Алёна Жукова - Дуэт для одиночества Страница 23

– А скажи мне, Лиза, где ты живешь? Есть ли у тебя родители, муж, друзья?

– Нет и не надо. Сирота я, понятно? Кому какое дело… А ты чего выспрашиваешь? Руки развяжи! Слышишь, урод! Больно, играть не могу.

Лиманский посмотрел на привязанные бинтами запястья, на багровые, обветренные ладони с грязными ногтями. Тяжело было представить, что эти руки когда-либо касались клавиш, но доктор и не такое повидал за тридцать лет работы в психиатрии.

– Значит, сирота. А кто такой… – доктор посмотрел в записи, – Анисов? Ты нас очень просила позвать его к телефону.

– А х… его знает, – все больше раздражалась Лиза. – Ты что, не слышал? Отвяжи, тебе говорю.

– Я отвяжу, если будешь со мной нормально разговаривать и отвечать на вопросы. Вопрос второй: кто такой Хлебников?

Тут доктору опять пришлось вынуть носовой платок. Девушка попыталась плюнуть, но не смогла собрать слюну. Она выгнулась, стараясь высвободить руки.

– Если тронете его, я вас всех поубиваю. Понятно? Только попробуйте! Он ни в чем не виноват, слышите! Я сама ему в штаны полезла. Не насиловал он меня, пальцем не трогал. Я люблю его, смерть как люблю! Он мой учитель, это понятно? Он ждет меня и скоро заберет в Израиль. Он каждый день мне звонит, спрашивает, плачет, скучает сильно. А недавно приехал на дочку нашу посмотреть. Я не показала, он обиделся и в поезд сел, а я бежала, догнать хотела…

– Итак, – записал Лиманский, – попытка самоубийства на почве несчастной любви. Так, значит, и дочка имеется.

– А девочку твою как зовут? – спросил он затихшую Лизу.

– Анна.

– Красивое имя. А сколько же ей лет?

– Нисколько. Вчера родилась.

Доктор поставил отметку в больничной карте: «консультация гинеколога», но и так было понятно, что если роды и имели место, то не вчера и не месяц назад. Живот больной чуть ли не прирос к позвоночнику, а грудь едва выступала над торчащими ребрами. Сильное истощение, отметил в бумагах доктор, и с пометкой «срочно!» назначил осмотр терапевта.

– Дорогая Лиза, – возобновил он допрос, – а с кем сейчас твоя дочка? Где вы живете?

– В Тель-Авиве. И дочка моя там, – уверенно ответила Лиза.

– А кто за ней смотрит?

Лиза вроде как задумалась, но с облегчением выдохнула.

– Так Муся же. Муся с ней нянчится.

– А кто такая Муся?

– Ты что, не понимаешь? Жена его – Муся. Учителя моего жена. Ненавижу, сука последняя, рога ему наставляла со всем оркестром.

– И все они в Тель-Авиве?

– А где им еще быть? Сначала в Италии, а потом туда. Уже несколько лет, как уехали.

– А как же ты им дочку свою отдала?

– Какой же ты дурак! Я же сказала, что она вчера родилась, там, в Тель-Авиве. Я точно знаю, что вчера. Маленькая такая, как курочка. Даже не плакала. Сразу умереть захотела, не дали. Вы всегда мешаете. Думаете, что бога перехитрите! Он сильнее, свое возьмет.

– Я вот что думаю, Лиза, – Лиманский встал и пошел к двери, – тебе надо отдыхать и спать побольше. Тебе сейчас сделают укол, а поговорим мы завтра.

Доктору, конечно, и в голову не могло прийти, что это сущая правда – рассказ про девочку, которая родилась вчера в Израиле. Назовут ее, действительно, Анной, а на еврейский манер с гортанным согласным в начале это имя будет звучать как Ханна, и виду она будет цыплячьего. И врачи много раз будут вытягивать ее с того света в надежде, что она еще какое-то время задержится на этом. Но вот откуда обо всем этом знала Лиза, вот в чем вопрос…

Между тем у доктора Лиманского тоже возникли вопросы к своему коллеге, доктору «Скорой помощи». Он набрал записанный на клочке бумаги номер и попросил к телефону Алексея. Ему ответили молодым женским голосом, что Алексей спит, но когда узнали, кто звонит, попросили подождать, видимо, он просил разбудить.

– Я слушаю, – охрипши спросонья, ответил Алексей. – Это вы, Виктор Юрьевич?

– Я, простите за беспокойство, может, в другое время…

– Нет, что вы. Ну как она?

