Эдуард Тополь - Россия в постели Страница 25

– Подожди. Ляжем.

Я лег на кровать, а она легла на меня валетом – мягкой и замечательной грудью мне на живот и лицом к моему Брату. Теперь ее роскошные бедра были у меня на груди, я держал их руками, но уже через секунду забыл и об этом деликатесе, потому что там, внизу, в паху происходило что-то совершенно исключительное. Я ощутил, как в ее губах сначала исчезла головка моего Брата, потом корпус, потом… Ее мягкий, теплый, влажный рот продолжал медленное, но неуклонное движение книзу. Я чувствовал, что мой Братец уперся уже в ее дыхательное горло, что дальше вроде бы нет хода, что она задохнется сейчас, но тут мои руки сами взяли ее затылок, сделали мягкое, крохотное усилие – еще чуть-чуть надавили ее голову книзу, и… мой Младший Брат вошел ей в горло! Это надо ощутить, конечно. Весь, целиком, до корня, он ушел в нее, и там еще раздвинул нежные хрящики дыхательных путей и продвинулся в головокружительную, пьянящую, сжимающую глубину. Я убрал руки с ее затылка, я все еще боялся, что она задохнется, я понимал, что малейшим неверным усилием я могу порвать там что-то, и я предоставил ей возможность отпрянуть хоть на несколько секунд, передохнуть, но этого не произошло. Наоборот, она продолжала, все еще продолжала заглатывать Брата, хотя я уже и так стонал от блаженства, мне казалось, что дальше уже некуда, что он весь кончился, до корня, но я все еще чувствовал, как она, теперь уже сама, вдавливает его все глубже в свое горло. Она словно знала какой-то секрет, какое-то единственно возможное положение головы, когда узкая щель дыхательного пути может расслабиться и пропустить в себя всю толщину мужского члена. При этом рот ее открылся совершенно и захватил яички, поглотив их и упрятав куда-то под небо…

Да, это был заглот высшего пилотажа, я терял сознание от блаженства, впрочем, блаженство не то слово, это невозможно описать, мука и истягивающая мозг истома, какая-то нирвана погружения в другие миры и слияние с доисторическим опытом предков – нет, я не знаю, как это описать, я отказываюсь. Прошлое и будущее, истома всего мироздания отключали мой мозг от сознания происходящего, и только там, внизу, в моем паху и в ее горле, жила иная, из других измерений биологическая жизнь – комок страха, наслаждения, боли и вечности. Я чувствовал, как у меня выламывают суставы, как все мое тело уже не подчиняется моему разуму, а целиком вместе с членом утопает, засасывается в узкую, горячую, плотоядную пещеру первобытной похоти. Я стонал, я вскрикивал, я боялся криком прервать блаженство…

Я кончил ей в горло и умер от изнеможения. Ничто уже не было важно, мир мог взорваться, лопнуть, треснуть по оси – я не пошевелил бы и пальцем, я лежал обессилевший и потрясенный пережитым. А она, затихнув, сползла с меня, глотком коньяка с соком запила мою сперму и заговорила со мной о чем-то.

Я не отвечал. Я хотел, чтобы она тут же ушла, растворилась, исчезла, оставив меня сладостно умирать в наплывающей от бессилия дремоте. Потому что после этого акта я был как новорожденный младенец, отпавший от материнской груди в безумный сон забвенья, – ни единой мысли уже не было в моей опустошенной блаженством голове.

Но она не уходила. Она терпеливо переждала мою полудрему, и когда я стал возвращаться из потустороннего мира в номер гостиницы, она легла рядом со мной, подала мне рюмку коньяка и совместным действием коньяка и ласковых, блуждающих по моей груди рук вернула меня к жизни.

Всю ночь после этого я ублажал ее так, как ей хотелось, – она заслужила это. На следующий день мы с оператором улетели в Москву, но и там, проводя ночи с другими, я не мог забыть эту глубокую хабаровскую глотку, этот фантастический миг встречи с ирреальностью, и уже через две недели вызвал ее на телепробу в Москву. Это нетрудно организовать на телестудии, где снимается в год несколько телефильмов, – всегда есть в запуске картина, куда требуются актеры. И она стала прилетать в Москву регулярно, хотя бы раз в месяц, – студия оплачивала мое блаженство. Я селил ее в лучших гостиницах – «Пекин», «Украина», «Минск», «Москва», «Россия», и каждая наша встреча начиналась точно как первая – глубоким заглотом. Она устраивала свою голову в моих чреслах, находила то единственное положение, которое открывало моему Брату сквозной ход в ее дыхательное горло, и медленно, не спеша вбирала его без остатка, вместе с яичками, снова и снова отключая меня от реального мира, уводя в другие миры. Затем, передохнув, спустившись на землю, я принимался терзать ее тело – сочное, крепкое, ядреное тело, не знавшее усталости. Я мял ее крупную спелую грудь, целовал живот и клитор, и мой Брат уходил в ее мягкие ягодицы…

Конечно, я знал, что там, в Хабаровске, она не ведет монашеский образ жизни, но с кем она спит в Хабаровске – это меня не касалось, в Москве она принадлежала только мне, и в дни ее приездов в Москву я таскал ее за собой повсюду – на Останкинскую телестудию, в Дом кино, в рестораны, таскал как редкую драгоценность, которую нельзя оставлять без присмотра.

