Ника Соболева - Право на одиночество Страница 23

– Пчелка… ну ты с ума сошла, это же такой шанс…

И в очередной раз я объясняла, почему так поступила, только теперь уже Антону. Вначале мне показалось, что он понял, но потом…

– Этот Максим Петрович, – тихо сказал Антон. – Он… тебе нравится?

– Э-э-э… – протянула я. – С чего вдруг такой вопрос?

– Просто я не уверен, что ты бы отказалась от должности так легко, если бы относилась к нему всего лишь как к начальнику.

– А как же я к нему отношусь? – я почувствовала, что начинаю злиться.

– Вот ты мне и скажи, как, – Антон сложил руки на груди и, по-видимому, приготовился слушать.

И тут я взорвалась. Я так разозлилась, что даже в глазах помутилось.

– Ты, – я ткнула пальцем в монитор, – если ты в своей жизни ни разу не совершал честных, благородных, великодушных поступков, если ты никогда в своей жизни не был никому благодарен настолько, чтобы ради него отказаться от чего-либо… Даже если это что-то сулило бы тебе славу и деньги – то при чем здесь я? Почему ты меня в чем-то обвиняешь? Ты считаешь, что я отказалась от должности только потому, что мне нравится Громов? Но какой в этом смысл?! Я не вижу связи!

– Пчелка, не сердись, – Антон пошел на попятную.

– Нет, я буду сердиться! Антон, я знаю тебя с института, и ни разу – ни разу за эти пять лет! – я не видела, чтобы ты просто и бескорыстно помог кому-то. Ты всегда только берешь, но никогда не отдаешь. Ты сам говорил мне, что у тебя нет друзей. Ты не догадываешься почему? Невозможно все время что-то брать у других людей и при этом никогда ничего не давать им взамен! Игры в одни ворота не бывает, Антош!

Он смотрел на меня сверкающими от гнева глазами. Кажется, если бы нас не разделяли тысячи километров, я бы сейчас схлопотала по полной.

– Мы поэтому с тобой и подружились.

– Почему? – спросил Антон сквозь зубы.

– Потому что я всегда только отдаю, но никогда не беру. А ты только берешь, но никогда не отдаешь.

Молчание. Такое страшное, такое… господи, что же я сделала?..

– Тогда почему ты не отдалась мне, Наташ? – спросил Антон, как-то странно ухмыляясь. – Почему?

Боль разлилась по всему моему телу, проникла в каждую клеточку, в каждый атом. Господи, как больно…

– Потому что я еще не окончательно потеряла саму себя, – прошептала я, отключая скайп. Бросилась на диван, к Алисе… и разрыдалась.

Слезы текли и текли, обжигая мои щеки. Я даже не могла понять, почему плачу… Сквозь рыдания я слышала, что звонил скайп, потом мобильный телефон, потом городской… Примерно через час все смолкло.

Медленно, как во сне, я подошла к мобильному телефону. Сорок восемь вызовов – боже… И только одно смс-сообщение.

«Пожалуйста, не плачь, пчелка. Я этого не заслуживаю».

Слезы потекли вновь, на этот раз принося облегчение.

– Прости меня, Антон, – прошептала я. Теперь я понимала, почему плачу. Все, что я сказала другу, было правдой, и я отлично понимала это. Но она причиняла ему боль. Боль настолько сильную, что он едва мог говорить.

Я чувствовала его боль. И сгорала от стыда, потому что, если бы не вопрос про Громова, я бы никогда не сказала Антону этой правды…

Я действительно считала его эгоистом – всегда.

Но это не мешало мне любить его…

В субботу Антон не звонил и не писал. Сама я боялась что-либо ему написать… Но вечером я все-таки не выдержала и, перед тем как лечь спать, открыла электронную почту и набрала:

«Антош!

Пожалуйста, прости меня. Я не собираюсь говорить тебе неправду и уверять, что я не думаю всего того, что наговорила.

Просто хочу сказать, что люблю тебя таким, какой ты есть.

Ты – мой самый лучший друг, не считая Ани. И я люблю тебя вместе со всеми достоинствами и недостатками.

Твоя пчелка».

Теперь писать «люблю тебя» мне было совсем просто. Раньше я бы в жизни не написала это словосочетание Антону… но когда речь идет о дружбе, слова «люблю тебя» приобретают другой смысл и другую ценность.

Будильник прозвенел в четыре утра. Уже в пять я садилась в такси, чтобы полшестого быть во Внуково. Наш самолет улетал в семь тридцать.

На входе в терминал столкнулась с Громовым. Он нес с собой только небольшую сумку в качестве ручной клади. Увидев, что у меня лишь рюкзак за спиной, Максим Петрович явно удивился.

– Доброе утро. А это весь ваш багаж?

– Ну да. А что?

– Просто у женщин обычно бывает больше вещей… – Громов даже немного смутился. – У меня жена и дочки вечно с собой берут каждая по целому чемодану.

