Ринат Валиуллин - Путешествие в бескрайнюю плоть Страница 22

– Люди сами слюнтяи. Они не умеют ни жить, ни умирать. Я вижу, как паштет выдавливается утром на улицу на работу из своих каморок, он заполняет общественный и личный транспорт, он дышит и пашет, им некогда видеть даже друг друга, незачем, масса – она везде масса, она везде рвотная, к вечеру – обратно по тюбикам. Кто-то этой пастой чистит добела свои зубы и сплевывает, чтобы улыбаться с экранов и на неофициальных встречах.

– А что изменится, если народ вдруг станет богатым?

– Как только правительство сделает его счастливым, народ научится ненавидеть, по крайней мере, не быть таким равнодушным, каким стал в последнее время.

– Так ты считаешь, что народ в жопе оттого, что равнодушный, или он стал равнодушный, когда попал в такую жопу?

Я задумался, вопрос был сложный и мне не хватало ещё пары курсов универа, чтобы на него ответить…

– Не бойся, Фолк, в жопе тоже можно испытать удовольствие, если речь идёт об анальном сексе, – взял на себя инициативу Оловянный.

Алекс продолжил:

– Быстрее всего мода проходит на людей, на слова, на совесть она прошла ещё раньше, все эти пламенные речи уже не катят, от них непроходимость в кишечнике, а это попахивает пробками, бунтом, революцией, какое бы правительство ни было, даже самое демократичное, оно не хочет, чтобы его свергли.

– Что может сделать правительство, если народ такой бестолковый? Жалко тебе его? Не жалей, жалость рождает малодушие. Алекс, держи руль крепче, что-то тебя влево ведёт, – встрепенулся Борис.

– Держу-держу. Мы сейчас на газе едем или на бензине?

– Да не всё ли тебе равно, едем же.

– Все эти разговоры, что все мужи государственные из отряда кровососущих, стары, хотя, может, так оно и есть, все сосут так или иначе, одни – чтобы жить, другие – чтобы выжить, у каждого свой напиток: молоко, кровь, сперма, деньги, нефть, мохито, воздух. Самое необходимое, пожалуй, последнее.

– А мне нравится мохито, – вставил свой язык Оловянный.

– Фолк, относись к жизни философски: есть правящие, есть рабочие, так было… Так будет. Или ты хочешь местами их поменять?

В салоне повесилась пауза. Каждый подумал о чужом.

– Да.

– Хорошо, вылазь из своего ящика, садись за руль.

– Так вы и есть..?

– И есть и пить… Всё это для тебя мы, – по-отечески засмеялся Алекс.

Он освободил мне место. Я выбрался из гроба и перебрался на его сиденье. Руки мои легли на холодную чугунную задвижку, её ход был лёгким и непринуждённым.

– С рулём аккуратней, любое твоё резкое движение может оставить без света маленькое государство. Удобно? Ну давай, веди!

Я всматривался в лобовое стекло, но впереди, кроме густых чернил ночи, ни строчки. Ничего не было видно.

– А куда едем? Я ничего не вижу. Ни дороги, ни электричества. Можно сбросить газ? Страшновато как-то.

– Нет, газ не трогай, цены на него и так ни к чёрту, а если сбросят на нефть, вообще в кювет уйдём. Я же тебе говорил, что это совсем не просто – управлять. Нужны навыки, сколько времени прошло, пока мы сами хоть как-то научились ориентироваться во тьме. Когда нам думать о народе, тут дорогу бы разглядеть. Честно говоря, идём наудачу, надеясь, что в конечном итоге курс выбран верно, но сколько времени займёт этот курс лечения и насколько он эффективен? Есть вероятность, что летим в пропасть, если даже мы это заметим, то всё равно не сможем затормозить, нет сдерживающего фактора. Падение будет жёстким, но мы к этому готовы. У каждого правительства есть своя подушка безопасности. Ну как тебе эта езда?

– Езда-то… Тупо как-то… Ехать, когда дороги не видно. Значит, и вы ни черта не видите, куда ведёте?

– Темноту надо полюбить, нет, не привыкнуть, а именно полюбить, она, как нефть. А нефть – это добыча. От неё и зависит охота.

– В смысле желания?

– В смысле потребности.

– Вот и народ ни хрена не видит: каждый день – словно прочерк, с работы понуро плетётся домой.

