Юлий Крелин - Очередь Страница 23

Лариса Борисовна. И удобства мне личные нужны для улыбки…

Валерий Семенович. Сейчас вон тот юноша включит свой маг с поп-музыкой, и все вы сразу заулыбаетесь.

Лариса Борисовна. Уж конечно. Так громко, что я вообще ничего не воспринимаю.

Валерий Семенович. Он тебе музыку дает. Образовывайся, старуха. А ты от культуры, как лошадь от волка, шарахаешься.

Дмитрий Матвеевич. Музыку! А если я ему свою музыку заведу, что он мне ответит?

Валерий Семенович. Ничего. Пожмет плечами и скажет, что это, может, и хорошо, но давно отжило. «Нам песня строить и жить помогает». А стало быть, музыка должна быть громкой, ритмичной, зовущей двигаться, делать все вместе со всеми, подчиняться ей.

Дмитрий Матвеевич. Разумеется, пусть лучше слушают зовущую и подчиняющую музыку, чем склоняются над бутылкой. И гитара инструментом стала не звучащим, а разящим. Но только не называйте это музыкой. Это что-то другое. Искусство должно вызывать мысль, а не движение. В конце концов, это аналог спорта. Пусть без соревновательства пока, но спорт. И спорт заводит, и зовет, и объединяет. Все это есть в поп-музыке, она может даже оказаться наиболее нужным и функциональным видом спорта, непосредственно помогая в работе. Под эту музыку можно рубить дрова, убирать постель, строить, чертить, работать на станках, даже оперировать…

Лариса Борисовна. Ну уж, оперировать. Но все же лучше, чем бутылка. Тут я согласна.

Валерий Семенович. Небось, сын волнует и магом и бутылкой?

Лариса Борисовна. Волнует. Пока особых разногласий нет, но не всегда я его понимаю. А он меня.

Валерий Семенович. Он тебя уже понять не может, ты его еще не хочешь. А может, наоборот: он еще.

Лариса Борисовна. Смешно тебе. Существует, наверное, эта пресловутая разница поколений…

Дмитрий Матвеевич. Именно. Пресловутая! Разница поколений! Ничего не меняется. Психологически люди не меняются уже тысячелетия. Читают Тацита, Светония, скажем, и кудахчут все при этом: ах, никакой разницы, ах, ничего не меняется, ах, из века в век у людей одни и те же проблемы! Правильно. Но те же люди говорят: нынче молодежь совсем иная, не понимаем мы нынешнее поколение. Тех, что жили две тысячи лет назад, понимают, нынешних нет. И воспитание тоже в принципе не изменилось. Его идеалы и критерии, вопросы и психологический подход остались прежними. Ксенофонт – больше двух тысяч лет назад, Честерфилд – на сломе феодальных времен. Одинаково! Отодвиньтесь чуть дальше и поймите поколение. Бабушки и дедушки всегда лучше понимают внуков. Проблема отцов и детей есть, проблем между дедами и внуками уже меньше.

Валерий Семенович. А вы-то чего так распетушились, Дмитрий Мироныч?

Дмитрий Матвеевич. Зовите меня просто: Михеич.

Валерий Семенович. А давайте еще проще – Дима. Можно так? И спокойнее.

Дмитрий Матвеевич. Пожалуйста, Валера. А спокойнее нельзя: история – моя профессия. Помните, как Гулливер смотрел на лилипутов? Очень похожие, совсем такие же, как мы, но маленькие, куколки. А когда оказался рядом с лицом великанши, слывшей в великанских кругах красавицей, пришел в ужас от кожи: бугры, рытвины, ухабы.

Лариса Борисовна. Нет, все же многое у нынешних иначе. Хотя бы отношение к сексу…

Дмитрий Матвеевич. И это немногим отличается. Все было. Всегда были люди интеллигентные, воспринимающие новое нормально, адекватно разуму, и люди, скользящие по поверхности только народившихся явлений. Они-то и создают лезущие в глаза и уши холуйство, ханжество и хамство.

Лариса засмеялась и попросила выпустить ее из машины: она увидела Тамару. Ею овладело возбуждение, не соответствующее ни ее положению, ни общей ситуации. Солидная женщина, шеф-хирург, жена ученого побежала на виду у большого скопления людей, как бегают в юности иные девочки, отбрасывая нижнюю часть ног в стороны, словно танцуя чарльстон. Тамара стояла к ней спиной и вела пустой, никчемный разговор с какой-то незнакомой парой. А какой разговор может быть в условиях подобного времяпрепровождения, среди людей, практически ничем, кроме туманной цели, не связанных? Пожалуй, потом ни одного слова из этой беседы и воспроизвести-то нельзя будет.

– Ты ж ушла на праздник! – Уже пришла.

– По моим представлениям, вы сейчас должны только-только к ресторану подходить.

– Не пошла. Что-то мне неуютно стало.

– Чего так? Это ж весело, интересно. Я всегда радовалась этим встречам. Мне, так сказать, становилось там моложе.