Но именно это привело к драматическому исходу. В ту зиму мы снимали очередной фильм километрах в сорока от Москвы, и я поселил телегруппу в пустовавшем зимой пионерском лагере – вся телегруппа, шестьдесят человек, жила в большом общем корпусе, а я, режиссер и оператор – в уютном флигеле, у каждого по своей комнате. Это были замечательные дни, полные напряженной работы, мы рано вставали и выезжали на реку на съемки, там стояли декорации партизанского лагеря, это был фильм о войне. А длинными зимними вечерами мы играли в карты, пили водку, варили уху или на студийных машинах отправлялись в Москву, в ресторан Дома кино. Конечно, я вызвал Галину из Хабаровска, и она неделю прожила у меня – днем, во время съемок, каталась на лыжах и спала, а по ночам мы до изнеможения занимались любовью. Я видел, что ей очень нравится такая жизнь – вокруг известные актеры, киношная суета, вечерние загулы в ресторанах, просмотры зарубежных фильмов в Доме кино и сладкий секс по ночам на лоне заснеженного Подмосковья.

И вот однажды из Ленинграда прикатил на съемки автор сценария нашего фильма. Молодой, тридцатилетний, талантливый и удачливый парень – его сценарии все больше входили в моду в киностудиях, а фильмы пользовались популярностью у зрителей. Он покрутился на съемочной площадке, переписал по просьбе режиссера несколько сцен и пару часов покатался с Галкой на лыжах. А к вечеру она сказала, что ей пора улетать в Хабаровск, – завтра там какой-то ответственный показ мод, и она должна быть на работе. Надо так надо – мы собрали ее чемоданчик, я взял студийную машину, и в связи с такой оказией съездить в Москву к нам присоединились режиссер, пара актеров и сценарист, и мы все вместе сначала завалились в ресторан Дома кино, весело поужинали, а потом я собрался отвезти Галю в аэропорт, но она заявила, что ей еще нужно заехать к подруге, а оттуда она доберется до аэропорта на такси. Что же, я отвез ее к подруге на проспект Мира, оставил в подъезде какого-то дома, но уже некое недоброе предчувствие шевельнулось у меня в груди.

И особенно оно усилилось, когда, вернувшись в ресторан Дома кино, где еще сидела наша компания, я не застал среди них сценариста, – режиссер сказал, что у него какие-то дела и что он уехал из ресторана минут двадцать назад.

Я хмуро выпил подряд три рюмки водки, завел машину и помчался назад, в наш пионерский лагерь под Москву. Я уже не сомневался, что Галка сейчас с этим сценаристом в какой-нибудь гостинице, но что я мог поделать? Я погнал машину домой, чтобы там спокойно напиться и уснуть. По дороге, уже на подъезде к пионерскому лагерю, встречное такси с зеленым огоньком чуть не заставило меня свернуть в сугроб. Я выматерил его и погнал дальше. Я приехал за полночь, наша группа уже спала, и только на втором этаже, в комнате сценариста, сквозь плотно задернутые шторы пробивался свет настольной лампы, а в вестибюле у телевизора старая гримерша тетя Соня вязала что-то.

– Не спим? – бодро спросил я у нее. – Что вяжем?

– Платье для внучки… – ответила она негромко и не поднимая на меня глаз. Мне это не понравилось, я спросил в упор:

– Тетя Соня, а вы нашего сценариста не видели?

Она молчала.

– Тетя Соня, у него свет горит в комнате. Он что – вернулся?

– Угу… – пробурчала она.

– Не один? С Галей?

– Я ничего не видела, – сказала она, не глядя на меня, и я понял, что сценарист привез сюда Галку на такси. Я захлебнулся от бешенства.

Что было делать? Конечно, она мне не жена, и мы с ней не объяснялись в любви, и я прекрасно знал, что в перерывах между нашими встречами она спит с кем-то в Хабаровске, да и она знала, что я тут не храню ей супружескую верность. Да, она была вольна спать с кем угодно и где угодно на стороне, но чтобы здесь – на виду у всей киногруппы! – такого наглого блядства я от нее не ожидал.

Я поднялся на второй этаж и постучал в комнату сценариста. Там уже не горел свет, там было тихо, никто не отвечал на мой стук. Я постучал еще раз, громче – тишина, никакого ответа. Ломиться в дверь? Разбудить шумом всю киногруппу? Что бы это дало мне, кроме позора? Я сказал в дверь: