Александр Мищенко - Саваоф. Книга 2 Страница 21

В Сладково

Приехал я в гости сюда в самый дальний угол области к другу-сокровеннику, писателю Валере Страхову. Экипаж постоянных его, а теперь и моих друзей в сборе. Помимо Страхова это Саша Шилов и Степкин, привычно зовем его по фамилии. Он слывет здесь с партейных еще времен за философа. Обосновались у Шилова. Выпили водочки, закусили разносолами и Шилов взял в руки неизменную свою гармошку. Развернул меха малиновы. Заиграл. Вяловато, мне хочется, чтобы побойчей было и веселей.

Я Шилову: Играй с акцентами, раскручивай огонь

Как не отвлечья Автору на судьбу этого замечательного человека. Говорил я о нем на выступлении в библиотеке. Начал, правда, издалека, о литературе и искусстве вообще.

После моноспектакля

Евгения Гришковца

Остро почувствовал я дух этого острова, посмотрев моноспектакль «Как я съел собаку». Тяжелое впечатление оставил он. Русский матрос Евгений Гришковец будто кожу сдирал с собственной души и кровяной показывал её зрителю. На острове этом нет неба. Три года служил прорвавшийся в артисты плечистый сибирский парень и не видел неба. Нет неба на Русском, и многого стоит такое свидетельство Гришковца. Неспроста пришлось ему съесть там однажды собаку со своими друзьями-бедолагами.

Остров Русский – это страшно. И гордо, если судить глубинно по-моряцки. Глядел я на сценические выверты моряка, в три головы смотрел, и инда до такого озноба прохватывало меня, будто холодный муравей пробежал по позвонкам. И реминисцентно звучало в сознании про «Варяг», гибель его геройскую в белых одеждах, в каких представлен был в спектакле Гришковец. И после просмотра его я нажал ЛК на своём компьютере и включил марш «Прощание славянки». Великую драму показал самородный драматург из Кемерово. Вставали в моём зрительском воображении лики Нахимова, Макарова и других наших славных флотоводцев. Думалось о морпехах с душой Гришковца, что плакал, прощаясь с Русским. Иностранец бы сказал: «Странные эти русские». Впервые, прощаясь, глянул матрос в глаза своего офицера и задней стенкой его глазного яблока увидел-таки небо… Как лихо нес он вертикально бескозырку, которой, кажется, не за что было держаться на затылке!.. Очень понятно становилось, что такие плачут раз в жизни. И защитят они Россию. Вырвут победу зубами. Погибнут, но не сдадутся. Как русский офицер Александр Прохоренко в Пальмире. Последние его слова «Командир, я окружен. Они здесь. Я не хочу, чтобы они взяли меня и утащили в плен. Запрашиваю атаку с воздуха. Они будут издеваться надо мной и над моей формой. Я хочу умереть с достоинством, хочу, чтобы все эти сволочи погибли вместе со мной. Пожалуйста, исполните мою последнюю волю – запросите атаку с воздуха. В любом случае, они убьют меня. Командир: «Пожалуйста, подтвердите свой запрос». А. Прохоренко: «Они вокруг. Это конец, товарищ командир, спасибо. Расскажите моей семье и моей стране, которую я люблю. Скажите им, что я был храбр и я сражался до последнего. Пожалуйста, позаботьтесь о моей семье, отомстите за мою смерть. Товарищ командир, прощайте. Скажите моей семье – я очень люблю их». Александру Прохоренко было всего 25 лет. Вечная память героям…

Тащил в финале подобно бурлаку со сцены матрос Гришковец канатное хозяйство, и думалось мне: как же нелегка эта морская служба. Да ещё на Русском… И если Екатеринбург занесен в энциклопедии как город, где «расстреляли царя», то ясно, какой эпитафии нужно удостоить остров Русский. Там, слава богу, разворачивается сейчас стройка века, чтоб поразить тех, кто приедет туда на какой-то вселенский конгресс (не Собор). Голод островитянам теперь, думаю, не грозит. А памятник, как матросу-Кошке, заморенному не в блокаду, а в «декаду» бравурных разных ля-ля о России, пожалуй, и надо поставить.

Так, пожалуй, думаю я сегодня о литературе. Была у нас великая литература, как были великие флотоводцы, о которых думал, прощаясь с морем, Гришковец. Она, большая литература, есть у нас и сейчас. Оглянитесь окрест и читайте ЖИЗНЬ, как читаю я ее ныне в Сладково!

