Дмитрий Барчук - Александрия Страница 22

Двухдневная поездка в Финляндию, где в городке Або он встретился с наследником шведского престола Бернадотом, несколько отвлекла государя от мрачных дум. Но, вернувшись в северную столицу, царь осмыслил итоги переговоров и понял, что пока не произойдет решающего перелома в его схватке с Наполеоном, все обещания шведов высадиться в Нижней Германии так и останутся обещаниями.

Наконец ему доложили, что около села Бородино, примерно в ста верстах от Москвы, Кутузов решился сразиться с Великой армией. Весь день государь провел как на иголках, ходил по кабинету, заложив руки за спину, и часто глядел в окно. А ночью он вообще не сомкнул глаз. И только на следующий день, после полудня, появился курьер от Кутузова. В донесении говорилось о победе русских войск.

– Свершилось! – не веря собственному счастью, произнес Александр Павлович. – Пусть это донесение огласят после службы в Александро-Невской лавре. Пусть все православные узнают о победе русского оружия. А генералу Кутузову передайте, что я признаю его заслуги перед отечеством, жалую звание фельдмаршала и сто тысяч рублей.

Но вскоре в Петербург стали приходить совсем другие новости. Победа оказалась не столь впечатляющей, как сообщалось ранее. Французы, несмотря на серьезные потери, продолжали наступать, а русские войска пятиться к Москве.

И вот настал скорбный час, когда царю доложили, что на военном совете в Филях было принято решение оставить Москву.

Что теперь делать, Александр Павлович не знал.

В императорской семье мнения разделились. Сестра Екатерина дала команду своим слугам паковать чемоданы, намереваясь отбыть в Тверь. Константин продолжал бубнить под руку о непобедимости Наполеона и призывал брата одуматься, пока еще не поздно, и заключить с французским императором мир на любых условиях, чтобы только спасти династию. Даже матушка, доселе всей душой ненавидевшая Бонапарта, после падения Москвы стала склоняться на сторону Константина. И только жена Елизавета (вот от кого царь никак не ожидал такого упорства!) продолжала верить в победу и призывала мужа к сопротивлению. Она дни напролет суетилась и готовила белье и одежду для раненых. Даже продала все свои драгоценности, а вырученные деньги пожертвовала на армию.

Государь колебался, не зная, чью сторону принять.

Вскоре в Петербург прибыл личный посланник фельдмаршала Кутузова полковник Мишо и поведал царю все подробности трагедии.

– Это было настоящее море огня, Ваше Величество. Такое не привидится и в страшном сне. Деревянные дома полыхали, как щепки. Пламя пожирало одну улицу за другой. Рассказывают, что сам Наполеон чуть не сгорел заживо в этом аду! Он кое-как по потайному ходу выбрался из Кремля к Москве-реке и укрылся в Петровском дорожном дворце, – рассказывал полковник завороженному царю.

– Но французы же цивилизованные люди. Как у них рука поднялась на такое святотатство? – недоумевал Александр Павлович.

Полковник смутился, но затем набрался смелости и сказал:

– Люди болтают всякое. Но есть сведения, что вовсе не французы виновники сего зверства. Имение графа Ростопчина Вороново находится довольно далеко от Москвы, но оно тоже сгорело дотла. А на руинах враги обнаружили послание, написанное на большой доске по-французски. Оно гласило, что граф долгое время украшал эту местность и счастливо жил здесь в кругу своей семьи. А теперь все жители покинули ее. И сам хозяин поджег свой дом, чтобы враги не осквернили его своим присутствием. И везде они встретят впредь только пепел. Говорят, что Наполеон даже отправил эту доску в Париж как доказательство варварства русских. Французы пытались тушить пожар, но у них ничего не получилось. Ведь все пожарные насосы из Москвы заранее вывезли. Они расстреливали поджигателей. В назидание другим вывешивали их тела на площадях. Но златоглавая столица все равно продолжала гореть. И теперь врагам в ней поживиться нечем.

Царь закрыл глаза и еле слышно прошептал:

– Оставьте меня полковник. Я хочу побыть один.

Он видел воочию, как в языках пламени плавились купола церквей, слышал, как в черном дыму тревожным набатом звучал колокол. И ему подумалось, что, может быть, это и есть пришествие Антихриста, знаменующее конец света?

Дверь тихонько отворилось, и, осторожно ступая, в кабинет вошла Елизавета. Она подошла к сидевшему с закрытыми глазами мужу и положила перед ним на стол книгу.

Он разлепил веки, увидел ее и прошептал:

– Москва сгорела. Что делать, Лиза?

Царица провела своей мягкой рукой по высоким залысинам мужа и, не говоря ни слова, взглядом показала на стол и направилась к выходу.

Александр Павлович посмотрел на толстый фолиант. Это была Библия.

