Тинатин Мжаванадзе - Самолет улетит без меня (сборник) Страница 25

Я не успела побывать в Нью-Йорке! Я не успела стать счастливой! Ах ты, сука!

И все это вылилось на несчастную курицу, которая с кудахтаньем вылезла из машины. Я лупила ее сраную машину своей длинной ногой, из меня вылетали шаровые молнии и взрывались на ее тупой башке. Я стала легче на двести килограммов говна!

И шла потом с мелкой дрожью во всем теле, но приятно опустошенная. Если любовь вовремя не применить к делу, она перегорает и становится гневом.

И вот среди такой жизни у меня появился он.

Самое удивительное в ней, конечно, были не ноги. Хотя и ноги тоже.

С тоненькими щиколотками и выпирающими косточками, узкими ступнями и длинными пальчиками.

Но при этих ногах, при оленьих глазах – ощущение своей полной ничтожности!

Как это могло быть?!

Сначала я просто упивался ею, так давно ни одна женщина не влюблялась в меня целиком и вся, до последней капли и клеточки, такая необычная, начиная с имени. Я думал, что для нее лучше держать все в тайне, но нет, она не хотела скрываться и прятаться, а я в этом случае заботился не о себе: мужчину можно ненавидеть за роман с женщиной, но презирать его за это нельзя.

Мы скользили на серфе по океанским волнам. Только что были на самом верху, и тут же – бульк! – почти тонем. Снова лезем на доску и ловим волну – и опять тонем.

Она была уникальна хотя бы потому, что совершенно не понимала своей ценности.

Нет, женщины – непостижимые существа. Ей надо было объяснять, что нельзя, просто опасно со всеми быть доброй, участливой и внимательной. Что надо высоко и надменно нести голову. Везде одни и те же правила для достойных женщин – а быть открыто рядом со мной могла только достойная женщина, чтобы я был спокоен и не ждал подвоха.

До меня вокруг нее постоянно вились какие-то мерзавцы. Стервятники!

Разведенная красавица с детьми – лакомая добыча. Она же как испуганный ребенок, которому необходимо прислониться к сильному. Пришлось открыто застолбить место и научить скользить взглядом по головам.

Смотреть, трогать, вдыхать запах, расслабленно валяться рядом и внимать щебету – я весь, от макушки до пяток, был обожаем.

Я хотел, чтобы она осознала свое благородство, свою утонченность, свою чистоту. Она не доверяла себе и слушала каких-то предельно наглых дур, которые все время старательно держали ее голову низко опущенной.

Как на нас смотрели, когда мы шли вместе! Мы были как парочка звезд, мужчины завидовали мне, а женщины – ей. Это кружило голову, каюсь. А кому бы не вскружило?!

Прекрасное французское кино с открытым финалом. Да до того финала еще жить и жить!

И мы жили, как в медовом тумане.

Только до той поры, пока не начались разговоры.

Вся ее прежняя жизнь, начиная с детства, копила в ее голове ржавые железяки. Должно быть, это все так и лежало бы там спокойно и безопасно, если бы не я. Мне этого не надо было двести лет, но вот так оно случилось: железяки прорвались и вылетали с кровью и визгом. И каждую рану надо было вылизывать отдельно.

А они не кончались. Кажется, она вся уже состояла из ран, боли и крови.

Разговаривала со мной часами – и когда я приезжал, и по телефону, и в Сети.

Она разгребала с детским упорством обломки прежнего и строила всю свою будущую жизнь на том, что мы будем вместе.

Я так далеко не заглядывал. Сейчас хорошо, и не надо трогать. В моем маленьком городе исчерпались все запасы привлекательных и свободных женщин, я давно скучал, обрастая мхом, и вдруг – такой подарок.

Иногда слишком ценные дары тяжело вынести.

Говорят, Александру Македонскому были преподнесены в дар великолепные стеклянные сосуды. Они ему очень понравились, но он приказал их разбить. Когда его спросили, почему он странно распорядился, Александр ответил:

– Я знаю, что со временем эти стеклянные сосуды были бы неизбежно разбиты, один за другим, руками моих слуг. И каждый раз после такой потери я бы огорчался и гневался. Так не лучше ли одним сильным огорчением сейчас устранить поводы для многих огорчений в будущем?

