Илья Бояшов - Безумец и его сыновья Страница 21

Безумец тем временем, заметив глубокую могилу, заглянул и в нее – братья похолодели. Он же закричал, осклабившись:

– Славную вырыли вы яму! Постучались в само пекло! Для старой карги вы ее отрыли. Жду не дождусь, когда закоснеет ее поганый язык, и она сама со своим горбом загремит туда, откуда до ада рукой подать!

И захохотал – скрутило сыновей от такого хохота.

Словно последний день после воскрешения и собирался прожить их отец! Пьяница то и дело слетал с холма, катился кубарем под колеса грузовиков и фургонов и самоотверженно их останавливал, чудом при этом не расплескивая полные стаканы. А затем тех, кто по глупости своей вылезал из кабин, тащил за собой. Он и милицейских притащил за собою, а те притащили и конвоируемого ими преступника в наручниках к поднявшим свои языки, точно знамена, кострам! И столько котлов понавыкатывал Пьяница, что можно было насмерть закормить целое войско. И успевал тасовать ложки и кружки и всех рассаживать. Половину мира укормить и упоить собирался в тот знаменательный день Безумец. Из самых скрытых и глубоких тайников Пьяницей все было до дна вычерпано и выставлено в тот день: так решил Безумец отпраздновать возвращение!

И были: горы картошки с укропом, горы соленых огурчиков, капуста в неисчислимых кадках, при одном виде которой текли слюнки, репа вареная и жареная, рыба вяленая и копченая. С испугом взирали взрослые сыновья на то, как невесть откуда заполнялись хлебами корзины и плошки. Раздавались по холму великое чавканье, хруст и сопение, слышно было, как работают челюсти. Гости, число которых постоянно пополнялось за счет вновь прибывших, расселись в яблонях, на крыльце, возле Безумцевой овчины, на перевернутых ведрах, кадушках, бочках, досках, которые остались от Безумцева гроба. Десятки машин внизу уткнулись в поле – о них, конечно же, забыли! А подъезжали все новые – Пьяница на дороге устроил настоящую запруду.

К вечеру не только батька, но и многочисленные гости готовы были вспыхнуть синим пламенем, сделался над холмом тяжелым даже воздух – своими глазами видели пораженные сыновья, как сойки и вороны, пролетающие над холмом, вдруг падали. Вся же живность на холме и вокруг него – кузнечики, муравьи и прочие букашки – погибла от одного только духа!

С огромнейшим половником трудился над самым большим котлом отец и сопел так, что сопение его было слышно несмотря на шум и гам. Запуская половник в кашу, торопился насытиться, словно и жил-то последний день, и дал зарок себе не подступаться больше к еде.

И сколько же пищи было извергнуто впоследствии из желудков! Одни, у которых глаза разбегались от такого многообразия, насытившись, совали два пальца в рот – их рвало – и после этого забивали вновь свои утробы. Другие же, не в силах делать и этого, стали тупыми, словно закормленные скоты, только икали, ощупывая свои животы, третьи, послабже, давно валялись у всех под ногами, и их перекатывали, словно бревна.

Те, кто были еще поживее, затеяли перебирать ногами «комаринскую». Оказались между всеми еще и три бабенки. Так, напившись, кинулись за теми бабенками, схватили, визжащих, в охапку и потащили несмотря на визг и слезы в кусты – вмиг пристроилась к тем кустам настоящая очередь! Сыновья и охнуть не успели, как на их глазах совершилось насилие. Пришлось им смотреть на весь этот грех, стыд и срам и в который раз видеть, как ведут себя напоенные люди. Но и остановить их никому уже было не под силу, ибо вновь кружилась, скакала и безобразничала по всему холму неприкрытая чертовщина!

Пьяница же отбазаривал, постукивая ложками, похабные частушки.

Несчастных бабенок снасильничали на славу; они уже не орали, а хрипели – да, правда, без толку! Те, кто в состоянии были поглумиться над ними, поглумились, а затем насильно влили им Безумцевой водки и отпустили – растерзанных, искричавшихся до посинения. Кинули им их одежду, только напоенные бабенки одеться сами уже не могли, запутались в юбках и упали почти бездыханными. И ничего не могли поделать растерянные сыновья! А их подлый батька на это гукал и хохотал, словно филин!

Ночью, когда доносились отовсюду хрипы да стоны и казалось, весь холм шевелится после славной битвы, братья держали угрюмый совет.

Степан Руководитель страшно одного испугался – как бы не опознали его, бывшего на холме рядом со своим отцом-вурдалаком этой проклятой ночью. Боялся Степан, что донесут куда следует о такой вакханалии и о том, что он лично на ней присутствовал. Отказник же, закусив удила, утверждал – выгодно власти, когда народ залит по самые уши вином и пивом. Из этого был непреложный вывод – отец есть пособник безбожного коммунизма.

Все братья сделались умными, разгорелся между ними яростный спор. Каждый твердил о своем: Музыкант, позабыв о презрительности, звал всех за собой в Америку. Он клялся и божился – никогда не будет на этой земле ангела, и нечего делать здесь. Та к ему дураков братьев вдруг сделалось жалко, что он сам себя превзошел в описании чуда. Никогда еще он не был так красноречив, расписав им благодатнейшую страну. И сидя на холме посреди безбрежной равнины, рассказывал о мягкой вермонтской осени, о кораблях Миссисипи, о нью-орлеанских трубачах, о невиданных поездах и машинах. О сбивающей с ног пьянящей свободе пел Музыкант свою песню.

– Бежать! – твердил. – Бежать, лететь, ползти на карачках, рыть под землею, словно кротам, подземный ход – лишь бы отсюда вырваться!

Вторили его песне жалобные стоны переблевавшихся. Под аккомпанемент несшихся отовсюду вздохов и причитаний перебивал брата ершистый Отказник:

– Подождите! И здесь придет еще время! Рухнет все то, что построено на костях! И папаша наш отойдет в прошлое – туда ему и дорога, как туда дорога и всякой нечисти. Не век торжествовать слепоте и невежеству! Не век народ будет топить себя в бескультурье. И вместе с отцом такие, как и братец наш, загремят. Тени-то исчезают в полдень!

Не выдержал Строитель:

– Да замолчите вы! Не с ума ли сами сходите? Один ошалел от карьеры, другой несет ахинею про кости! Третий молотит чушь – помешался на джазе! Не говорю уже о самом последнем, хоть он и молчит – а тоже готов свихнуться, пойти по пути моей бедной матери, то выискивать, чего нет и не было!.. Что делать с батькой?! Нельзя выносить такое дальше, нельзя смотреть на безумство!

От львиного рыка все разом заткнулись. И почтительно слушали брата, поглядывая на его кулаки.

– Словно камень он на наших ногах! – вот что за всех сказал Строитель. – Словно болото, затягивает он в тину, прилипает к нам, словно дурная болезнь, от которой никак не избавиться… Или мы уже не выросли, нет у нас глаз? Много на нем темного – а мы все, как малые дети, не пора ли очнуться?! Уйдем навсегда! Забудем о нем, как и не было этого прошлого! Пора кончать с ним. И сами мы хороши – не слабость ли наша – тянуться к его котлам и кружкам, валяться рядом с ним, подобно поросятам, терпеть его выходки. Хватит! Я ухожу навсегда, хоть здесь и могила матери. Клянусь – ноги моей больше не будет на этом проклятом месте!

Братья молчали.

– И вы убирайтесь, пока не поздно! – вот что сказал им Строитель. – Все равно уже разные наши дорожки. Терпеть друг друга не можем, готовы друг друга живьем загрызть. Не лучше ли навсегда разойтись и нам?

Молчали братья.

– А ты! – сказал, прежде чем уйти, Строитель Книжнику. – Ты, самый слабый и глупый мой брат! Куда денешься ты? Отправишься за своей химерой? Опомнись!.. Тысячи умников до тебя все глаза уже проглядели, да без толку! Ты самый безобидный, и мне тебя больше всех жаль. На что уйдет твоя жизнь? На ожидание дурацкого чуда!.. Глупый, глупый!..

Та к он сказал с нежностью и печалью и поцеловал брата:

– Прощай!

И первым спустился с холма.

Остальные побрели следом, спотыкаясь о павших, переступая через бесчувственные тела, не внимая мольбам и стонам, – и каждый из сыновей думал о своем.

Пьяница сидел у подножия, вглядываясь в пустую в тот ранний час дорогу и поджидая новую жертву. Проходя мимо и прощаясь, они трепали его рыжую голову.

Через год всем пришлось возвратиться: Музыкант узнал о смерти матери. И остальные узнали скорбную весть – и не могли не приехать!

Прибыв из дальней дали, братья, включая Книжника и Степана, склонились над Натальиным гробом. И даже Строитель был с ними – ведь Наталья стала ему второй матерью! Не мог он не попрощаться с нею.

И не смогли братья узнать свое селение! На месте землянок стояли избы. И на кладбище затерялись среди новых крестов едва заметные в траве холмики. Сгнил заброшенный Беспалов обелиск, звезда его упала в траву и потерялась в ней – никто уже и не знал о Председателе. Лишь возле обелиска был холмик: подхоронили к обелиску забытую и скончавшуюся Агриппу. Оставались на холме из близких доживать свой век Лисенок и Мария – сгорбившись, брели они вместе с братьями за гробом. Недолго и им оставалось топтать эту землю.