Ее страницы были аккуратно заложены закладками царицы. Царь открыл наугад священное писание.

«Но хотя бы ты, как орел, поднялся высоко и среди звезд устроил гнездо твое, то и оттуда Я низрину тебя, говорит Господь».

Дальше еще: «Погибели предшествует гордость, падению надменность».

– О Господи, слава тебе. Ты из слепца сделал меня зрячим! – воскликнул Александр и лихорадочно зашептал, перелистывая одну страницу за другой: – Это же прямо про него… про него… Про Наполеона… Он не внял Твоим предостережениям, Господи, и возгордился своим величием. И Ты его покарал, лишил разума. Он же теперь в ловушке. Что он будет делать в сгоревшей дотла Москве накануне холодов без пропитания и теплой одежды? Он попался! Попался! Спасибо тебе, Господи, что избрал меня, грешного, орудием своего возмездия строптивому гордецу, преступившему все Твои и мирские законы.

«Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю», – прочитал царь на последней заложенной женой странице Библии. И тотчас рухнул на пол, обратившись лицом к висевшей в красном углу иконе Казанской Божией матери.

Впервые на тридцать пятом году своей жизни царь страстно, с истинной верой, исходящей из самых глубин его души, молился Богу.

А я сам верю в Бога? Скорее всего, верю. По крайней мере, признаю существование высшей силы, определяющей жизнь человека от его рождения до самой смерти. Как экономист, я умом понимаю, что все, имеющее начало, должно иметь и свой конец. Но где-то внутри моего тела (то ли в голове, то ли в сердце) есть нечто такое, что никак не может согласиться с этой банальной истиной. Нет, не может такого быть, чтобы человек, пройдя в жизни столько испытаний, мог вдруг взять и запросто умереть, превратиться в конечном счете в ничто, в кусок гниющей плоти, съедаемой прожорливыми червями. А как же его мысли, фантазии, планы, воля? Все, что составляет энергию его души, куда исчезает это? Я не могу поверить, что это может исчезнуть без следа.

В разные годы своей жизни я по-разному представлял себе Бога. В раннем детстве, когда мне не было еще и пяти лет, я приехал в гости к бабушке и, набравшись смелости, показал пальцем на икону с изображением Иисуса Христа и с непосредственной наивностью ребенка спросил у нее:

– Кто это? Твой папа?

Она же улыбнулась как-то странно, про себя, и кротко ответила:

– Нет, внучек. Это Бог.

– А кто он такой?

– Это духовный наставник всех людей. Он может все. Его надо лишь очень сильно попросить, и он исполнит любое твое желание.

– И даже купит мне в «Детском мире» машину с педалями.

– Это совсем простое желание. Бог его легко выполнит. Если, конечно, ты перестанешь проказничать и не будешь больше с мальчишками убегать на пустырь, как вчера, а начнешь слушаться старших.

– А Бог может все-все? – не унимался я.

– Да, внучек. Он всемогущ.

Я задумался на минутку, а потом выпалил:

– Ты меня обманываешь. Ты – старая и больная, всегда молишься своему Богу. Почему ж он не сделает тебя снова молодой и здоровой? А?

Я был уверен, что бабушка не сможет ответить на этот вопрос, и уже предвкушал, как она будет юлить и уходить от прямого ответа. Но не тут-то было. Бабушка снова загадочно улыбнулась и спокойно сказала:

– А я об этом не прошу Бога.

– Но почему? – удивился я. – Разве тебе так нравится болеть?

– Нет. Болеть, конечно, любому неприятно. Но становиться снова молодой я не хочу.

– Почему?

– Понимаешь, Мишенька, я свое уже отжила. От жизни, как и от всего остального, тоже когда-нибудь устаешь. А в своих молитвах я прошу Бога, чтобы он дал здоровья и счастья твоей маме, твоим тетям, тебе, мой малыш. Чтобы ты рос у нас здоровый, сильный и умный. А когда вырастешь, так прославишь нашу фамилию, чтобы все на Земле знали, кто такие Ланские.

У нас дома никогда не было ни икон, ни Библии. Мама была членом партии. К ней домой часто приходили сослуживцы, Иван Матвеевич в том числе. Поэтому ни о каких библейских сюжетах в нашем жилище не могло идти и речи. Когда мы жили еще в Семипалатинске, я ездил в гости к бабушке по выходным и там утолял свою жажду теологических знаний. Но все-таки какая-то неведомая сила отпугивала меня от религии. Может быть, это был закономерный детский страх перед мертвецами и всем, что так или иначе связано со смертью. Образ распятого Иисуса Христа напоминал о муках, страдании и смерти. В детстве же нам всегда кажется, что старость и смерть случатся еще не скоро и, может быть, даже не с нами.