Александр Мищенко - Саваоф. Книга 2 Страница 24

О чем тебе еще написать, Валентина, в залючение этого своего пассажа? Разволновался я любовью Юлии, магией прозы Чехова и собственным своим писательским настроем. Хочется писать, писать и писать. Писать красиво, душевно, щемительно. Давно для себя уяснил: писатель тогда состоялся, когда научился писать о любви. Вот Чехов Антон Павлович мог это делать. Истинный он маэстро русской прозы. Вспомни, Валентина, концовку той его повести, какую мы с тобой прочли в один присест. Я в нее и сейчас еще заглядываю. Цели только иные: познать таинство прозы этого кудесника слова Чехова. Мне с Земли поэт из Казанки Олег Дребезгов прислал несколько колхозных «амбарных книг». Я в них записываю разности разные, как Чехов. Фразы «Солнца и любви» переписываю, что мне поглянулись и даже отдельные большие фрагменты. Концовку той повести, к примеру, которая нас вельми впечатлила тогда. Ты только подумай, что было. Юлия не любила Алексея Лаптева. Чувства какие-то вспыхнули, когда у них родился ребенок. Но малютка вскорости умер. Эволюцию чувства Юлии, любви ее и Алексея Лаптева смог прекраснейше передать Антон Павлович. Фрагмент концовочный я переписываю тебе уже из «амбарной тетради» своей. Вот он, щемящий такой:

«Потом он сидел на террасе и видел, как по аллее тихо шла его жена, направляясь к даче. Она о чем-то думала и на ее лице было грустное, очаровательное выражение, и на глазах блестели слезы. Это была уже не прежняя тонкая, хрупкая, бледнолицая девушка, а зрелая, красивая, сильная женщина. И Лаптев заметил, с каким восторгом смотрел ей навстречу Ярцев, как это ее новое, прекрасное выражение отражалось на его лице, тоже грустном и восхищенном. Казалось, что он видел ее первый раз в жизни. И когда завтракали на террасе, Ярцев как-то радостно и застенчиво улыбался и всё смотрел на Юлию, на ее красивую шею. Лаптев следил за ним невольно и думал о том, что, быть может, придется жить еще тринадцать, тридцать лет… И что придется пережить за это время? Что ожидает нас в будущем? И думал: «Поживем – увидим». Смотрел он на нее, потом сел рядом. Сказала: «Пой для всех, чего на меня уставился?» А он: «Тебя люблю, тебе пою…» Ну, что скажешь наглецу! А он: «Пойдем погуляем?» Сердито посмотрела и смолкла, отрицательно покачав головой. Он не настаивал, пел грустно и задушевно.

Но сколько же можно сидеть после бесконечного чая, вышли с тюменской знакомой вдвоем на улицу. Шли сюда – было темно, хоть глаз коли, вышли – чудо! На небе колыхались, переливались разными цветами шторы полярного сияния. Влетели в избу с криком, и все высыпали наружу, задрали головы к небу. Многие годы работала она здесь, но такого никогда в этих местах не случалось. Далече-далеко до Заполярья, до тундры, до Ледовитого океана. Это было настоящее чудо, которое потрясло всех А он подошел к ней и тихонечко сказал: «Вот не хотела со мной погулять выйти, а Бог услышал меня и послал полярное сияние. Давай погуляем немного!» Она согласилась, подумав про себя: «Не съест же он меня». Через пятнадцать минут направились домой. У дверей он вдруг крепко обнял ее, поцеловал, отпустил и сразу же ушел. А в декабре, в мороз рухнула под него, не зная даже его имени. А может, ей все это пригрезилось?

Нет, это было предначертано в ее судьбе. Об этом ей сказала студентка из Тобольского рыбтехникума, приехавшая на практику в рыбоводный цех в Сургут. Гадалкой она оказалась. Даром таким обладала. По руке судьбу ее прозрела:

– Вы вроде бы хорошо с мужем живете, а сами каждый день плачете.

Попала в точку девчонка. Насчет двух детей, что были у нее, угадала: младшая дочь ее погибла, и осталось двое. Не до любви стало. Пришло время читать «Евангелие» и даже понимать то, о чем там говорилось. И что муж не последний – не ошиблась. Травница мама была у студентки и дар свой дочери передала.

В суете жизни все это с гаданием позабылось. Но через несколько месяцев случилось то, о чем говорила молодая гадалка: неотвратимо шел к ней мужчина осиянный волшебным полярным светом и пришел. Глянул будто в окно неба на них глаз Бога.

А Савельева Бессолов сшиб подлой подсечкой. Пригласили Толю отметить бессоловский день рождения на озере и там упоили в усмерть самогонкой. Несколько дней провел Савельев в хмельном угаре. Голова была настолько очугуневшей, что о работе не помышлял даже. А Бессолов его с треском и выгнал за три дня прогулов, расколоколив о пьянке своего подопечногог на всю область. Савельева ошарашило вероломство шефа, оправдываться он ни перед кем не стал и подался на временную работу в районную кочегарку начальником кочегарки, биниалится с «начальником Чукотки», с блеском сыгранным популярным артистом Михаилом Кононовым. Я его спросил: «Что ж ты за помощью никуда не обратился?» А Толя как отрубил: «Нет квалификации на жалобы у меня». Мог бы и сам я, владея пером, вывернуть эти события наизнанку, но не надеялся на успех. Рыбная верхушка крепко меня пасла. Ловкую систему отработали там для обезвреживания моих критических бомб. Рыбный «генерал» звонил дружку своему, второму секретарю обкома партии, ведавшему среди прочих и рыбной отраслью, что сотрудник НИИ такой-то подготовил материал в газету, в котором все переврал. Как не поверить такому деятелю, когда на пикниках и спецдачах он душа компании, центнерами шурует тебе презенты из осетров, икоркой подкармливает. Обо всем аппарате заботится. Как в сказке туей щедринской: медведь-то ему кадочку с медом в презент при рапорте отправил. Разве не оценишь такого, который без утайки признается тебе, что пять тонн деликатесов передержали сверх критических норм хранения (это значит, что начнут накапливаться в них канцерогены) и пришлось выбросить их народу, в торговую сеть… Вот и поднимает трубку «генерал-губернатор» по рыбе и связывается с газетой. А когда я прихожу туда, редактор, кругленький, обычно золотисто-сияющий, как поджаристый колобок, напускает на себя мрачность Генерального прокурора и заявляет, что принес я клевету на честных людей, что из обкома, мол, был сигнал и вообще мне поостеречься надо. На положительном ярком опыте надо вести людей, воспитывает он меня, а у тебя, говорит, погоня за жареным, непонимание линии партии. А это, мол, дружок, серьезно, к тому клонит, что с душком работаю, так и до антисоветчины можно скатиться. Такая примерно схема. И в завершение редактор выдает что-нибудь подловатое. Один раз невзначай будто об отце напомнил: «Слышал я, что врагом народа был он у тебя, в тюрьме сидел, и нет у него реабилитации». Не созрел я тогда еще до забот в этом направлении.

Конец ознакомительного фрагмента.