Александр Архангельский - Коньяк «Ширван» (сборник) Страница 23

Через миг вакуумная бомба выковырнет остатки человеческой слизи из бетонного подвала; ответная советская ракета успеет покинуть шахту, и, вращаясь, дымящейся кубинской сигарой помчится на Штаты. И еще ракета. И еще.

Разъяренные пентагоновские генералы требуют открыть огонь по Москве – с турецких баз, и деваться Кеннеди уже некуда, машина запущена, и он сам вращается шестеренкой внутри нее.

Эфир над Анкарой и Стамбулом, Анталией и Мармарисом наполняется командными голосами, всеобщая истерика преобразуется в четкую работу оружейных комплексов. Цели определены: Киев, Харьков, Чернигов, Севастополь, Краснодар. Над миром стоит скрип наводящих систем. Через шесть минут его перекроет звуковая смесь прощальных детских голосов, материнского воя, мужского мата, катакомбных песнопений: со святыми упокой… не отверзи мене от лица Твоего… иде же несть болезнь, печаль, ни воздыхание… Боже, храни Америку! Бабушка, ты больше не хочешь умирать? Мы уже умерли, светик мой, это не страшно, утешься.

Наутро приходят боевые сводки. Нет кубинских ракет, нет половины Москвы, вообще нет Майами, нет большей части Флориды, ракеты выгрызли сердцевину великой страны. Зато есть бестолковая ООН и европейски-глупое НАТО, есть обвал рынков и хаос восставших улиц. Америка кренится и только чудом остается на плаву: некому подхватить флаг первой державы мира; но силы у нее уже не те, и воля у нее не та. Советский Союз переносит потери куда легче; там не привыкли мерить историю мелкой человеческой меркой. Русские – мазохисты, они испытывают сладострастную тягу к мучению, лишь бы страдание было оправдано великой целью. И значит, Советы начнут неуклонно восходить на вершины политики, теснить Америку, дразнить китайцев и менять мировой порядок. Победа обернется поражением… нет! не поднимет он в воздух эскадрильи, не использует преимущество первого удара, не начнет войну без объявления.

Америка сильна другим, и тут у Хрущева нет никаких шансов.

Озарение пришло; решение принято.

В понедельник 22-го в Москве был арестован полковник Главного разведывательного управления Генштаба Олег Пеньковский. Шпионского скандала таких масштабов у нас никогда не было, и вряд ли когда случится. В сталинские времена страна кишела американскими, английскими, японскими, германскими агентами и пособниками мировой закулисы; чуть не каждому второму предъявляли обвинение в измене. Но то горячечные фантазмы НКВД, а это самая что ни на есть суровая реальность; человек действительно ухитрился добыть и сдать врагу секреты ядерного ракетостроения. Так что по части предательства 1962 год тоже резко выбивается из общего ряда.

Формально Пеньковский служил каким-то там координатором при Совете Министров; сводил советских военных с европейскими заводчиками. Первым помогал красть секреты, вторым – получать заказы. В реальности занимался другим. Породнившись с членом военсовета Московского округа Гапановичем, сдружившись с начальником КГБ Серовым и женив своего приятеля на дочери главного маршала артиллерии Варенцова, он встроился в самую секретную систему государственной информации: семейную. Расслабленные гости, домашние праздники, шашлыки на природе; селедочка под водочку, балычок под коньячок. А на завод к себе полковника ГРУ пригласите? А на завод – пригласим.

В 1961-м он завербовался в английскую разведку; договорился, что в случае опасности его передадут надежным дальнобойщикам, упрячут в тайник на днище трейлера и увезут в Хельсинки. Нужно было только подать условный сигнал.

Сигнала Пеньковский так и не подал. Хотя хвост почувствовал еще в августе. Но зато перед самым арестом набрал необходимый номер и передал шифрованную фразу, означавшую: внимание! боевая готовность! Советы готовы нанести ядерный удар.

В этот же самый день, 22 октября 1962 года, журналистов пригласили в Белый дом. Черных, белых, желтых; все континенты, все каналы, все агентства. При входе их встречали огромные щиты, рассекреченные фото со спутника: крупным планом советские установки, мелким шрифтом американские комментарии. Вы хотели доказательств? вот они, вид сверху. Папуасские копья ракет, камуфляж как повязка из перьев, плохо прикрытый срам. Дикари бросают вызов планете; от имени планеты Америка этот вызов примет. Но не таясь и не прячась, прилюдно, в прямом эфире, на глазах у всех.

