Евгений Клюев - Translit Страница 24

8. Если вы располагаете информацией, которая может быть доступна только действительно виновному, попытайтесь применить тест на знания виновного.

9. Никогда не делайте окончательного вывода о том, лжет человек или нет, только на основании собственной интерпретации поведенческих признаков обмана. Они должны служить лишь предупреждением о том, что необходимы более подробная информация и более глубокое расследование. Поведенческие признаки, как и показания детектора лжи, никогда не могут быть абсолютными доказательствами сами по себе.

10. Используйте контрольные вопросы из табл. 4 («Полный список вопросов верификатора») приложения, чтобы оценить ложь, лжеца и самого себя как верификатора, а также вероятность вынесения правильного суждения или совершения ошибки{8}.

При виде его тетя Лида иногда начинала остро жалеть, что у нее нет детей. Были бы – воспитала бы их прямо противоположным образом: просто выяснила бы у его матери, как та своего воспитывала, – и делала все наоборот! Причем практически любой результат годился бы – лишь бы не повторял этого… этого – она называла его немцем, вкладывая в слово «немец» всю ненависть к пригревшей ее на груди нации. Выражение «пригревшая меня на груди нация» было ее собственным выражением: либо тетя Лида не догадывалась о том, кого обычно пригревают на груди, либо… либо гордилась тем, что – змея.

Нация, вообще говоря, пригрела не столько ее, ни малейшего отношения к нации не имевшую, сколько мужа, который на старости лет неожиданно для себя оказался вдруг в каком-то там колене поволжским немцем – и, стало быть, получил право вернуться на историческую родину, которую считал исключительно родиной фашизма, и возврат туда рассматривал как наказание, хоть и приложил все усилия к тому, чтобы вернуться. Одного его тетя Лида не отпускала – и, ах… начинавшая было зарождаться в нем мечта (надо сказать, довольно абстрактная мечта: о какой-нибудь Гретхен под конец жизни) так и не зародилась как следует. Тетя Лида, сперва наотрез отказывавшаяся ехать на его историческую родину («в самое логово», говорила она тогда), внезапно, после разговора с соседками, решила, что они правы: им с мужем и правда пора было «пожить как людям».

В Германии ее намерение пожить-как-люди натолкнулось на сопротивление местных – «за человека ее не считавших», жаловалась она соседкам в редкие свои приезды на отдых от Германии. Если бы считали за человека, разве посылали бы язык учить? Разве выпихивали бы на рынок рабочей силы – ее, «всю жизнь ишачившую»? Дома у нее давно бы уже пенсия была! А тут… горе одно.

Виноватым во всем она считала мужа: если это твоя родина-мать, то делай хоть что-нибудь… хоть язык-то знай, родину не позорь – иначе какая ж она тебе мать? Самой ей немецкий даже лучше, чем ему, давался – муж был в немецком вообще ни бум-бум! Ему говорят «брётхен», а он слышит «мэдхен»… ну, не дурак ли, прости Господи?

Что же касается этого вот, находящегося проездом в Берлине конкретного немца – «данного нам в ощущении», проявила ненужную наедине с собой эрудицию тетя Лида, – то как он был лупоглазым, так и остался… что бы под словом «лупоглазый» ни понимать. В свое время она, праведница, пыталась – по соседскому делу – матери его объяснить, что чокнутый ребенок-то у нее совсем, надо другого делать («пока возраст и пол», намекнула она), но соседка без головы оказалась, стала этого дальше воспитывать… ну и что же мы на сегодня имеем? Родина его выкормила, выучила, в люди вывела, а он за границу возьми и махни. Ладно, сама она, тетя Лида, хоть вынуждена была: мужу-το не одному ведь на чужбине мыкаться, а все-таки, считай, сорок лет, от звонка до звонка, вместе прожили, да и страна, хоть фашистская, а бенелюкс… – что бы оно ни означало, только Дания-то уж определенно не бенелюкс, Данию она за страну не считает, предлагай ей Данию задаром – и задаром не возьмет. Одни свиньи животноводческие да Андерсен! Лучше страны не нашлось для соседкиного сыночка… сказать прямо стыдно: Дания! И уехал когда – не тогда, когда все приличные люди уезжали, а когда уже и не уезжал никто, не модно стало, можно было и так куда хочешь, вон… кого ни возьми на улице – все то в Турции, а то и, забирай выше, в самих эмиратах!