– Может, и так, но грустно. Будто молодость-то наша появилась, выглянула да и обнаружила все несбывшиеся мечты, надежды. У вас, медиков, положение другое. Вы же мечтали людей лечить, все вы и лечите людей. А тщеславие появляется потом, в результате деятельности. А у нас начинают учиться уже с желанием создать нечто значительное, оказаться на виду, прославиться.

– Все работы должны быть такие. Без честолюбия гвоздя не выкуешь.

– Нет, нашим студентам уже на первом курсе мерещатся свои имена большими буквами на афишах. Увидела я это собрание несостоявшихся надежд – стало грустно. Я везучая – мне дали фильм. И все же я десять лет пробатрачила на разных съемках.

– Бесталанных у вас тоже много.

– У кого нет таланта, у кого не хватило честолюбия, кто-то не научился работать, а кого быт заел, да и вообще нас слишком, наверное, много.

– А нас мало? Это не резон.

– Вас всегда будет мало. Люди болеют, размножаются, помирают. А у нас двадцать режиссеров рождаются ежегодно! Ну, сколько можно выпускать фильмов в год? Да это все бухгалтерия. Но у всех надежды были, мечты! И стало мне неудобно, что фильм должна ставить, а они… Да и баба к тому ж! Хотя… Неизвестно, что получится. Не пошла в ресторан.

– Ладно тебе. Не пошла и не пошла. Машина тебе нужна, вот и не пошла. За очередь испугалась.

– Я уж про машину не сказала. Не сказала, что и с мужем повезло.

– Везет так везет – по всем фронтам. Ладно, пойдем в машину.

Мужчины по-прежнему сидели и молча курили, выпуская дым каждый в свое окно. Лариса убрала импровизированный стол, поставила спинку сиденья на место, в изначальное положение. Уселись крепко, устойчиво, надежно – приготовились к спокойной беседе.

Однако ни беседы, ни конференции уже не получилось. Сидели, молчали, курили, смотрели. Ушло нечто, дававшее повод, стимул порожним, высокоумным словопрениям. На самом деле их волновало, наверное, лишь одно. За этими разговорами они прятались от осознанной нелепости потери времени. Может, наступила пора подумать? Нет, рано, пожалуй. Или все это фантом, и все лишь мнится им? Ведь если мышки, реально существующие мышки, представились фантомом пьяной психики нормального человека, если реальные мышки могут быть приняты за симптом, почему бы реальную ситуацию не спутать с игрой воображения?

Кто-то из них, не исключено, так и думал. Молчание затянулось. Они устали не от стояния, не от машинного сидения – они устали от пустых разговоров, которые, возможно, еще возобновятся с не меньшим задором и силой.

А что же еще делать здесь?

У Ларисы сегодня тяжелый день: и разговоры, и Стас с утра был пьян, и… Лариса перебрала весь день, но остановилась в мыслях только на Стасе. Она снова стала подогревать свое раздражение, но далеко в этом желанном размышлении не преуспела – подошел Кирилл, сунул нос в окно:

– Послушайте! Барри Уайт.

Он поднес к окну маленький магнитофон, и раздалась ритмическая музыка, потом включился мягкий низкий голос. Музыка действительно затягивала, призывала к движениям, побуждала танцевать. Лариса почувствовала, что она засиделась, что давно пора покончить с малоподвижностью, или, по-научному, гиподинамией. Какой-то мягкий ударный инструмент мерно отстукивал ритм. Дима еще немного помолчал, потом рассмеялся и сказал:

– Послушайте! Я слышу шум машин. Они едут к нам, сюда, в эту очередь! Ведь скоро запись. Что смолкло веселье при музыке такой?

И Лариса опять услышала Стаса. И в этом услышала Стаса.

Будто снова вселили в них силы. Все бурно заговорили, кто-то предложил потанцевать. Всего пять человек, а шум подняли…

– Да что ж вы не слушаете?! Это ж Барри Уайт! Музыку послушайте! – Кирилл призывал их к культуре, к наслаждению, а им бы только танцевать.

– Вот видишь, Томик, здесь не хуже, чем у вас на банкете. – Лариса вылезла из машины. Ноги уже начинали двигаться в заданном ритме. Она понимала, что танцевать здесь вроде и неудобно, но очень хотелось. Подошло бы еще человек десять, и сладился бы дансинг.

– Девочки, сейчас бы коньячку немножко. – Валере, по-видимому, для полного комплекса ощущений необходим был весь стандартный набор примет и признаков компании и веселья.

Но все кончилось до обидного быстро. Пришел хозяин магнитофона и сказал, что ему надо «отъехать по делам». Однако сохранившийся деятельный настрой побудил Валерия провести перекличку.

Процедура эта прошла в состоянии уже традиционной эйфории, к тому же еще и подогретой ритмами африканских боевых троп. Впрочем, может, к этим тропам музыка никакого отношения не имела, но так ее обозначил Дмитрий Матвеевич.