Александр Солин - Неон, она и не он Страница 21

Ветер с океана гнал мрачные низкие облака, от которых хотелось укрыться в тепле и покое ее груди. Приехав к ней, он повязал на себя фартук и принялся за дело, позволив ей наблюдать. Он приготовил курицу в кляре, почистил и сварил мелкий картофель, нарезал помидоры, огурцы и прочую зелень, заправил, отнес и поставил на стол.

Пока он готовил, она с любопытством поглядывала на него, иногда подходила к нему и подставляла губы, которые, она знала точно, он хотел целовать. Он попросил ее надеть то самое черное платье, в каком она была прошлый раз, сказав, что приготовил сюрприз. Волосы она забрала на затылке в живописный, трогательно растрепанный, как его сердце узел. Зажгли свечи, сели. Было около семи.

«Подожди!» – сказал он, вышел из-за стола, достал из кейса Эдит Пиаф и включил.

Лишь обнимет он меняЧуть шепотом пьяня —Мне жизнь мила, как розы…

Ей понравилось все, что он приготовил. В самом деле, понравилось. Она даже не представляла, что бывает так вкусно! Оказывается, в России тоже умеют готовить! Он наполнил бокалы, поднял свой и неожиданно спросил, не хочет ли она стать его женой. Она даже бровью не повела и спокойно ответила, что он очень, очень милый, но что она пока не думает о замужестве. Кроме того, они еще плохо знают друг друга, а у них не принято выходить замуж, не узнав человека поближе. Может быть, года через два, а пока им и так хорошо, не правда ли? Нет, в самом деле, пусть он на нее не сердится, она его любит и надеется, что полюбит еще больше, но потом, не сейчас.

Падам… падам… падам…Там «люблю», как плохая лапшаПадам… падам… падам…«Навсегда» там не стоит гроша!

– пела Эдит Пиаф.

«Во всяком случае, теперь ты знаешь мои намерения… – сказал он и, достав из кейса продолговатый черный футляр, положил его перед ней: – Мне кажется, тебе не хватает вот этого…»

Она открыла, совершенно спокойно взглянула на колье, а затем на него: «Но это, наверное, стоит кучу денег!»

«Мишель, ты была честна со мной и можешь поступить с ним, как захочешь. Оно тебя ни к чему не обязывает. Мне просто захотелось сделать тебе подарок. Может быть, когда-нибудь, взглянув на него, ты вспомнишь меня…»

Она растроганно на него посмотрела: «Спасибо, DimA! Это очень мило с твоей стороны! Помоги мне его одеть…»

Он помог, и она пошла к зеркалу. Вернувшись, она подошла к нему и припала долгим поцелуем. И без того восхитительная, она стала недоступно чужой. Плохое предчувствие качнуло пламя свечей.

Они уселись на диван и взялись за руки.

«Прости, если я поставил тебя в неловкое положение! – сказал он. – Ты вовсе не обязана отвечать мне тем, что тебе может быть неприятно!»

Вместо ответа она встала и ушла в соседнюю комнату. Оттуда она вернулась в том самом коротком платье, в котором впервые забралась на него. Подошла и встала перед ним, сверкая полуголыми ногами. Он понял, что она имела в виду, и расстегнул ремень…

Всю ночь она была с ним необычайно нежна и трепетна, пока не исчерпала его до дна, и он не погрузился в тепло и покой ее груди.

Последующие два дня до самого его отъезда они не расставались ни на минуту. Объездили город, обедали в самых дорогих ресторанах, позировали на Монмартре, где он вышел этаким мрачным мачо с натурально тлеющей сигаретой во рту рядом с белокурым насмешливым ангелом. Она смотрела на него прозрачным ласковым взглядом, на улице брала его под руку, а ночью доводила до изнеможения всеми известными ей способами. Расставаясь в понедельник утром, он сказал: «Мишель, что бы ни случилось, знай, что я тебя очень люблю!»

Она нежным взглядом обвела его лицо и сказала: «Я тебя тоже, ДимА!»

Он попросил разрешения взять их портрет с собой, на что она охотно согласилась.

Вернувшись, он продолжил переписку. Кроме того, он довольно часто ей звонил, и она всегда мило ему отвечала. Он быстро извелся без нее, и спустя некоторое время предложил ей приехать в Питер. Расходы по ее путешествию он брал на себя. Она вежливо его поблагодарила, написав, что всегда мечтала побывать в России, но не зимой, а возможно, ближе к лету. Он, в свою очередь, сообщил, что в таком случае рассчитывает до ее приезда в Питер быть в Париже, где надеется вновь ее обнять, так как безумно ее любит и скучает. Некоторое время она отделывалась общими фразами, а в начале февраля девяносто третьего написала, что у нее новый друг, и когда ДимА приедет, они обязательно посидят где-нибудь втроем…

Их скоротечный роман – это сплошная упущенная выгода, о которой он, однако, никогда не жалел, отчасти оттого, что компенсировал ее другими путями, отчасти по причине теплых и грустных воспоминаний о ветреной инопланетянке с пухлым полуоткрытым ротиком и слегка приплюснутыми губами, от которых не мог оторваться невидимый ангел.

