Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том восьмой. Прощеное воскресенье Страница 23

– Гордый, – сказал о нем Нинин муж. – Мне, говорит, ваша генеральская компания пока не по чину.

Нельзя сказать, что Александра слишком опечалилась тем, что не пришел полковник. На нее разговор с Ниной о «бывшести» ее свекровей произвел такое сильное впечатление, что все остальное как бы стушевалось, отступило на второй план. Еще до гостей, пока они с Ниной накрывали на стол, она сняла жилеточку с орденскими планками, чтобы было вольней работать, повесила ее на вешалку в прихожей, они и забыли о жилетке на весь вечер. Домой она пошла без нее.

Вечер стоял очень теплый, взошел молодой месяц, «молодик», как называла его Анна Карповна, взошел и сверкал в небе зеленоватыми остриями. Александра знала, что, глядя на «молодик», надо подержаться за денежку, но денег у нее с собой не было, ни копейки, и она подумала, что, значит, и месяц предстоит безденежный. Ну и бог с ним – не привыкать. И еще она подумала о том, как странно устроено в жизни: настраиваешься на одно, а получается совсем другое. И планочки орденские не понадобились, и этот китайский полковник не пришел… Зато она вдруг узнала про Нининых свекровей. Думала, только они с мамой из «бывших» да ее Адам, а, оказывается, таких много. И главное вот что: их дети, вопреки всему, во время войны за освобождение Родины становятся генералами. Ну что ж, значит, так тому и быть: она станет профессором… Значит, права мама, а она так горько и горячо обижалась на нее за ту вынужденную клятву окончить медицинский институт…

Когда Александра вошла во двор большого многоподъездного дома, при котором жили они с мамой, совсем стемнело, и ей сразу бросилось в глаза большое желтовато светящееся окошко на крыше их «дворницкой». Это пятно света, как бы повисшее между землей и небом в темной глубине двора-колодца, с тех пор почему-то навсегда врезалось и в зрительную память, и в душу Александры Александровны, стало как бы вещным образом значительной части ее жизни.

«Мамочка не ждет меня так рано, а я – вот она! – по-детски весело подумала Александра. – Сейчас Ксениного чайку попьем с душицей и мятой, поболтаем, я расскажу про полковника из Китая, посмеемся». Нинина генеральская компания, оказавшаяся совсем не чванливой, неожиданно подняла ее сумрачное настроение последних недель. Нельзя сказать, что в душе забрезжил какой-то радостный, обнадеживающий свет, но стало очень спокойно. Она почему-то решила, что все образуется с Адамом, пусть не для нее, но для его деток и Ксении… Почему вдруг ее посетило такое великодушие, откуда нахлынула такая волна уверенности в том, что еще не все потеряно с Адамом, она не знала. Но что было, то было.

Мама долго не открывала.

– Ты придремала, ма? – спросила Александра, когда Анна Карповна наконец откинула большущий крючок на двери.

– Зачиталась, – жмурясь, сказала мать. – Прикрывай дверь. Совсем я страх потеряла – и читаю, и говорю по-русски. Что-то со мной творится неладное, надо бы попридержать себя…

– Что читаешь и говоришь по-русски, так у тебя теперь алиби. Всем известно, что Тема учит тебя русскому языку, – с улыбкой обнимая мать, сказала Александра. – Как я по тебе соскучилась, мамочка! А китаец не пришел.

– Какой еще китаец?

– Нина мне генеральчика обещала, а он оказался полковником из Китая, да и тот не пришел. Наш полковник, наших там много… А про что ты читала?

– Как говорят сейчас, про «религиозное мракобесие». Случайно вытащила из ларя Блаженного Августина и зачиталась.

– А-а… «Имеет ли душа длину, широту и высоту? Помещается ли душа только в теле, как в сосуде, или она снаружи, как покрывало? Не кажется ли тебе пустым то место, что называется памятью?» Трактат «О количестве души».

– У тебя отличная память, – печально проговорила Анна Карповна. – У твоего отца была такая же…

– Я хорошо помню все, что читала в молодости, – сказала Александра.

– Не гневи Бога, дочка, ты и сейчас еще совсем молодая женщина. Какие твои годы!.. Чайку попьем?

– Попьем, конечно.

Мать пошла разжигать керосинку. Пахнуло горелым фитилем и запахом керосина.

– Надо фитиль подрезать, – сказала Анна Карповна, – хотя ладно, потом.

Многие, если не все, важнейшие разговоры в жизни Александры случались внезапно, без предварительной подготовки. Так было и в этот раз.

– Как-то я по радио слышала, что герои Чехова только и делают, что пьют чай и разговаривают, – разливая по чашкам чай, сказала Анна Карповна.

