Анатолий Гурский - Лики земного родства (сборник) Страница 24

– О господи, у-у-ужас какой! – испуганно прошептала и вмиг словно превратила весёлые ямочки на своих щеках в бороздки морщин Татьяна. – Чё ж мне теперь делать-то, мне-е-е?

Белохалатная собеседница сочувственно помолчала и стала, подобно заправскому психологу, выведывать у поникшей головой женщины её социальное положение. Узнав же принадлежность к торговому делу, чисто доверительным голосом посоветовала перевести своего бывшего пациента на «щадящий режим реабилитации». С использованием набора успокоительных трав, козьего молока и подвижного образа жизни. А когда эта «подвижность» переходит в агрессию, гасить её совсем маленькой дозой неофициально покупаемого морфина.

Первое Татьяна заказала в разных аптеках. С козочкой тоже всё пошло как под гору, да ещё с ветерком. Спешно переезжавшая к детям на городские этажи соседка предложила свою беленькую, с кудряшками на макушке почти за бесценок. Но с мудрёным советом: «Летом её, маленькую умнашку, хорошенько пораздаивайте, а к осени будете с очень пользительным молочком». Завязала вокруг рожек козочки-красавицы бельевую верёвку впридачу и подала её конец новой хозяйке.

– Б-е-е-е, – ответила та на свою продажу и скакнула так, что едва Татьяна удержалась на ногах. И по-козьи про себя заметила: «Наконец-то от бабкиных навозных мух хоть отдохну, достали уже!»

А вот насчёт последнего врачебного совета, морфия… В его добывании те рожочки всё чаще сравнивались в мыслях новоиспечённой хозяйки с трудно управляемыми рожищами. Она стала отдавать «в подарок» за эти ампулы деньги, кофты, туфли, посудные сервизы… Когда же потребность возросла до пика мужниной агрессии и оказалась недойной коза, на оплату пошёл даже движимый и недвижимый скарб кренящегося к земле дома. Напоследок всё чаще пропадающий в козьем сарайчике Слава вывел оттуда и свой мотоцикл. Обошёл, задумчиво погладил его как кормильца, с помощью коляски которого было поставлено это теперь уже тоже теряющее бодрость подворье, и утёр первую в своей мужской жизни слезу.

– Вот, Танюша, возьми… на продажу, – каким-то внутренним, натянуто бодрым голосом ещё недавнего культработника позвал он супругу. – Мне всё равно на нём уже не ездить. А ты долги заодно погасишь… И юбку, бедолага, хотя бы обнови.

Заметив её намерение возразить, нарочито скорчился в позу очередного приступа. Присел со стоном и уронил вконец поседевшую за лето голову на сидушку своего «коня». Вновь растроганная супруга тихо заплакала и, поднимая почти с колен исхудавшего Славу, согласно чмокнула его в горбинку большого носа. «Действительно, подлатаю семейный бюджет, детишек к школе приодену», – подумала она и, покорно неся свой бабский «крест», повела уже жаждущего новой инъекции мужа в избу.

Покуражились малость в сравнительном с нищетой достатке, и опустилась на их подворье холодная осень. Только если привыкшие к этому природному оголению деревья оскудели лишь внешне, то вот вырастившие их хозяева приняли удар и душевный. Требующий всё чаще свою «дозу» Слава, и тот в счастливые минуты её получения стал глубоко задумываться. Особенно когда подталкивали на это дети.

– Тять… тятя… тятенька! – не зная причину его опять заблестевших радостью глаз, наперебой точно защебетали младшеклассники. – У нас скоро каникулы. А мы будем наряжать ёлочку?

– Я то… тозе фацю ёкку! – живо поддержала их размазывающая по щёчкам простудно-зелёную соплю пучеглазая четырехлетка.

Мать обвела всех задумчивым, готовым наполниться слезами взглядом и поспешила закрыть тему:

– Ладно-ладно, голубочки мои, разворковались… Вот получим с тятей денежки и всё сделаем.

«О какой ещё там получке она говорит?» – стыдливо посмотрел на неё супруг и с улыбчивой игрой благополучия вышел во двор. Покрутился вокруг тележки, которая теперь стояла вместо проданного трёхколёсника, накидал в неё немного ещё пахнущего летом сена и укатил в сарай. Быстро прибрав у телка, направился к своей заблеявшей от радости Ляле, на белошёрстную шею которой только вчера надел широкую красную ленту с колокольчиком красавицы-«невесты». Присел на пенёк и, балуя козочку хлебными кусочками, попытался почти её голосом донести до этого на удивление притихшего животного свою мужскую боль:

– Понимаешь, Ляля… Я вот только тебя и способен сейчас покормить. Кайфую от терпкого привкуса наркоты и, счастливый такой пофигист, сижу и кормлю. Тебя, Ляля рогатенькая, а не настоящих ляль-детишек своих… И Танюше несказанно терпеливой уже такой же помощник, как и ты безмолочница… И всё потому как я, считай, почти отпитый нар-ко-ман. Отпитый, но ещё не отпетый, от слова «отпевание»… Правильно говорю, коза-дереза?

