Алексей Доброхотов - Легенда о Пустошке Страница 24

* * *

Не успел Афанасий утром в Селки уйти, хоть и поднялся раньше обычного, еще до рассвета. Долго, видимо, прособирался. Пока чая горячего в дорогу напился. Рубаху новую одел. Обул сапоги прочные резиновые, высокие. Вместительный заплечный мешок брезентовый от грязи отчистил. Составил длинный список покупок. Пока паспорт нашел, в карман сунул. Пока жена письмо сыну Федьке дописала, в конверт запечатала – солнце взошло, повисло над горизонтом во весь светлый свой диск. Только с крыльца спустился, Анастасия Павловна кубарем, вся растрепанная во двор вкатилась.

– Верка! Верка! – закричала на ходу, промчалась мимо старика, словно не замечая его, и снарядом влетела в дом. – Беда, Верка!

– Что случилось? – встрепенулась хозяйка, одевавшая в сенях свою красную куртку следуя проводить мужа.

– Покойница из могилы вышла, – выпалила на пороге запыхавшаяся Тоська.

– Как вышла? – открыла рот Вера Сергеевна.

– Натурально. Вчера. Ночью.

– Не может быть!

– Богом клянусь. Сама видела. Что б мне пусто было.

– Что за глупости, – произнес сзади Афанасий, из чистого любопытства вернувшийся вслед за гостей.

– Вчера вечером я в Красной избе осталась, – начала волнительный рассказ бывшая доярка, присаживаясь в сенях рядом с хозяйкой на длинную скамейку, – Вещи кое-какие собрать не успела. Думаю, дотемна соберу. А завозилась. Темно стало. Домой топать далеко. Волки. Сама знаешь. Решила остаться. Переночевать. Печку стопила. Ужин сготовила. Продукты там кое-какие остались. Не успел твой старик их слопать. Опять же с собой пару картофелин взяла. Печка опять же не дымит. Не в пример моей. Дом у Надюхи – сама знаешь. Хороший. Не моя лачужка. Вот я ужин сготовила, поела, выпила немного, сижу в горенке, вещи собираю, спать собираюсь. Ночь на дворе. Какой час не знаю. Часов нет. Думаю полночь. Нечисть всегда в полночь выползает. У меня свечка в стакане горит. Тут вижу, из спальни свет белый льется. Не как от свечи, больше на электрический похожий. Откуда в доме электричество, думаю. Никак в окно кто фонариком посветил. Заглядываю, а она на кровати сидит. Пишет что-то. «Надежда, ты, что ли? – спрашиваю, – Так, ты же померла». Она голову подняла, на меня посмотрела сердито и отвечает: «Что же вы волю мою не исполняете? Почему с Лениным меня не похоронили?» Я так и обомлела. Слова сказать не могу. Стою, как дура вкопанная. Спиной к косяку прислонилась. Ног под собой не чую. А она пальцем вот так погрозила, – рассказчица покачала перед носами замерших слушателей толстым указательным пальцем, – и говорит: «Письмо в Политбюро пишу. Чтобы вас всех расстреляли». Тут мне совсем худо стало.

– Господи, страсти какие, – схватилась за сердце Вера Сергеевна.

– И все. Ничего больше не помню. Под утро только в себя пришла. Голова болит, сил нету. Гляжу, лежу на полу, вся, простите меня, мокрая.

– От чего мокрая? – скептично усмехнулся дед, – Обмочилась, что ли?

– Все тебе знать надо. Не твоего ума дело, – зло отрезала Тоська, – Рассолу выпила. Мокрым полотенцем обтерлась. Переоделась, во что было, и бегом к вам. Чего делать-то будем? Есть у тебя что от головы, Верка?

– К Эльке пойдем, – предложила хозяйка, – Пусть она растолкует, что к чему.

– Приснилось, – махнул рукой Афанасий.

– Какое приснилось? Я сама видела! – горячо воскликнула Анастасия Павловна.

– Ну, я и говорю, пойдем. Чует мое сердце, не к добру это, – заключила Вера Сергеевна, – Таблетку сейчас найду. Дам. Мне помогает.

* * *

Элеонора Григорьевна ранних гостей встретила бледная, с посиневшими от волнения губами. С первого взгляда стало ясно, что ночь она провела отнюдь не спокойно.

– Чего вам? – сухо поинтересовалась бывшая учительница.

– Страсти то какие у нас творятся, знаешь? – начала издалека Вера Сергеевна.

– Что такое?

– Надежда из могилы вышла. Ночью по деревне ходит, – приглушенно сообщила самогонщица, – Тоську до смерти напугала. Расскажи, Тоська.

Анастасия Павловна еще раз коротко поведала свою жуткую историю.

– Слава Тебе, Господи, – облегченно перекрестилась бывшая материалистка, – Я думала, что с ума схожу. А это и в самом деле есть.