«Сказано: красота – обещание счастья. Но нигде не сказано, что это обещание будет исполнено» – вот слова французского поэта, как нельзя кстати подходящие миллионам мужчин, так или иначе оказавшихся в его положении.

17

Хлопнув дверью кабинета, на что она, находясь во всепозволительной связи с его хозяином, имела полное право, Наташа завершила тем самым свой маленький бунт, пройдя путь от крепнущего напора решимости до окрашенной бледнолицым волнением рубиконовой переправы, что отнимала ее, обновленную, у одного самца и вела к другому. Не так ли взбаламученное штормом море выкидывает на берег ларец с драгоценностями, сулящий тому, кто его нашел удовольствие жить, как захочется? И пусть в ее случае удовольствие это относительное, ибо новый самец есть новая зависимость, все равно это лучше того, что было у нее с хозяином кабинета и, увеличенное лупой раздражения, виделось ей не иначе как стыд, срам и унижение.

Неужели непонятно, изводила она себя поздним прозрением, что по-настоящему гордой и независимой женщине, какой она всегда хотела быть, достаточно уловить даже не сам аромат любого из этих цветов зла, а лишь их отдаленный душок, чтобы сразу же порвать отношения! Возможно, у нее притупился нюх. Однако следуя жизненным наблюдениям, придется признать одно из двух: либо гордых и независимых женщин не бывает, либо мы ничего не знаем об их существовании.

Теперь она и сама уже не скажет точно, когда ее начало штормить, но та последняя и сокрушительная для ее любовника волна взметнулась и накрыла ее с головой накануне. Ей приснился удивительный, восхитительный, изумительный сон, в котором царила безликая мужская тень, согретая лучами ее обожания. Она любила кого-то во сне, любила страстно, горячо, всем сердцем, всеми печенками, и казалось, что ее любовное чувство, как чудотворное средство вот-вот воплотит неясную тень в личность, и она, проснувшись, увидит того, кого так любит, стоящим возле ее кровати. Иными словами, сонное море выбросило на ее пустынный берег ларец, в котором вместо сокровищ хранилась сама Любовь.

«Как же так! – спрашивала она себя во сне. – Почему я живу без любви, когда я могу, хочу и должна любить?!»

Восторг был так силен, что не угасал два дня. Возвышенное любопытство заставило ее на следующий день отказаться от машины и спуститься в метро, в надежде возбудить чьим-то обликом обещанное сердцебиение. Довольно быстро стершись до дыр о толпу невзрачных особей, энтузиазм ее все-таки дожил до того ясного полдня, когда она встретила в парке мужчину с восхищенным взглядом. Секунды хватило ей, чтобы разочаровано признать:

«Не он, нет, не он!»

Вечером перед сном, сидя у элегантного тонконогого перламутрового трюмо, она дольше обычного играла со своим зеркальным отражением: подмечала и трогала усталые тени под глазами, морщила и расправляла лоб, слегка надувала и сдувала щеки, чтобы оценить их впалость, распускала пряди, чтобы приструнить проступившие скулы. Она протерла тоником лицо, нанесла крем, и пока та, другая, в зеркале втирала его слепыми обученными движениями, задумалась, отрешенно глядя на зазеркальную красотку.

События дня кратким резюме представлялись ей. Среди прочего несколько смазанных слайдов напомнили эпизод в парке. Она тут же решила отправить их в архив, но та, другая, в зеркале вдруг выпрямила спину, тонкие пальцы ее замерли на лице, а затем нервно забегали по нему, пока не сошлись на коленях. Помедлив, она заставила ту, другую, подобрать волосы и, удерживая их на затылке заведенной назад рукой, слегка откинуть голову. Закинутое лицо можно было бы назвать мечтательным, если бы не насмешливо скошенные глаза, и тут уж следует говорить о надменности. Зазеркальная кокетка тем временем взялась подставлять желтоглазому светильнику точеное гладкое лицо, отбирая из всех его выражений наиболее выгодные. Наташа снисходительно наблюдала за ужимками визави, пока та не вернула отдельные части тела на свои места, отменив преждевременные посулы откинутой головы и отведенных плеч.

«Рожать тебе давно пора, кукла деловая!» – уязвила она ту, другую, похищенную зеркалом, и на том завершила сеанс синхронного разглядывания.