«Что он мелет такое, точно пьяный?» – тихо выслушав монолог хозяина, подумала Ляля. Потом вдруг заблеяла, затопала копытцами. Слава с улыбкой принял это за её козьи одобрительные аплодисменты. Покопался ещё немного в сарае и, слегка поскользнувшись на обледенелой с вечера дорожке, побрёл задумчиво домой.

Спал хоть и сносно, но в дымке частых возвращений к вчерашним размышлениям. А утром, когда опять потянуло его нутро на «дозу», решил не беспокоить жену и сделать инъекцию сам. Выдвинул верхний ящик покосившегося на искривлённую ножку комода и увидел там один лишь шприц. «Значит, ампул больше не доста-а-ала», – чуть не выкрикнул в тишину комнаты Слава. Посмотрел на подаренный ему к свадьбе родительский сундук, на котором аккуратно была разложена уже выцветшая от времени и стирок юбка супруги, и задумался. Только теперь понял, что на его всё чаще потребляемые ампулы спущены даже многие дорогие для жены вещи. Но наступившая ломка требовала от него не жалости и самокопания, а «дозы». «Надо что-то делать», – мысленно прошептал он, медленно прохаживаясь взглядом по скудным остаткам их супружеской жизни. Вышел на кухню, и Татьяна от неожиданности даже вздрогнула:

– Чё, уже встал?.. Потерпи, пожа-а-алста, мне пообещали сегодня ампулы достать.

Он внимательно, словно двадцать лет назад, посмотрел на изношенную его больными потребностями жену. Оделся не совсем по-зимнему и, сквозь стиснутые в натянутой улыбке зубы, тихо сказал:

– Ничего, родная, спасибо тебе… Только какой-нибудь завтрак детям смастери.

– Хорошо-хорошо. А ты опять к своей любимой козочке? – машинально, не рассчитывая на ответ, грустно посмотрела ему вслед Татьяна.

А двор уже утопал в пушистой белизне накрывшего его за ночь снега. Даже оголённые до некрасивости деревья, и те умудрились накрыться этой периной природной щедрости. Сейчас из неё чернел, словно играючи выглядывал, лишь вход в сарай. Слава отрешённо, не обращая внимания на такую синеющую в первых лучах солнца корону нового дня, просто взял на веранде лопату и стал пробивать заснеженную дорожку к своей Ляле.

Молча похлопал её по спинке и холке, задержался на ошейнике с колокольчиком и приступил к незнакомым для козы действиям. Опустил на нужную высоту жердь меж двумя стойками и привязал к ней приготовленное для планируемой ранее охоты ружьё. Присел на уже привычный для них с Лялей пенёк, отрегулировал дрожащими руками направление ствола и взял в правую руку палочку для нажатия на курок. И без того небольшое окошко вдруг зашторила закрывшая солнце снежная туча. «Что он собирается вытворить?!» – в наступившем полумраке вытаращила на хозяина свою тревожную мысль упёршаяся лбом о стойку с ружейным прикладом коза. И с дрожащим от страха блеянием со всех сил качнула её в унисон выстрелу, который глухо свалил Славу наземь.

На её почти человеческий зов и звонкое биение копытцами, которые тоже оказались в сладком запахе хозяйской крови, первой прибежала Татьяна. Увидев раскинувшегося у корыта мужа, она отбросила от его руки непонятную для неё палочку и с криком кинулась к окровавленному телу. Подоспела ближайшая соседка, и они машинально передвинули его на более удобное, выстланное соломой место. Врачи «скорой» зафиксировали у Славы признаки жизни и, расталкивая собравшихся во дворе зевак, спешно увезли его в больницу. Наиболее сосредоточенным оказался участковый. Будучи с воскресного «бодуна», он отвёл зарёванную Татьяну в сторонку и бесцеремонно заявил:

– Конечно, расследование покажет, но ваш мотив тут налицо… Пьяница довёл до ручки всю семью. Вот и решили ускорить его смерть… Может, и на курок нажали, не мог же он сам пальцем его достать.

А она, ничего пока не понимающая и не слышащая, только вытаращила на него ещё не остывшие от жара слёз глаза и прижала к себе детишек. Да так сильно, как будто их тоже норовят сейчас увезти от неё.

– Мам, а мамка! – прильнув к её всё той же коричневой юбчонке под короткой стёганкой, дружно заголосили они. – Не оставляй нас, ма-а-а!

И наступило людское оцепенение. его разорвали лишь неожиданный грохот в сарае и вырвавшийся оттуда гулкий звон колокольчика. Нервно крутящая головой козочка проблеяла голосом убиваемого животного и несколькими прыжками по уже утоптанному бедой снегу оказалась рядом с участковым. Уперлась рожками в его висящую на боку сумку и стала дёргаться взад-вперёд, ударяя звоночком о прилаженный к ошейнику свёрточек.