Борис Евсеев - Площадь Революции. Книга зимы (сборник) Страница 22

– Киноцефалы?

– Ну! В кино они часто ходять. Порнуху в подвале крутять. И шибко хвалять ее! А Никточка – та Нату Дурдыку вспоминаеть. В кино с ими не ходить…

«И здесь Ната, и здесь Дурдыка поганая».

Воля про себя пожалела Никту и тут же решила: если с дачи вырвется – Дурдыку обольет кислотой. «Да только не вырваться вам, милая, не вырваться», – сказалось внутри у нее словами квелого Демыча.

Андрей

Уходя вглубь снежного леса, он продолжал посмеиваться.

«Сколько живу, таких имбецилов не видел. На голос они охотятся! Голосом выманивают. А сами того не рубят…»

Внезапно Андрей смеяться перестал. Предстояло срочно разрешить два вопроса.

Первый вопрос, как скоротать время до завтрашней поездки в Москву (на станцию «Площадь Революции», это стало ясно из разговора) решался просто: отыскать заброшенную дачу, пересидеть до утра. Мелочи, вроде оставления следов или обнаружения перед кем-то (ночь же!) своего реального облика, должны были отпасть по ходу дела.

Второй вопрос был куда сложней.

Если позавчера еще Демыч и компания представлялись просто крутыми бойцами террора (правда почему-то без кавказского элемента), вчера – странными наркоманами со звериным бредом, доводившим их до нечеловеческого состояния, то сегодня в хорошо отмуштрованном астрофизикой мозгу Андрея все вчерашние подозрения насчет псевдо– и античеловеческой природы этих субчиков стали обретать фактическую основу.

В лесу – в отличие от Воли, которую все время тошнило, – Андрей заметил в поведении приехавших новые странности.

Касались они, в основном, двух водил.

Пока Демыч отдавал свои дурацкие приказания, пока осматривал кусок леса (и верно, самый удобный для схорону), эти двое – сквозь мотоциклетные очки – все поглядывали и поглядывали вверх. И мало того что поглядывали. Словно дальним верховым чутьем – что-то они вынюхивали! Губы их при этом шевелились, как у охотников, зовущих собак. Носы – уже как у самих собак – напрягались и вздрагивали.

Издалека шепот распознать было трудно. Однако обладавший острым дальним зрением Андрей все же кое-какие звуки по губам восстановил. Что-то вроде «кефа», «ефа», «фа» – слабо выговаривали не боящиеся мороза губы.

Да и за Демычем (еще рано утром, перед тем как вслед за рябой бабой выскользнуть в дачную дверь) он кое-что новое заметил.

Казалось, этот террорист хренов должен был вести себя как террористу на тайной базе и положено: есть, спать, составлять отчеты и планы, готовить взрывчатку, поглядывать в окна…

Но Демыч, оставшись один, вместо всего этого начал царапать пальцами бесклеенчатый стол, скинул ботинки, стал грести крохотными китайскими ступнями по полу.

«Ну ломка же, ну нарик он», – убеждал себя Андрей.

Убеждал даже тогда, когда Демыч, мутнея лицом, опустился на четвереньки, сглотнул слюну, глянул в окошко, визгливо закашлял, завыл.

Сам не зная почему, Андрей, уходивший все глубже в лес, туда, где чуялась ему дорога на Москву – вдруг повернул совсем в другую сторону.

Еще утром, топая след в след за рябой бабой, уходящей «с ночной смены», и думая отыскать заброшенную дачу близ леса, он заметил далеко, на отшибе, тоже на холме, не таком, правда, как их дачный, высоком, небольшую церковь. Церковь пышно круглилась куполом, взблескивала новеньким крестом, словом, была действующей.

Ну а дач в округе было всего пять. И везде светились огни, шел из труб дымок. «На даче – не отсидеться. Надо искать место в лесу…» – подумалось тогда.

Теперь же, уходя все дальше от лежащей на снегу Воли, он решил вдруг наведаться в церковь. (Сроду в церквах не бывал, за мощными выбросами науки, а потом и неудачного крестьянствования никакого необходимого пласта информации в церковной жизни не чувствовал.)

Церковь была открыта, но служба в ней давно кончилась: внутри пусто, темно.

Вспомнив об изнуряющей своей невидимости, Андрей помешкал, но потом, еще раз оценив внутрицерковную темноту, почти мрак, – вошел.

В церкви никого вроде не было.

Наконец с трудом и как бы по частям восстановился в дальнем углу человек: в расстегнутом полушубке, с круглой бородой, безшапошный.

В слабых отблесках икон и золота человек гасил колпачком последние свечи. Скоро не осталась ни одной: даже близ престольной иконы.

Тихо ступая, Андрей подошел к престолу, к забранной стеклом иконе, нагнулся.

В стекле, чуть в стороне и как бы поверх образа Божьей Матери, он увидел призрачное свое отражение и довольный, но чем-то и сильно смущенный – от иконы отступил.