Я пожала плечами и направилась к стойкам регистрации.

Дальнейшие события я помню довольно смутно – очень хотелось спать. Мы с Громовым зарегистрировались на рейс, прошли досмотр… оказалось, что на этом самолете едут все наши – в очереди я заметила нескольких заведующих редакциями и менеджеров отдела маркетинга.

Примерно в семь утра мы наконец вошли в самолет. Последние полчаса я изнывала от скуки, рассматривая элитный алкоголь и духи в «duty free».

– Вы ничего не купили? – спросил Максим Петрович, когда мы с ним встретились перед посадкой на рейс. Я покачала головой.

– Нет, духами я не пользуюсь, а пью настолько редко и мало, что не вижу смысла тащить с собой в Италию, а потом и обратно, алкоголь… Одежда и аксессуары меня и подавно не интересуют.

– Вы все-таки удивительная женщина, – рассмеялся Громов.

Мне досталось место у окошка. Это было замечательно – я всегда любила смотреть в иллюминатор на далекую землю, маленькие дома, дороги, крошечные машинки…

Пока я предавалась мыслями о красоте во время полета, у Максима Петровича зазвонил телефон.

– Алло. Да, цветочек?

Меня покоробило. Терпеть не могу, когда мужчина разговаривает со своей женой при посторонних и называет ее «киса», «солнышко», «цветочек»… Так что авторитет Громова в тот момент в моих глазах сильно упал.

– Нет, я еще не взлетел, если бы взлетел, ты бы не смогла до меня дозвониться, – странно, неужели его жена такая глупая… – А ты чего не спишь, цветочек? Давай, ложись, а то ведь тебе завтра в школу топать. Я позвоню, когда прилечу в Болонью.

Оп-па! Я поторопилась. Кажется, это его дочка.

– Извините, – Громов улыбнулся и убрал телефон, выключив его перед этим. – Моя младшая звонила…

– Как зовут ваших дочек? – с интересом спросила я.

– Старшую Анжеликой, – вздохнул Максим Петрович. Я удивленно на него посмотрела. – Да, я знаю, имя то еще… Но жена настояла, ей оно почему-то нравится. А младшую дочь зовут Алисой. У нас странно получилось – старшая дочка больше похожа на жену, и внешне, и по характеру. А вот младшая – просто вылитая я. Она от меня не отлипает, когда я дома, – Громов так нежно улыбнулся, что мои губы тоже начали растягиваться в улыбке. – Так и ходит хвостиком. Книжки любит – жуть! Как и я, собственно… Вот, смотрите.

Максим Петрович достал из сумки бумажник и вынул из него фотографию. На снимке девочка лет семи сидела на кровати, заваленной книгами, и с увлечением читала одну из них.

– Это седьмой день рождения Алисы, – с ласковой улыбкой Громов протянул мне фотографию. – Я тогда ей двадцать пять книг подарил…

– Ух! – только и могла сказать я, рассматривая фотографию. Девочка на ней действительно была похожа на моего начальника как две капли воды.

– Да, она была очень рада. Лика, моя старшая дочь, не любит читать, как и жена. Алису же от книг за уши не оттащишь. Я тоже был таким в ее возрасте, радовался только, когда мне книжки дарили.

Я отдала фотографию Громову и, улыбнувшись, сказала, посмотрев ему в глаза:

– У вас прекрасная семья, Максим Петрович. Я вам даже немного завидую.

– Завидуете? – он удивился. – Чему же?

– Это замечательно, когда есть дети. И заботливые родители… – добавила я еле слышно.

Несколько секунд Громов молчал, разглядывая меня. А затем спросил:

– Наташа, вы на самом деле не жалеете, что отказались от должности?

– Нет, Максим Петрович, – я покачала головой. – И в конце концов, это не должность красит человека, а человек – должность.

– Хорошо сказано…

– А то. Так говорил мой отец.

Громов, кажется, хотел что-то спросить, но мы начали взлетать. И меня, и его припечатало к креслу. Гудел двигатель, мы набирали скорость, уши закладывало… И наконец я заметила, что земля отдаляется от нас. Все мельче и мельче становились деревья, дороги, дома…

– Сколько нам лететь? – спросила я.

– Чуть больше трех часов.

– Тогда я немного посплю, если вы не возражаете.

– Нет, конечно, – улыбнулся мне Громов. Я опустила свое кресло и, откинув голову, закрыла глаза.

Сон не шел. Пришла лишь полудрема – странное состояние, когда ты и не спишь, и не бодрствуешь… В таком состоянии я всегда вижу много картин – то из недавно просмотренных фильмов или прочитанных книг, то из прошлого…

В этот раз меня посетило мое далекое прошлое. Я увидела свою маму и себя.

Мы сидим на одуванчиковой поляне, залитой солнцем. Мама плетет мне венок и, надев его мне на голову, смеется.