– Что есть? – поинтересовалась деловая самогонщица.

– То чего говорили, что нет, – ответила Элеонора Григорьевна, – Она ко мне уже второй раз приходила. Сегодня ночью тоже была.

– Да ты что?! Правда?! – воскликнула в один голос односельчанки.

– Ленина, говорит, мне дайте, и все тут. Ленина, говорит, хочу. Представляете? И руки ко мне тянет, будто душу вынуть хочет, – поделилась бывшая учительница.

– Господи, страсти какие, – дважды перекрестилась Вера Сергеевна.

– В первый раз я книги в нее бросила, сочинения ее любимого вождя. Она сразу ушла. А сегодня, ночью, сознание от страха потеряла. Она ко мне в туалете явилась. Я, простите, сижу, книжку про любовь читаю, вдруг дверь открывается и она на пороге стоит. Вся белая, прозрачная, злая. Смотрит на меня черными глазами и говорит: «Ленина мне отдай!» Я очнулась – ее уже нет. Я думала, у меня галлюцинации. Расстройство психики. Думала, что я на старости лет умом тронулась, а это – просто необъяснимое явление! – радостно заулыбалась Элеонора Григорьевна, – Это просто чудо какое-то! Ведь не могу же я одна видеть то, чего другие видеть не могут. А если другие видят тоже, что вижу и я, значит это уже не галлюцинация, не расстройства моей психики, а объективная реальность. Это научный факт! Это значит, что Оно есть! Значит, я заблуждалась. Вы понимаете? Заблуждалась. И не только я. Так ведь?

– Ага, – согласно кивнули пенсионерки.

– А если это так, то, следовательно, Оно есть. Оно существует. Оно есть на самом деле. А если Оно есть, то… что нам теперь с этим делать? – вопрос вытек как-то само собой и поставил бывшую учительницу в весьма затруднительное положение. Она не могла на него ответить, ибо впервые столкнулась с таким необъяснимым явлением природы, какое, по существу, разрушало все ее давно и окончательно сложившиеся представления об этом мире. Одно дело не замечать этого, ходить каждый день проторенной дорогой, отрицать то, что не могло установить ни одно научное сообщество. Другое – осознавать себя в мире, где перестали работать все ранее открытые физические законы. Не могут мертвые возвращаться. Не могут бестелесные субстанции говорить и двигаться. Не может человек жить после смерти. Но если это происходит, значит, права любая религия. Значит, есть Бог, долгим отрицанием которого занимались научные коммунисты. А если есть Бог, то… как же она до сих пор жила без Него?

Объяснить это все односельчанкам за пять минут, стоя перед ними на пороге в ночной сорочке с накинутым на плечи шерстяным платком, просто невозможно.

– И что нам теперь делать? – прервала затянувшуюся паузу Вера Сергеевна.

– Что нам теперь делать? – переспросила погруженная в задумчивость Элеонора Григорьевна.

– Да. Что? – подтвердила Анастасия Павловна.

– Не знаю, девочки. Я с этим первый раз сталкиваюсь, – призналась бывшая материалистка, – Может, Марья знает?

* * *

Совещание у Марьи Петровны состоялось волнительное, длинное. Призраки по деревни отродясь не бродили. Что с ними делать, никому неведомо. А тут еще такой, как сама Надежда Константиновна, собственной неугомонной персоной дома посещать стал. Невозможного требовать.

Вера Сергеевна, как самая по природе энергичная и пока еще непосредственно приведением не потревоженная, а потому объективная, поведала народной целительнице все подробности жутких видений своих односельчанок.

– Господи, – перекрестилась она в заключение своего рассказа, – За что нам такое наказание?

– Может наказание, может испытание, может искупление. Ни кто не знает. Мы ничего сделать не можем. Раз оно есть, живи с ним, – предположила Марья Петровна.

– Какое может быть нам искупление? Какие у нас могут быть грехи? – возразила Элеонора Григорьевна, – Прожили всю жизнь тихо. Никого не обижали. Никого не убили, никого не грабили. Блудом не занимались.

– Не нам об этом судить. Тихая жизнь без толка, хуже любого греха, – пояснила знахарка, – Ошибка – не большой грех, если душа Бога ищет. Плохо, конечно, грешить. Но живая душа, по глупости, ошибиться может. Потом кается и страдает. Ей это прощается, ибо Бог все видит. Но если саму душу от Бога прятать, то это все одно, что убивать ее. Душить. Против ее природы идти. Это душегубством называется.

– О, как у тебя, Марья, лихо выходит, – возмущенно воскликнула бывшая учительница, – Живешь, никого не трогаешь, законов не нарушаешь и еще хуже самого последнего убийцы оказываешься. Здорово. Вот не знала, что можно воровать, а после покаяться и все с рук сойдет. Давно бы какой-нибудь банк ограбила. Поставила бы после этого свечку, и все мне бы простилось.