Телевидение только зарождается, но за ним уже будущее; в него, в стремительный поток световых лучей, перетечет война, в нем утонет экономика, в нем растворится без остатка политика; так и знайте. А там, где телевидение не развито, запустим фототелеграф, выстрелим по врагу картинкой: информация отныне будет страшнее, чем шрапнель. Пускай старомодные жулики прячутся в средневековых катакомбах Кремля; современность устроена иначе, она вся наружу, а на миру и смерть красна. Куба будет взята в кольцо, Америка станет царицей морей и объявит морскую блокаду; кто сунется на помощь врагам демократии – сильно о том пожалеет. Причем пожалеет прилюдно, на виду у планеты.

Спасибо, все свободны. Dixi.

Понимаешь, что произошло? Впервые в мировой истории войну решили выиграть не на поле сражений, а на медийном поле; массовой смерти в 62-м предпочли массовую информацию. Мы говорили с тобой о советской пишущей машинке, размышляли о типографском станке, радио, ротапринте и будущем ксероксе; тем временем главным фигурантом истории уже стал телевизор.

Тогдашний ящик, круглый, с антенной усиками, недаром был похож на маленький спутник. Спутники сорвали колониальные покровы с мира, как пленку с парника. Телевизоры пробили световым сигналом границы, связали материки, поменяли устройство планеты. Аппараты эти пока дороговаты; подожди, лиха беда начало. В Америке их уже пятьдесят миллионов, в Европе поменьше, но даже у нас, при всей скудости жизни, в бабушкиной светелке уже стоит крохотный телевизор. Любимые ученики подарили Анне Иоанновне на юбилей. Анна Иоанновна, пришедшая в себя и забывшая о ссоре с противной Иркой, почти вплотную придвигается к крохотному экрану, перед которым – огромное увеличительное стекло, как толстые очки на лице полуслепого начальника. Она мечтает разглядеть ласковую ведущую Светлану Жильцову, которая улыбчиво зачитывает программу передач. Документальная зарисовка, концерт мастеров искусств, народные промыслы…

Через несколько лет с телевидением будут считаться военные и террористы, спортсмены и бизнес. В семидесятые годы покушения на лидеров и запуски спутников, вторжения и бомбардировки, размещение акций и поглощение компаний начнут планировать с оглядкой на выпуски новостей. Одномоментный удар по мозгам умножает событие на восприятие, эффект превосходит ожидания; желательно, чтоб в Америке было уже утро, в Европе еще вечер, Австралия пока не в счет… Солженицын откроет свою нобелевскую лекцию рассужденьем о всемирном телеглазе и единой маленькой планете, которая просматривается насквозь… Мы с тобой живем в преддверии эпохи, когда телевизор утратит свою власть: единый мощный сигнал будет рассечен на миллионы световых потоков, каждый сможет программировать на компьютере свой канал из разнообразных программ мирового ТВ. Больше не будет ничего всеобщего, а что будет – узнаем. Но в 62-м телевизионная эра только начинается; отменить ее приход никому не удастся.

Можно, конечно, закрыть и рассеять чужой сигнал, запретить показ, поставить все под контроль. Американский обыватель в Оклахоме сидит у полированного ящика, смотрит полноценный репортаж о советских ракетах и требует усилить ФБР; самураистый японец при виде разоблачительных снимков вспоминает о Курильских островах и плачет от ненависти; в это самое время моя бабушка не знает о кубинцах и ракетах – ничего, ей показывают юмористическую передачу про веселых парней и девчат. Но от бабушки прикрыться фильтром и запретом можно; есть, однако, телезритель Никита Сергеич; от него правду не скроешь; и он сейчас – в полной растерянности.

Он ждал от империалистов чего угодно. Секретных нот и оскорбительных посланий, ультиматумов и провокаций; даже наземная операция на Кубе уместилась бы в пределы его разумения. Но грязное белье, выставленное на всеобщее обозрение, фотографии, предъявленные публике, отказ от тайных переговоров и открытых боевых действий – все это выбивало его из колеи. В деревнях, конечно, носили наутро после свадьбы ночную сорочку невесты, предъявляя след утраченной невинности, а если следа не было, то мазали дегтем калитку опозоренного дома. Но то ж деревня. А здесь мировая политика. Хотя что такое Вашингтон? Большая деревня и есть; он бывал, знает.

Русскую жизнь до Великой Октябрьской социалистической революции Никита Сергеич хорошо помнил; когда поднялась волна в Новочеркасске, ему было с чем сравнивать. О мировой жизни за пределами любимого отечества он ведать не ведал, и позапрошлогодняя поездка в Америку мало что изменила. Ну Голливуд с голопопыми девками. Ну Микки Маус, «Макдоналдс» и кукуруза. Ну даже военная мощь. Нам-то что? Кукурузу сами посадим, а биться они с нами не станут. Потому что жадные, трусливые и наглые капиталисты, ничего им, кроме барыша, не интересно. И вот теперь ясно: станут. Причем призовут все страны в свидетели, правительства в союзники. А нам оно надо?