Галина Маркус - Сказка со счастливым началом Страница 23

– Только то, что ты уже знаешь, – отвернулась Соня и пошла на кухню – ставить чайник.

Как Борис потерял глаза

Она чуть не опоздала на работу. Больше они с Женей не сказали ни слова ни об Аньке, ни о Диме, легли в постель и всю ночь делали вид, что спят. Женя, как обычно, обнял её – одной рукой, не очень крепко. Она знала, что он не спит – обычно Женя немного храпел во сне. Соня лежала и думала, как хорошо, что всё открылось, что не надо теперь притворяться. Какой бы ещё мужчина так к этому отнёсся? И какая молодец Мара, что нашла для неё именно этого человека. С ним так хорошо, спокойно, приятно – да, очень приятно, но… Кто-то коварный нападал на Соню исподтишка, заставляя представлять, что бы она чувствовала, если бы рядом сейчас лежал Дима… и её сразу кидало в жар. Бороться с этим было почти невозможно, разум тут был бессилен. Оставалось только надеяться, что Женя ни о чём не догадается.

Под утро Соня всё же заснула, да так крепко, что не услышала будильника. В итоге собиралась в суматохе. Она оставила Жене запасные ключи – запереть дверь, и вылетела на улицу вперёд него.

Воспитатели приветливо здоровались, и Соня почувствовала надежду – похоже, никто ничего не понял. Правда, ни Танечки, ни Нины Степановны она пока не встретила.

Соня ни на секунду не забывала о листках, лежащих у неё в кармане. Убедив себя, что Женя способен на ясновидение, она упорно старалась не думать о них вчера. Достать письмо она смогла только во время тихого часа, когда, перемыв посуду и заполнив программу на завтра, уселась на свободную кровать – поближе к Насте, которая вот уже полчаса старательно жмурила глазки, притворяясь, что спит.

Соня ожидала, что письмо набрано на компьютере – кто сейчас пишет от руки? Но вдоль и поперёк, с обоих сторон листа – с пометками, сносками, то нарочито мелким, то бесконтрольно размашистым почерком шли, прыгали, били в глаза рукописные буквы. Листков было пять или шесть, почерк – неровный, но понятный, местами угадываемый. Запятые и знаки препинания расставлены, как попало. Она вначале претыкалась на фразах, бесконечных повторах, но погружение оказалось настолько глубоким, что она перестала всё это замечать, нетерпеливо пробираясь сквозь торопливый сумбур его слов, местами наивный, местами лиричный и трепетный.

«Сонечка… любимая моя девочка, моя родная! Я умираю, что ты отталкиваешь меня. Во что превратилась моя жизнь… просто не хочется больше жить так я боюсь тебя потерять, что ты мне не поверишь. Не знаю, с чего начать, передо мной твои глаза, всё-таки ты больше не ненавидишь меня, правда? За ту ночь… ты простишь меня? Нет, сейчас не могу об этом… Ты не знаешь, что я испытал за эти несколько дней. Пожалуйста, только умоляю тебя, главное – прочти до конца, иначе не поймёшь!

Я ведь вижу – ты плохо думаешь обо мне. Я не умею с тобой говорить… Тебе, небось, кажется, что я хочу от тебя только одно… Знаю, я сам виноват! А я просто знаю, что ты предназначена мне, я давно это знаю! Подожди смеяться – я так и вижу, как ты насмешливо улыбаешься. Вообще, закрою глаза – перед глазами ты, как ты смотришь, как поворачиваешь голову… мерещишься мне везде.

Я ведь сразу узнал тебя тогда, на даче. Но я не сразу допёр. То есть меня сразу стукнуло… увидел тебя и всё… Понял, что конец мне пришёл, что нельзя тебя упускать. Напился – впервые в жизни, можешь у ребят спросить. Никогда так тупо не вёл себя… а тут… А узнал – уже после, когда ты гнать меня стала. Как осенило – это же ты! Протрезвел вмиг! Помнишь я сразу сказал тебе что узнал… но ты же не слушала, а я сразу сказал!

Сонечка, я тебе сейчас всё-всё подробно, что помню, ты потерпи, просто боюсь что-нибудь упустить важное. Я ведь ничего не прошу – только прочитай! Я один раз убежал от матери. Мне было четыре, или больше? нет, наверное, нет, точно – уже пять, лето было – значит, с небольшим. Я от неё в магазине сбежал – решил уйти к папе, тогда я ничего не понимал, думал, что могу найти его сам. Вообще она со мной мучилась, я стал тогда такой неуправляемый – даже лечила меня какими-то таблетками. Короче, я вышел и пошёл – куда-то по улицам, и забрёл. А потом встал у подъезда – это был другой дом, не твой. Я бы сейчас узнал, если б твой, но это был другой. Понятия не имею, как ты там оказалась – но ты должна вспомнить! Значит, если мне было пять, тебе было тринадцать. Но ты была очень маленького роста, конечно выше меня, с большой белой дамской сумкой (смешно, я потому и не сразу узнал тебя, что всё представлял тебя выше, а ты и осталась маленькой… но тогда видно было, конечно, что ты школьница. Ты сидела на скамейке и смотрела перед собой. Словно где-то в другом мире, и ничего не замечала. Меня вообще не заметила. А я долго стоял и смотрел.