Эльчибей

Случилось так, что во время фуршета соседом банкира оказался мой журналюга из районной газеты Александр Шилов. Истинный глухарь он – в общении с другими впадал в состояние токования. Как примется за какую-нибудь тему, так не то, что выест ее до мосла, но и мозги собеседника. Насядет на тебя – хоть караул кричи. Рта не раскроешь. Шеф!! Усе пропало!!! Гипс снимают!!!! Клиэнт уезжает!!!! Шампанское поутру пьют тока аристократы и дэгенераты!!!!!! У Сосноуку!!! Самое разумное в такой ситуации – немедленно от него смываться. Так вот затоковал он банкира, задолбал какой-то местной проблемой. Банкир извелся от его атаки, он уже кричал глазами, ища спасения. Ситуацию просек товарищ его, старик-называевец. Он скорострельно помараковал мозгами и придумал уловку, какой можно б отвлечь «глухаря» от банкира. А ты, мол, имярек, спросил он бесцеремонно журналиста, знаешь, куда вчера поехал Абульфас Эльчибей? Журналюга смолк, завращал колесами выпуклых глаз, соображая, кто ж таков Эльчибей (может, слышал звон, что он какой-то азербайджанский политический лидер, да забыл). Жиган по охотничьим уловкам наводяще добавил:

– Его ведь ставят главой администрации у вас.

– Эва! – воскликнул вождь глухарей района, зацепив памятью некую, параллельную Эльчибею звучность. – Он же в Каменке напротив моей мамы живет.

Журналюга молча расправил плечи, в глазах его вспыхнул огонь, да такой, что тот даже зазаикался:

– К-как это так, что ставят его главой района? Да он же браконьер дичайший и с властью такой все изведет в районе.

И радетель экологии района заглох, углубившись в какие-то свирепые свои думы. А приятели-охотники благополучно дофуршетили вечер и, разомлев от водочки, благостно попылили на видавшем виды «жигуленке» до родной Называевской. Уловка ж с Эльчибеем начала свою фольклорную жизнь среди западно-сибирского лесостепья. Что же касается Шилова, то он вернулся в свою родную агрономию, и я теперь не страдаю от его напорного многословия, а наоборот, вслушиваюсь в каждое словечко товарища. Любуюсь, как играют жилочки на улыбчивом его лице, а улыбка самородно живет в нем и вспыхивает внезапно, словно чертик какой зажигает ее, как будто иллюминацию на елке.

– Почвы у нас какие? Солонцы, тяжелые земли. Но мы их в «Росе» на службу урожаю поставили. Используем набор культур, которые улучшают структуру почв, разрыхливают их. Сеем люцерну, клевер, донник, тимофеевку, горох, вику, подсолнечник, суданку, просо, овес. В соответствии с севооборотом удается получать зерновые хорошего качества. Повышается плодородие почвы, сняли проблемы со злостными сорняками на полях.

И вот я дома у Шилова. Поет он про очи жгучие и что скатерть белая залита вином. Есенина: тот вечерний несказанный свет.

Я: Делай нервные всплески.

Бередит Саша душу мне, запевая:

– Постелите мне степь, занавесьте туманом…

О жизни разговор пошел. Зачинатель его Шилов:

– Задумаюсь, и страшно мне очень становится. У дочки Интернет на уме, туда-сюда. Книги не жалует. А слово печатное – не анекдот протрекать.

Я: Мы с женой для неба отвоевываем внука у Интернета.. Микроскоп, телескоп, дачные наблюдения за закатами, за птичками, жучками, паучками, бабочками… В чем смысл жизни, друзья?

Степкин: чтобы осталось потомство, чтобы жизнь продолжалась в детях и внуках.

Страхов: В том, чтобы посидеть с друзьями за столом и погутарить. Поехать на охоту. Воздуха вдохнуть, родиться и помереть.

Я: Смысл жизни не познаем толком. Вторая позиция: самое главное – вселенная должна двигать локтями. Живая вселенная. Искание – первое, любовь, размножение – второе. Мы – образования атомарно-биологического характера. Человеческое вещество. К чему вот ты стремишься, Страхов?

– Я, сейчас, когда выпил? Мне б бабенку молодую. 6З лишь годочка-то мне.

Я: Нам примерно по 50—70 лет. Чего вы еще хотите от жизни?

Степкин: Дожить ее достойно, хотя бы внука дорастить. Достойно на заслуженный отдых уйти. Чтоб под жопу не дали. Оптимизации ж всякие… Не до карьер теперь. Была с перебежками карьера, да прошла…

Страхов: Пафоса не люблю. Все под богом ходим. Если помирать – желательно летом, чтоб не мерзлую землю копать.

Степкин: Если раны – небольшой.

Страхов: Было дело у меня, арабская война, Египет. Самое страшное сейчас – постель. Хочу спокойно и тихо умереть в ней. Мы полагаем, однако, а бог располагает. Кирпич на голову упал и все тут. Кранты.

Я; Ввиду возлияний бурных Страхова. Неужели вы серьезно думаете подначиваю, что вы смертны?

Степкин: Вчера были маленькие мы. В потомках непрерывность. Смерть – переход из тленного состояния в нетленное.