– И правда, – охотно подхватила Александра. – Пьют чай и разговаривают, а миллионы людей читают Чехова десятки лет и еще будут читать сотни. Значит, разговоры за чаем – не такое уж последнее дело в этой жизни. Как говорит наш Ираклий Соломонович: «Из разговоров потом как-то получаются ботинки и колбаса».

– Что-то мы с тобой расфилософствовались к ночи, – светло улыбнулась Анна Карповна. – Меня наверняка Блаженный Августин сподвигнул.

– А меня выпивка и закуска в генеральском доме! – засмеялась Александра. – Хороший у Ксении чай, ничего не скажешь… Ма, а я чувствую, что Адам живой. Я это кожей чувствую, особенно после поездки в поселок.

Анна Карповна потупилась и тихо сказала:

– Сегодня я на карты кидала… Он на этом свете. В казенном доме, но на этом. Ты не можешь его не чувствовать, ты ведь любишь. С тех пор как мы разлучились с Марусей, вон сколько лет прошло, а я до сих пор чувствую, что она жива, здорова и благополучна…

– Мам, я виновата перед тобой, – неожиданно сорвалось с губ Александры, – я так виновата…

Пауза повисла надолго, и даже показалось, что над столом сгущается свет, не меркнет, а именно сгущается, становится неестественно ярким, как будто плотным, пронизанным неким магнетизмом.

– Говори, не томи душу.

– Не знаю, как сказать, чтобы ты правильно поняла… Я не нарочно. Намеренно – да, но не нарочно… Глупости говорю… Ну не нарочно в том смысле, что я не хотела от тебя скрывать… Я просто загадала: если не скажу сразу, то раньше сбудется… Я нашла след Марии – в Праге…

Анна Карповна побледнела, зрачки ее светоносных глаз расширились.

– Говори же, Саша!

– Я так сразу не могу… Мне надо все по порядку, с самого начала, с того момента, как мы въехали в Прагу.

Мать молча кивнула в знак согласия.

– Мы въехали в Прагу… Вся дорога от обочины до обочины была засыпана пионами, нарциссами, тюльпанами, ветками сирени. Накануне встречали наших танкистов, а на рассвете одиннадцатого мая в город въехали мы по увядшим цветам. Никогда в жизни я не видела столько цветов сразу… Миллионы! Рассказывали, толпы людей встречали наши танки, и у каждого встречающего по охапке цветов. Когда мы только втянулись в город, у меня сразу возникло предчувствие: здесь что-то будет… Наш госпиталь расквартировали в пустующей больнице для бедных. Там все было очень запущено, и мы сразу начали очищать, отмывать, белить, красить. К вечеру выяснилось, что осталась неприбранной маленькая узкая комнатка больничного архива… – Александра смолкла, справляясь с дыханием. Прикрыла глаза от вдруг ярко вспыхнувшей лампочки над столом (такое у них бывало нередко, видимо, от перепада электрического напряжения), и в этом перепаде яркости света, как во вспышке фотографического аппарата, словно воочию, увидела опять ту тесную комнатушку больничного архива, стеллажи которой были сверху донизу забиты коробками с медицинскими карточками и папками с историями болезней. Никто не рискнул разорять эту оставленную в неприкосновенности прежними владельцами комнату, а Ираклия Соломоновича она взбесила, и он стал вываливать содержимое стеллажей на пол. Но его остановил Папиков, а потом послал в архив Александру.

Все это в миг промелькнуло в памяти Александры, и наконец, собравшись с духом, она продолжила:

– Папиков послал меня навести порядок, закрыть, опечатать архив… Я подняла с пола первую попавшуюся карточку из тонкого серого картона, последние отблески солнца осветили запыленное окошко, и я вдруг прочла на лиловом штампике: «Доктор Юзеф Домбровский», а потом разглядела и фамилию больной – Мария Галушко… Да, больную звали Мария Галушко. Диагноз: ножевое ранение брюшной полости по касательной, потеря крови, множественные ушибы по причине разбойного нападения, психогенный шок… Год рождения больной 1905-й, запись была сделана 11 апреля 1923 года.

– Она, – глухо произнесла Анна Карповна.

– Потом, в Пражском университете, мне подтвердили, что графиня Мария Мерзловская училась там, а после уехала в Париж. Наши все уезжали в Париж…

– Слава тебе господи! – троекратно перекрестилась Анна Карповна. – В Париже Маруся не пропадет, за это я тебе ручаюсь. Она по-французски и по-немецки, как по-русски, и говорит и пишет. Молодец, Маруся!

– Из армии я не могла написать тебе об этом, а когда вернулась, тоже тянула… Я загадала: чем дольше не расскажу тебе про Марию, тем скорее она найдется. Честное слово, ма!