Ты не повернулась даже! Я даже забыл, что потерялся. Я смотрел на тебя и обо всём забыл. Потом ты достала из своего ридикюля игрушку такого большого коричневого лиса. Странно, но у него не было глаз, только нитки торчали. Ты прижала его к себе и начала что-то ему говорить. Я теперь думаю – ты ведь была уже большая для разговора с игрушками. Но не такая, как все, это точно моя сводная сестра в этом возрасте уже с пацанами по углам обжималась. Ну тогда я об этом не думал, конечно.

Я боялся, что ты прогонишь, но всё слышал. Ты сказала ему что-то типа: «Бессовестный! Где твои глаза? Ты с ума меня свести решил, да? Ты доконать меня вздумал?!» Какие-то нотки были у тебя… смешные такие… но мне почему-то плакать захотелось, так жалко тебя стало и что лис без глаз. А потом сама ответила, за него – но я поверил, что это он: «Да глаза бы мои на всё это не глядели! Лучше совсем без глаз!» мне так до сих пор даже кажется, что он… Ты обиделась, снова засунула его в сумку и тут только меня увидала.

Соня! Ты можешь не верить! Я уже любил тебя к этой минуте! Знал, что люблю тебя, любил раньше и буду всегда любить только тебя! И ты видишь – я даже не узнал когда тебя сперва, в темноте, на даче, а сразу же понял, что люблю, как и тогда, в детстве. Потому что ты – единственная, кого я могу любить в своей жизни. Это и помогло мне всё вспомнить – я же не забывал тебя никогда – не смейся, это всё правда!

Ну вот, ты меня спросила: «Ты тоже сбежал?» Я сказал да. «Тебе нельзя. Ты ещё маленький», – это ты говоришь. А я расхрабрился и тоже говорю: «И тебе нельзя!» Ты сказала: «Пошли, я отведу тебя» и спросила, где я живу. А я заявил, что у папы – во дурак – и тебя спросил: «А ты где?» И помнишь, что ты ответила? «На Луне…»

И улыбнулась – вот так, насмешливо. Ты, видать, ты смеялась надо мной, но я был уверен, что это правда. Но ты была добрая, я же видел, поэтому не ушёл. Такие, как ты, могли быть только с Луны. Я и сейчас поверил бы… Я на твоего лиса посмотрел, морда из сумки торчала. И спросил: «А он тоже с Луны?» Мне как раз мама прочитала Экзюпери, ты знаешь, конечно, и вся эта сказка, лис… Я будто в волшебстве оказался. Я тогда во многое верил, а уж тебе – каждому слову.

Ты так терпеливо мне объяснила, что нет, он из кукольного театра, он там работал, а теперь на пенсии. Ну, раз ты не чуралась общаться с таким как я… я спросил: «Ты на него злишься? Из-за глазок? Он – растеряша?» Меня мама так звала, я всё терял. И я её тоже так звать стал, нарочно, когда папа исчез… Она до сих пор обижается. Но это я тебе потом расскажу. А ты так тяжёло посмотрела на меня и вздохнула. Словно у тебя горе. Но не рассердилась, и я решил тебя утешить, сказал, что моя пришьёт ему новые.

Не помню, что ты ответила. Кажется, мы что-то ещё говорили, как будто мы долго – или это мне кажется… А потом вдруг появились эти две тётки, ты их увидала и вздрогнула. Одна сказала: «Вот она где! Блаженная наша (мне показалось – браженная какая-то, кстати, тогда впервые услышал это слово – потом долго думал, что бы оно значило? От слова бродить?). Вся больница на ногах, а она… Спасибо, мать не знает… Мать у неё такая же… с приветом, ходит… истерику бы устроила!»

Только сейчас я заметил, что ты одета не в платьице, а в халатик – одной пуговицы не хватало, я помню это, можешь, конечно, не верить… Почему-то ещё решил, что «привет»

– это твоя белая сумка так называется. И у твоей мамы – такая же.

«А это чей? Из нашего отделения?» – это они на меня уставились. Две тётеньки, обе – злые. Ну, мне так показалось, раз они на тебя кричали. Одна даже в белом была, как врач. Кстати же ещё тогда шёл детский фильм – про Алису и мелафон. Там два космических пирата превратились в женщин и переоделись в белые халаты, а девочка из больницы от них сбежала. У меня и это сразу в памяти всплыло – думаю, ты с Луны, а они ещё откуда-то… Страшно так стало! Вообще, в детстве легко проваливаешься в сказку, как в реальность, да?

А у меня в голове вообще была путаница. Мною никто не занимался, маме было не до того, я телевизор смотрел всё подряд, или своё придумывал.