– Спасибо вам, теперь уже в безопасности. То есть, конечно, положение серьезное, но это, безусловно, наш случай. Посмотрим через пару дней, когда промоем и алкоголь окончательно выйдет, но, думаю, вы правы. Маниакальный психоз с бредом величия, нарушение логического мышления, агрессия, сексуальная расторможенность. Будем наблюдать. Возраст соответствующий – ей примерно около двадцати. А вы вот мне расскажите, кто эти люди, по-вашему. Я, разумеется, не про Баха с Моцартом. Кстати, зовут ее Лиза Целякович, может, слышали? Нет? Ну я так и думал, до знаменитости ей далеко, а вот Глен Гульд кто такой? Пианист, говорите, а где живет? Умер? Понятно. Так. С Хлебниковым все ясно – это учитель, в которого она, скорее всего, влюбилась, а Анисов? Что вы говорите? Профессор консерватории! И вы его знаете? А как бы нам с ним связаться? Пока это единственный человек, который может нам что-то рассказать. Про родственников ничего не ясно, утверждает, что сирота, но вы же сами понимаете…

Буквально через час в кабинет доктора Лиманского зашла пожилая пара, слегка комичная внешне, но с такой драматической экспрессией в лицах и жестах, что первым делом доктор протянул им стакан воды. Грузный старик, опираясь на палку, опустился на стоящий у двери стул, а сухонькая старушка присела на край кушетки, непрерывно тряся головой. Они представились – это был профессор Анисов и его жена Юлия Изольдовна.

«Уж не родственники ли они нашей музыкантши, – подумал Виктор Юрьевич, – иначе, чего бы так убивались?» Но вскоре эта гипотеза отпала сама собой. Профессор Анисов рассказал, что в последний раз он пытался разузнать что-либо о Лизе у ее двоюродного дяди примерно полгода назад. Тот рассказал, что Лиза сначала ушла из дому, а потом объявилась и потребовала деньги за рояль, который сама заставила их продать. Она жила с каким-то приемщиком стеклотары и работала посудомойкой в ресторане. Дядя жаловался, что с ней невозможно жить под одной крышей, что стали просто бояться за детей, за добро свое. Все пропадало – вещи, деньги. Она грозилась всех поубивать.

– А ведь вы поймите, – в возбуждении Анисов стал ходить по кабинету, размахивая палкой, – она была невероятно одарена всем, что может человеку дать природа. Талант, ум, красота. Какой у нее был звук! А техника, и это в шестнадцать, а чутье какое, какая память! Вы знаете, я думаю, если бы она не осиротела, то не случилось бы этой беды. Мать ее умерла, когда ей и семнадцати не было, а дядя… Что дядя? Обыкновенный обыватель.

– Вы меня простите, – перебил профессора Лиманский, – знаете ли вы что-нибудь о ее любовной связи с человеком по имени Хлебников. Он, кажется, был ее учителем. Рожала ли она от него?

Профессор чуть было не сел мимо стула.

– Это вы о ком? О Паше Хлебникове? Какая связь, он уехал давно… Он ей в отцы годился. Кого она могла родить от него, ей еще шестнадцати не было, но она год у меня на глазах училась в консерватории, потом бросила учебу после смерти матери. В ней что-то сломалось, это точно, но чтобы с Пашей связь – это абсурд! Потом, он ведь был женат, у него жена Муся, виолончелистка хорошая.

– Точно, Муся, – сказал почему-то Лиманский, – ну а дети у этого Паши есть?

Юлия Изольдовна решила прийти на помощь мужу.

– Нет, у Пашеньки с Мусей не получалось, может, наконец, кто и родился, но мы не знаем. Связь с ними потеряли. Ребята в Израиле все из города в город переезжали, а потом сказали, что в Канаду поедут.

Юлия Изольдовна, правда, забыла уточнить, что они сами тоже сменили адрес. Обменяли старую трехкомнатную «сталинку» на хрущевскую «распашонку» c доплатой, и подумывали теперь, как уехать к детям, сбежавшим год назад в Западный Берлин. Анисов ушел на пенсию, когда кафедру отобрали, а Юлия Изольдовна как работала в балетной школе аккомпаниатором, так и собиралась до конца дней «играть в ногу», если в Германию не выпустят. Даже если бы Паша захотел сообщить им о рождении дочки, то весть дошла бы до них не скоро.

Лиманский приготовился записывать и задал следующий вопрос.

– Значит, учитель, как вы полагаете, не мог стать причиной попытки самоубийства?

– Ну что вы, – опять загудел Анисов, – больше двух лет прошло, с чего бы она вдруг под поезд бросалась. Но то, что после его отъезда она к музыке охладела, это уж точно. Невероятно, этому я до сих пор не могу поверить. Я столько талантливых ребят видел! Да, не все стали выдающимися исполнителями, но Лиза была уникальна, и так вот бросить, опуститься… Скажите почему? В чем причина?

– Думаю, это болезнь, – сказал доктор и увидел, что у старушки намокли глаза и задрожали губы.

– Вы хотите сказать, что Лизочка сумасшедшая, что это навсегда? – испуганно пробормотала она.

Лиманский хотел бы успокоить этих милых людей, но давать оптимистические прогнозы было рановато.

– Вы понимаете, должно пройти время, мы будем наблюдать, лечить. Если это то, о чем я думаю, то, поверьте, для психиатрии это как насморк. Будет она еще и на рояле играть, и жить и радоваться, даже знаменитостью стать может с большой вероятностью. Кстати, очень распространенный среди творческих личностей диагноз. Так что будем ждать. Но очень важно то, как и где она будет жить после выхода из клиники. Ей нужны забота и любовь, терпение и помощь. Она должна вернуться в здоровую, нормальную среду. Жить осторожно, разумно и заниматься тем, что любит. И будет тогда ваша Лиза ничуть не хуже прежней. Но это все при условии, что она признает в себе болезнь, будет принимать лекарства и с алкоголем в больших дозах завяжет навсегда. Тогда удержится.