«Темень, хорошо!» – улыбался он, радуясь.

Тут подошел к нему человек в расстегнутом полушубке. Вглядевшись в Андреево лицо, он тоже обрадовался.

– Так у нас завсегда, – сказал плотный мужичок, неожиданно высоким, таимо-пронзительным голосом. – Кто б не зашел к нам в первый раз – тот сходу и радуется.

– Нет ли здесь сейчас священника?

– А на что тебе, мил друг, священник?

– Спросить про одно дело хотел.

– Уехал. Уехал отец Никодим в Москву. Теперь через три дни только будет. А я староста церковный, Невегласов Иван Лукич, стало быть.

Андрей повернулся, пошел из церкви прочь.

– Да погоди ты! Может, тебе чем помочь надо? Денег али хлебца… Я дам!

– Тут на даче… – сказал Андрей, возвращаясь и на ходу раздумывая: говорить, нет? – Тут на одной из дач… Люди какие-то странные. Вы не замечали?

– Как не заметить. И замечали, и в милицию об них звонили. Хоть и нехорошо это – на людей доносить. Да тут другое дело, кажись. И не донос это вовсе. Так, чуток поразмышляли в трубку телефонную.

Невегласов Иван Лукич подступил к Андрею ближе.

– Ох и непонятный народ на даче на генеральской собрался. Дача-то эта покойному генералу Ацкому принадлежала. На тайном химическом заводе трудился он. Тут, неподалеку. Да еще музыку любил. Ну, меломан, понимаешь ли, был. А сейчас – наследникам дача его перешла. Да, вишь, наследникам-то все, как ныне говорят, «по барабану». В Чехии они, что ли, жизнь прожигают. А генерал – уже сильно больным будучи – сдал в прошлом годе дачу прощелыге непонятному. Тот – еще каким-то военным. Так они соседям во всяком разе говорят: «Мы, мол, друзья Николая Антоновича покойного, и тоже люди военные». Да только не военные они, нет!

– Я был там. Еле вырвался. Чуть не убили, сволочи…

– Во, во! Говорил я отцу Никодиму: окропить надо дачу тайно. А он токмо отмахнулся: в милицию, говорит, еще раз съезди.

– Террористы они. Это, кроме прочего, конечно. Надо не только в милицию, надо еще куда-то… Но и в милицию тоже…

– Эх, мил-друг. Милиция наша подмосковная пьет да деньги взяточные считает. Словом, сквозь пальцы милиция на такие дела смотрит. С того-то и тяжко нам тут жить стало. Я тебе вот что скажу, – мужичок зашелестел губами у самого Андреева уха. – Никакие они не военные! Токмо маскируются. Они вообще – бог знает кто! Я думаю вот как: это сработанные души тут у нас завелись. Не мертвые это люди и не живые. Видел я двоих, видел! Это, скажу я тебе, люди, которые позволили нечести себя сманить и оседлать. Секешь теперь?

– Не очень-то.

– Экой ты непонятливой! Ну лишены эти люди всего начисто: и жизни земной, нашей то есть, и того света – лишены. Людишки такие – я верно слыхал – всю дорогу тот свет призывают. Да только не получат они его. Не заслужили!

– Там банда террористов засела, да еще с какими-то собачьими отклонениями… – Андрей осекся.

– Ни-ни! Сработанные души!

– Даже если так, то – сработанные души наркоманов и террористов там засели!

– Да я-то что? Я ничего. Террорщики так террорщики. Тоже мне, новость, – слегка даже обиделся мужичок в тулупе. – Я ведь сперва отцу Никодиму вот как и ты говорил: террор, террористы! А отец Никодим глянул на меня этак, прищурившись, и сказал: «Ты, – говорит, – староста церковный? Вот и будь им. А в террор и в понятия о нем ты, говорит, шибко не лезь. Это ведь только несведущие люди весь террор на русских, да на арабов, да на американцев с евреями списывают. А корни террора – не в нации и не в борьбе за трудности освобождения. Корни террора таинственно глубоки.

В столкновении времен и эпох эти корни просматриваются, и даже в Ветхом Завете. “Око за око, зуб за зуб!” Что это, – спросил меня отец Никодим, – как не начатки террора? Или в книге Иова: “Кожу за кожу!” Так ведь кричит Господу противоборствующий сатан? И терроризирует, и со свету сживает праведника Иова! А уж совсем круто показал себя террор в так называемом дионисийстве. Терзали сыны Диониса и убивали себя, и других убивали со сладостью и безо всяких причин. Террор вокруг себя одним дыханьем своим сеяли! Оттуда из греческого добожья тоже многие корешки террора торчат. А нынешний террор половой? Секс – оно звучит гордо, смело. А на самом деле – часто террор мужского полу противу женского происходит. Каждый из вас половым террористом хоть раз в жизни, а был. И этот-то половой террор, эта гадкая “революция” полов – едва ли не страшней всего. Потому как Господь заповедал любовь между полами, а не насилие, не угрызания плоти, не бесчинства…»