Данни Грек - Дневники мотоциклиста Страница 22

Я снова оказался маленьким мальчиком, который учился ездить на велосипеде и, упав на асфальт, разодрал все колени в кровь, но только ссадины сейчас были серьезнее, и зеленкой тут мне не отделаться. Как и тогда мне нужно было встать, как и тогда мне нужно закусить губу и снова сесть на сиденье, и так же как тогда, мне нужно было сломать в себе эту жалость к самому себе. Доказать в первую очередь себе, из какого ты теста, доказать и еще раз доказать, доказывать каждый день, потому что если ты докажешь это себе, остальные тебя просто не будут волновать.

В стеклянной колбе оставалось совсем немного, когда зашла медсестра и, подождав, когда жидкость исчезнет, заменила пустую колбу. Я так же молча лежал, стараясь не обращать внимания на присутствующих, которые рассказывали друг другу про свои болячки.

– Две подряд?! – возмутился парень, лежащий рядом. – Когда меня привезли, всего переломанного, я вообще сутки без препаратов пролежал, а этого уже к операции готовят, – указывая на меня, недовольно хмыкнул он.

Я повернулся к нему лицом и, заглянув в его глаза, увидел то, от чего мне стало как-то не по себе, это была зависть.

«Чему ты завидуешь?!» – вырывалось у меня из нутра, но я сдерживался, чтобы не сказать это вслух… Тому, что я хочу быстрее встать на ноги и отгородить себя от сочувствующих взглядов своих близких и знакомых?! Да будь моя воля, я бы уже сегодня уехал из этого дома терпимости!

Я смотрел в его глаза и видел ненависть к себе за то, что я не был таким как он, но как только я захотел заговорить, я увидел в них испуг, испуг от правды. В палату вошел врач и пара медсестер, и наш диалог не состоялся, оставив между нами множество не сказанного.

– Здравствуйте, – произнес начальник этого царства. И все как один поздоровались в ответ.

– Ну что, Сереж, сейчас будем тебя освобождать, – обратился он к моему возмущенному соседу. – А то ты у нас уже залежался.

– Как?.. Уже? – недоумевая, ответил он.

– Да, уже, – проговорил врач. – Пора, все сроки закончились.

– Вы уверены, что всё срослось? – продолжал он, создавая впечатление страха.

– Уверен, – отрезал доктор. – Не бойся, скоро будешь бегать.

Через секунду Сережу быстро увезли на отпаркованной кровати в коридор, за которым скрывалось его новое будущее.

Все оживились и продолжали травить друг друга историями, лишь одинокий араб у стены, молча, лежал с закрытыми глазами.

В палату вошла девушка в длинной бесформенной юбке и такой же блузке, поверх которой был накинут белый халат, её голова была покрыта длинным платком, из-под которого выглядывали черные волосы, а в ее руке была тряпичная бледно-серая сумка, с оттянутыми под своей тяжестью ручками.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровалась она и быстро заняла место на стуле у кровати араба. Она что-то произнесла на непонятном мне языке, и все, кто услышал ее, тут же притихли.

Ее внешний вид совсем не вязался с моим городом, но он совершенно не портил её, а придавал ей что-то особенное. Она сидела ко мне в пол-оборота, всецело погрузившись в отрывистую беседу, и не обращала никакого внимания на присутствующих.

Араб разговаривал с ней практически шепотом, лишь немного приоткрыв глаза, в воздухе можно было легко уловить сухой тембр его голоса. Но их разговор нельзя было назвать задушевной беседой, и вскоре непонятный мне язык стих, и араб снова закрыл глаза, а она принялась убираться вокруг кровати и на тумбочке.

Когда с уборкой было покончено, она с легкостью приподняла его, как тяжеловес поднимает штангу, и перевела кровать в сидячее положение, прошла в ванну и, намочив полотенце, оголила его по пояс. Быстрыми движениями она обтерла его, поменяла бельё, и с той же легкость уложила его обратно.

Глядя на её действия, можно было понять, что она проделывала это не в первый раз.

Достав из огромной сумки термос, она принялась кормить его. Их суровые нравы и обычаи не позволяли этого делать, и он, что-то бурча себе под нос, пытался перехватить ложку своей ослабшей рукой и сделать это сам, но она не поддавалась, и вскоре он был сыт и чист.

Она пробыла в нашей компании не больше часа, но оставила о себе очень приятное впечатление. Впечатление хорошей дочери, отличной жены и просто девушки, которая только своим присутствие помогает жить этому старику. С каждой минутой его лицо становилось живее, и тот серый оттенок, который я видел с утра, постепенно исчезал. Когда она ушла, он снова закрыл глаза и погрузился в сон, но уже не в тот, который я видел до этого, это был сон человека с будущим, выраженным на его лице легким румянцем.

