокинутая голова, рассыпанные по отведенным плечам волосы, приплясывающая грудь и напрягшийся живот. Все на виду, обнаженное, сочлененное, гибкое, волнующееся. Под стон пружин и речитатив снующих за дверью голосов, затаив дыхание и преодолевая стеснение, я гладил ее раздвинутые пружинистые бедра и жалел ее распяленное, всхлипывающее лоно. Я провожал ее на взлете и встречал при посадке, сдерживал ее крылатый порыв и направлял ее слепое усердие. Ее именем заклинал свои стоны и энергичными толчками сигналил о надвигающейся буре. Она, кажется, не слышала меня и все яростнее вонзала в себя разбухшее от влаги древко. Еще, еще и еще! Мне не надо было никуда убегать, и я дал себе волю – вот так, вот так и вот так! Лица наши перекосила болезненная, сверхутомительная гримаса. Казалось, с моей помощью Ирен пытается пробить в себе некую преграду, для чего раз за разом обрушивается на меня всем весом. Наконец ей это удалось: из образовавшегося отверстия ударил фонтан чувств, и наши солидарные судороги заставили ее, словно подрубленное стонущее дерево, медленно склониться ко мне. Запоздалые содрогания догоняли и сотрясали мою горячую наездницу и, успокаивая ее, я целовал ее застывшее лицо и оглаживал спину.

Придя в себя, она с утомленной улыбкой поцеловала меня, разогнулась, дотянулась до полотенца и, привстав над седлом, принялась освобождаться от моих даров, бесстыдно подставив мне набухшую грудь, округлившийся живот, выпуклые гладкие мышцы разведенных бедер с проступившими изнутри сухожилиями и выстланный черным бархатом пах. Завершив гигиенические хлопоты, она пристроилась сбоку, облокотилась, подперла голову ладонью и спросила, глядя мне в глаза:

«Ну как? Хорошо было?»

Это было не просто хорошо, это было безумно хорошо! Ничего подобного я еще не испытывал! О, Ирен, моя порочная и божественная Ирен!

Она склонилась надо мной и, вглядываясь в меня, невесомым пальчиком принялась обводить мои брови, нос, губы, подбородок. Нарисовав мне лицо, она расписалась на нем губами и, отпрянув, деловито воскликнула:

«Ну все, встаем, а то Новый год проспим!»

Я сел и стыдливо набросил на бедра одеяло. Ирен, напротив, жеманиться не стала. Выбравшись из кровати и наполнив комнату дрожащими тенями, она закружила по ней прекрасной голой ведьмой, демонстрирующей новое невидимое платье. Знакомый до этого лишь с подростковыми прелестями Натали, я застыл, захваченный неодолимым соблазном зрелой девичьей наготы.

Не заботясь о позах и ракурсах, Ирен неторопливо подбирала нашу разбросанную тут и там одежду и складывала ее на стул. Моя упомянутая выше camera obscura заработала с лихорадочной скоростью. Вот Ирен остановилась в метре от меня (щелк!), повернулась ко мне спиной (щелк!) и наклонилась за чулками (щелк, щелк, щелк!!). Вздыбились и разверзлись молочные берега ягодиц и явили мне взрывные подробности ее заповедных мест (и до сих пор являют, лишь закрою глаза). Подернутые мускатной тенью створки приоткрылись, и сердце мое превратилось в пушечное ядро. Плохо соображая, я потянулся к Ирен рукой, но она отступила, подобрала с пола мои трусы и надела их. Затем притворно спохватилась: «Ой, это же твои!», подошла ко мне, скинула их и застыла передо мной ожившей, ошеломительно доступной богиней, наполнив мою голову изнемогающим щелканьем. В безотчетном порыве я сполз на колени, привлек ее к себе и прижался щекой к животу, погрузив подбородок в щекочущие райские заросли. Она запустила пальцы в мои волосы, и когда я накинулся с поцелуями на ее живот, ее руки с мягкой силой потребовали у моих губ спуститься ниже. Я принял их призыв за случайный судорожный каприз, но они продолжали настойчиво толкать меня вниз.

Куда?! Зачем?! Ведь там же… Да, и что? Ты считаешь, что это гадко и непристойно? Нет, но… Тогда вниз и вперед! Но я не могу – богиня, все-таки! Глупости! Богиня тоже человек! Давай, красавчик, смелее! Мужчина ты или нет?

И я подчинился. Примяв курчавый мех и чувствуя себя так, словно бросаю оскорбительный вызов высокому белокрылому покровительству, я прикоснулся губами к ее теплому, влажному лону. Ирен расставила ноги, прижала мою голову к себе, и мой рот погрузился в невообразимо нежные, глянцево-скользкие, податливые складки. Придерживая меня одной рукой за затылок, другой рукой она нервно теребила мои волосы, давая понять, что плацдарм захвачен и что следует развивать наступление дальше. Но кто мне скажет, что делать дальше? И я замер, не в силах оторвать губы от горячего гейзера, чьи колдовские терпкие испарения дурманили мое растерянное обоняние.

Ирен, видимо, решила, что для начала с меня хватит, и ослабила хватку. Я обмяк и спрятал полыхающее смятением лицо у нее на животе, думая лишь об одном: как быть с губами? Облизнуть их было бы чересчур смело. Вытереть рукой – значит, обнаружить брезгливость. И я освободился от жгучей влаги, делая вид, что целую ее живот и думая лишь об одном: как я теперь этим губами буду ее целовать? Как верующему после ЭТОГО целовать крест?!

То, к чему Ирен меня подтолкнула, стало для меня откровением. Впервые я всеми органами чувств коснулся этой таинственной и малоизведанной мною части женского материка. Даже не части, а могущественной метрополии, которой подчиняются остальные органы женского тела (и мужского, кстати, тоже). До поры, до времени она скрыта туманом извращенных представлений, но приходит время, туман рассеивается, и она становится мужским фетишем. Ее культ пантеистичен, ее власть абсолютна. С беспощадностью черной дыры она затягивает мужчин в свои розовые, тропические объятия – жаркие, тесные и влажные. Творя вместе с ними любовную мессу, она доводит их до религиозного исступления, лишает разума, становится центром вселенной, изнаночным миром пятого измерения, приемным покоем для их обезумевшего естества. О ней нельзя говорить низкими и плоскими словами, и достойные ее гимны еще не написаны.

В подтверждение того, что такие попытки время от времени предпринимаются на самом авторитетном уровне, сошлюсь на поэтические вольности Луи Арагона – поэта и романиста, члена Гонкуровской академии, лауреата Международной Ленинской премии, написавшего во времена своей грешной молодости роман «Вагина Ирены» (это примечательное совпадение имен и обстоятельств обнаружилось мною много лет спустя). И лишь мое неисправимое целомудрие заставляет меня употребить здесь латинский термин «vagina» вместо того похабного, заборного словца, которым автор, минуя многочисленные эвфемизмы (а их по собственным подсчетам французов больше тысячи), обозвал вышеуказанную женскую принадлежность.

«О сладкое лоно Ирены! – пишет он. – Такое крошечное и такое бесценное! Только здесь достойный тебя мужчина может наконец-то достичь исполнения всех своих желаний. Не бойся приблизить свое лицо и даже свой язык, болтливый, распущенный язык, к этому месту, к этому сладостному и тенистому местечку, внутреннему дворику страсти за перламутровой оградой, исполненному бесконечной грусти. О щель, влажная и нежная щель, манящая головокружительная бездна!»