Вы когда-нибудь ездили в метро часов в 5–6 вечера? Такое впечатление, что туда ехало человечество, а обратно, с работы – лишь его тень. Прокатитесь, увидите настоящий лик своего народа, да какой там лик – безрадостное хлебало, когда он спешит, ничто его не остановит, даже ядерная угроза, торопится, дорога домой похожа на гонку, на гонку вооружений (по пути в магазине он вооружается колбасой), дома жена-красавица дверь открывает, но он так затрахан, что обстановка уже не радует, как-то приходится с этим смириться, с этим образом жизни, в нём ничего образного, человек живёт безобразно: входить вечерами, выходить поутру, из уютного, к которому привыкаешь быстро, потому что там положить можно на все, как самого на лопатки диван к полуночи, или дети, которые сдохли в детской, я хотел сказать – спят как убитые, дети растут во сне, он это видит, видит их только спящими, под их мерное дыхание вздыхает сам, целует их в закрытые глаза детства, в нём давно уже все умерли – больше ни одной детской мечты. В нём сама ночь. Мечты – это то, что настолько дорого, что даже не продать. Вот я мечтал быть врачом, а теперь задвижки кручу. А ты кем хотел быть, Алекс?

– Военные.

– Военным? – не расслышал Оловянный.

– Пост с военными на пути. Вообще, я художником хотел быть, в детстве ходил в художественную школу, там запах краски, холстов, музы.

«Интересно, чем пахнет муза?» – подумал я про себя.

– Алекс, их тут целая армия. Чего они хотят? Мы же им уже заплатили, – перебил его обеспокоенно Борис.

– Да чёрт его знает, может, поздороваться, а может, мало мы им дали. Щас к стенке поставят и прощайте, мечты. Тем, кто берёт, всегда будет мало, но мы-то не первый срок в бизнесе.

«Мне показалось, что где-то я уже слышал эту присказку», – углубился я в раздумья, когда Алекс толкнул меня в плечо.

– Давай обратную рокировку, Фолк, я вижу, тебе здесь понравилось?

– Не успел понять.

– Чтобы понимать, жить надо по понятиям и не выпендриваться, был бы ты глупее – не лежал бы сейчас в гробу.

Как только я забрался в своё траурное логово, машина остановилась по требованию человека в погонах, а я всё продолжал думать: «Что же это такое – быть глупее? Неужели именно глупость делает человека неуязвимым и увеличивает его продолжительность жизни, лучше сказать, продолжительность его счастливой жизни, и есть ли смысл её увеличивать, если она несчастна? Неужели именно глупость позволяет переживать с меньшими потерями страдания души, потому что ум никогда не мог совладать ни с душой, ни с сердцем. Ведь будь я глупее, убрал бы эту блевотину без лишних вопросов и всё, так, стоп, а что за блевотина?».

Я никак не мог понять, откуда она взялась, пытался вспомнить, но ход моих мыслей нарушил голос человека из другого, военного времени.

– Здравия желаю, генерал-майор Олли Гарх.

Ваши документы.

– А ты с такой фамилией всё ещё майор?

– Генерал-майор.

– Будешь так настойчив, станешь. Ты что, телевизор не смотришь? Тогда в глаза нам посмотри, – рассердился Алекс, полностью опустив боковое стекло машины.

– Извините, не узнал.

– А что за маскарад? Зачем столько мяса на дороге?

– Приказ. В городе массовые беспорядки, на востоке один из представителей мелкого бизнеса устроил самосожжение на площади перед общагой. Требовал независимости для своего народа.

– Каждый прожигает жизнь по-своему, – пошутил Оловянный.

– Что за х… на востоке творится? Неужели не разобраться без нас? Народ. Независимость… Как повесим, так и зависнет, и будет зависеть, пока выгодно: от наркоты, алкоголя или собственной гордости – это не важно. Его вредные привычки – наше будущее.

– Сгорел?

– Нет, ещё горит. Теперь там вечный огонь, народ требует разбить мемориал памяти жертвам несостоявшихся бизнесменов.

– Это мы решим как-нибудь без вас, майор Олли Гарх. Проехать-то можно?

– Можно. Проезжайте.

– Я имею ввиду, по городу.

– Там неспокойно, особенно в центральном районе, слон бродит по центру города.

– Со слоном мы справимся, – рассмеялся Борис и добавил: – Грамотно разводит этот майор. Наверное, хорошо учился.

– Ты думаешь, этому можно научиться?

– А для чего тогда высшее образование? Чтобы научиться народ разводить. Тебя же тоже этому учили. Чем лучше его разведешь, тем крепче власть. Народ любит такую. Чтобы имела днём и ночью.

– Крепкая власть на данном этапе не актуальна, народ настолько затраханный, что даже власть его больше не хочет. А он все, как сука блудливая, трахни меня ещё, хотя бы в последний раз. Смотреть противно. Меня сейчас больше беспокоит слон.

– Лучше на женщин смотри, они пока прекрасны.

– Да, женщины – это нечто, только об этом не знают или мы редко говорим, гораздо выигрышней соврать – как ты похудела, дорогая. И тогда даже незнакомки будут тебя любить на протяжении всего вечера, а может, и всей жизни. Красота – как средство самозащиты, хотя и зло, разрушающая сила, дуэль, война. Воспевая красоту, мы стремимся к войне, потому что за подлинную красоту приходится биться, и речь идёт не только о женщинах, но и о самых любимых из них. Я недавно понял, что даже жена может быть прекрасна.