Всегда она знала, что из немца толку не будет: сызмальства все в галстуке ходил отцовском, придуривался, язык ломал, потом целыми днями за домом в огороде все пел – до ночи напролет: осоле, значит, осоле мимо… чистое дело, малахольный, дальше хипповать начал, вся улица животики надорвала: джинсы, пальто длиннющее по грязи волочится, волосы до плеч – в разные стороны, усики мулявинские, очки (как они назывались-το… не то монализа, не то еще хуже), гитара… сумасшедший дом, в общем! И девки при нем вечно оторви да брось: на платформах все, намазанные, юбки короткие, срам… Соседка со стыда куда деваться не знала, муж вообще не то запил, не то загулял – понятно с таким сынком-то, ну вот… а потом, чтобы сына, значит, обелить, рассказывали, что он там диссертацию защитил на стороне, а какую диссертацию – на него посмотреть достаточно, чтобы сразу все сказать! Короче, потом, говорили, в Москву уехал с глаз долой, работал там кем-то, преподавал, что ли, а время настало деньги приличные зарабатывать, как все тогда делали, – он, значит, в кусты… в Данию, в смысле, где налог – половина зарплаты, вот обхохочешься-то! Ну, стал приезжать, матери с отцом подарки всякие привозить, конечно, да только уж поздно, раньше надо было привозить, когда не было нигде ничего, а теперь бери не хочу… так что подарками нынче никого не удивишь.

Тетя Лида пару раз заходила, когда он в гости приезжал… как был, так и остался: волосы длинные, небритый, одет черт-те во что, за спиной рюкзак – вылитый как у бомжа… одно слово – Дания, аграрная страна. Даже странно, что там королева… – чего ей там, типа, делать?

Поговорить, правда, как следует не удалось: о чем ни спросишь его – все улыбается, отвечает мало, как будто вопроса не знает, чем занимается – не поймешь… вроде, снова с иностранцами крутится, опять, значит, за старое, узнают ведь – выгонят даже и из Дании, хотя дело, конечно, его.

Вот… а теперь – здрааасьте, поездом через Берлин в Данию свою едет, встречайте-ваша-крыша! Ну, встретили: мужик – посмотреть не на что. Весь в черном одет, шарфик какой-то мятый вокруг шеи, черный тоже, до земли болтается, а сам – щетиной сивой зарос, на голове волосенки вздыблены, вида – никакого, в общем… на человека не похож, призрак ходячий, хоть и не признавайся… Но тут в груди-то как защемит, как заноет – бросилась к нему, обнимаю, целую, чисто мать родная, а сама плачу да плачу.

Ну, повели его с мужем поесть – из поезда же, голодный. На Курфюрстендамме колбасок франкфуртских взяли, пива хоть упейся, по рукаву его глажу, говорю: «Ешь» – а сама все глазами смотрю на него, насмотреться не могу. Так – не ест! Колбаски не ест, пиво не пьет, гарнира пощипал… картошечки-помфрит, листиков зелени, воды минеральной попил – и сыт. Птичка, в общем, Божия… Да все по сторонам, по сторонам смотрит – словно боится кого: понятно, страна-то, Германия, большая, он там, в Дании у себя, к такому не привык – небось, границу отовсюду видать!

Короче, поводили по Берлину, достопримечательности хоть показали, а то он в Берлине был, а Шпандау не видал, только вокруг ворот Бранденбургских, рассказывал, шлялся, а чего там делать, раньше, говорят, интересно было, когда стена была, но стены нету уже, так какой теперь-то смысл…

Поговорить толком опять не поговорили… мы ему про Германию начали, а он, оказывается, там у себя в Дании телевизор немецкий часто смотрит… своего, что ли, там нету, датского? – потом все про культуру берлинских кабаре рассказывал, советовал посетить какие-то, да нам-то уж поздно по таким злачным местам шататься, и ему, небось, поздно… а похоже, он, как в Берлин приедет, по кабакам только и ходит, да на выставки какие-то странные… спрашиваешь: изобразительных искусств? – а он улыбается и отвечает: почти… странный, как был странный – так и остался.

И друзья у него, шведы эти, занюханные какие-то: в кроссовках, жена вообще босая, с рюкзаками… словно не в город приехали, а по горным тропам ходить, дочку их жалко: Аста, смышленая девочка, всех животных наизусть знает, жалеет… как прилипла к нему, так и не отлипала, – обидно, что ко мне даже не подошла, мужа вообще испугалась, а так – чудесный ребенок, не просит ничего, воспитанный, я ей мороженое купила, софт-айс, а муж колечко стеклянное, очень благодарила – по-своему, значит, шведскому, хотя язык подозрительный: некоторые слова как немецкие, только завуалированные. Словно признаться не хотят, что немецкие, а чего ж не признаться-то, когда немецкие и есть, непонятно разве? Да и вообще вся эта Скандинавия… смешно просто. Ну и присоединились бы к Германии, тут у нас какая-никакая культура, Гете, Шиллер с Гейне, Бертольт Брехт – по всему миру гремят. И много нас в Германии, в одном Берлине людей столько, сколько во всей, небось, Швеции, так чего ж ей, Швеции, за ничтожество свое так уж держаться? И Дания такая же капелюшка… народу, правда, побольше, вроде. Она-то, дура, было дело, в Данию или хоть в Швецию еще из России съездить хотела – тайком от соседки, конечно: посмотреть, как у них там и что. Только потом – плюнула, когда выяснилось, что и тура-то в эту Данию нету, есть тур по всей Скандинавии, да еще с Финляндией вместе! Получается, Дании одной, самой по себе, и на тур отдельный не хватает, смотреть потому что нечего.