Лежавшие напротив, проведя этот час практически в молчании, снова погрузились в разговоры. А мне ничего не оставалось делать, как ждать. Колбы с медицинским раствором уже давно были осушены, и время стало тянуться еще медленнее, словно передо мной поставили огромные песочные часы, намочив в них песок. Мне хотелось как можно быстрее закончить с этим, и я как завороженный смотрел на входную дверь, в ожидании, что вот, еще немного, и за мной придут. Но никто не приходил, и от этого становилось еще хуже.

В палату ввезли измученного Сережу, который всем своим видом показывал перенесенные муки. После того как медсестра исчезла за порогом нашей комнаты, начался перекрестный блиц опрос.

– Серега, ну как ты? – начал самый взрослый из присутствующих.

– Не очень, – ответило страдальческое лицо Сергея.

– А почему не очень?! – возмутился первый. – Теперь ты сам на своих двоих передвигаться можешь.

– Пока нет, врач сказал, что вставать нельзя, мышцы пока слабые.

– Так, вставай, разрабатывай, – хмыкнул парнишка с дальнего угла, но его высказывание на какое-то время осталось без ответа.

Лица на этих трех койках перекосило возмущением и непониманием. Как же надо любить себя, чтобы так беречь, и в итоге всё равно оказаться в больничной кровати на два месяца. Или, наоборот, не любить, чтобы сейчас всем своим видом показывать, что единственное чувство, которое ты сейчас заслуживаешь, это жалость.

– Завтра, доктор сказал, что завтра, – не понимая или не желая понимать эти взгляды, дрожащим голосом ответил Сергей.

– Нуу… – протянул взрослый. – Завтра, значит завтра! – переглянувшись со всеми, высказал он и, вовлекая меня в эту беседу, тут же добавил:

– А ты, что думаешь?

– Ничего, – наблюдая за реакцией Сергея, сказал я. – Меня бы уже здесь не было.

– Вот и я о том же! – еще раз посмотрев на Серегу, глазами полными жалости, расхохотался этот предводитель сломанных ног, на что Сереже больше ничего не оставалось, как сделать вид, что этот разговор его не касается.

Он укутался одеялом и отвернулся к арабу, который все это время наблюдал. Это действие Сергея было оценено, и разговор тут же закончился.

Близился вечер, и за окном солнце начинало уходить в закат, приближая меня к хирургическому столу. Мне оставалось только догадываться, как это будет. Я включил телефон и увидел сообщения с несколькими незнакомыми номерами. Кто это был, я узнал только на следующий день, тогда для меня это были просто цифры без имен, которые интересовались моим здоровьем.

Прочитав сообщения без подписи, я набрал домашний номер, и через пару гудков к телефону подошла мама:

– Алло, – услышал я её голос, как всегда спокойный и размеренный.

Слегка растерявшись, все-таки ожидая, что трубку снимет отец, я быстро протараторил свой ответ, стараясь не выдать себя подавленным голосом.

– Привет, мам, как у вас дела? Что делаете?

Звонки такого плана были очень не похожи на меня, и мама, не скрывая своего удивления, отвечала с паузами раздумий между слов:

– Привет… Все нормально… Ужинаем. А ты? У тебя всё нормально?

– Да, всё хорошо, я просто позвонил сказать, что я буду завтра в обед, – опережая последующие вопросы, ответил я, стараясь держать голос радостным.

– Хорошо, – произнесла она с нотками непонимания.

Разговор нужно было заканчивать, и как всегда я быстро форсировал все предстоящие вопросы.

– До завтра, мам. Пока. Отцу привет, – быстро попрощался я, зная, что это лучше, чем снова услышать: «Ты где?».

– Хорошо, передам. Пока, – сказала она всё тем же недоумевающим голосом, и я вновь услышал гудки.

Я нажал кнопку отбоя связи, и уже начал жалеть о том, что позвонил. Обмануть можно любого человека, кроме матери. У каждой из них существует какое-то непонятное нам, людям другого пола чувство, материнское чувство тревоги, которое лишь по взгляду или интонации голоса может определить, что у тебя проблемы. Я уже представлял, как ей хочется перезвонить мне, чтобы еще раз спросить, нормально ли всё у меня, но я знал, что она этого не сделает, в этом и была цель моего звонка.

«Ладно. Завтра будет день, и завтра буду думать, как объяснить им свой вид…» – пронеслось в моей голове. Сегодня видеть их переживания, и уж тем более видеть их здесь, я точно не хочу.