Но ведь может быть у женщины хоть один недостаток?!

Мне грезилось, как мы живем вместе.

Он, я, мои дети.

Его дочь приезжала бы к нам в гости, оставалась ночевать. Я бы усаживала всех за большой стол в оливковой кухне и угощала, угощала, угощала!

Обязательно куплю красивые тарелки и фужеры. Кухня когде еще будет, а тарелки дадут радость прямо сейчас!

Вот же эта прекрасная жизнь, совсем близко, в одном шаге.

Поговорив с ним об этом, я вдруг обнаруживала, что шаг вовсе не один, а гораздо, гораздо больше.

У меня там работа, у меня там мама одна. У меня там дочь, говорил он, куря у балконной двери. Немного тянуло холодком, но это от сквозняка.

Я тоже брала сигарету, и мы курили вдвоем.

Послушай, говорила я.

Ты столько мне даешь. Ты открыл мне – меня.

И удалил от меня подруг, которые меня уродовали. Они же просто тебе завидуют, что у тебя с ними общего, думай о своей репутации, они непременно тебя запачкают, говорил ты.

Конечно, ты был во всем прав.

Я ограничила круг общения, стала осмотрительной, и как-то само по себе получилось сближение с совсем другими людьми. Теми, у кого было чему поучиться.

Я тоже могла сделать для него кое-что, и совсем немало. От него требовалось всего лишь согласие на переезд. Я рисовала нашу совместную жизнь, его новую работу, продвижение вверх, новых друзей. Это же так привлекательно, по-моему.

Он не отвечал и даже не смотрел на меня.

Иногда заводил разговор о том, чтобы я переехала к нему.

Куда?!

Что я там буду делать? Где буду работать? А дети? Я не могу увезти их от обожаемого отца, хоть он и был паршивым мужем.

Мы там закиснем оба, говорила я. Тебе же надо расти! Это столица, здесь столько возможностей, а там мы будем только объектом для пересудов.

Он снова выходил курить и смотрел на этот город пустым вглядом.

Иногда мне казалось, что он его ненавидит.

Или пуще того: боится.

Но сколько времени еще будет продолжаться эта рваная неполноценная жизнь?! Я туда не поеду. Он сюда не приедет.

Когда ты приведешь к нам дочку? Давай ее познакомим с моими мальчиками!

Он отмалчивался.

Он приезжал раз в месяц, ну от силы – два и оставался на пару дней. Мы не успеваем привыкнуть к тому, что живем вместе, как ему уже пора обратно.

Это вырывает мне сердце. Когтями, одним ударом. Сколько можно?! Все тянется, тянется.

И холодок вовсе не от сквозняка.

Однажды у меня страшно болела голова после нашей очередной ссоры, а он молчал на кровати. Полностью расслабленный, как рысь после охоты, лежал и созерцал треклятую ловлю тунца японскими моряками. Я хаотично слонялась по дому, как будто у меня топор в башке, иногда постанывала и жаловалась – никакой реакции.

Меня прорвало.

Почему меня нельзя пожалеть?! Я нужна, только если здорова, весела и безмозгла? Почему ему не приходит в голову, что я тоже могу заболеть!

– Поставь ноги в таз с горячей водой, – отозвался он.

Да твою же мать, доктор!

Пришлось ему все-таки, недовольно пыхтя, сделать над собой усилие и позаботиться обо мне.

Люди любят, ссорятся и все равно беспокоятся друг о друге – так я вижу семью. Для меня он – семья, а я для него что?

– Не кури, мамочка! Ты заболеешь и умрешь. Какой смысл в том, что я о тебе волнуюсь?! Тебе же все равно! – впадал иногда в истерику Старший.

Мой золотой мальчик! Как он обо мне заботится. Мне это так важно. Если бы кто-то взрослый так переживал за меня, я бы прекратила свои манипуляции с сыном и его тревогами.

Опять занесло в пустыню с отмеренным глотком воды. Неужели я опять не такая?

Она все время говорила.

Если я успевал зажать ей рот рукой и увлечь в любовь – была отсрочка на некоторое время. А потом наступало неизбежное: на нее накатывало облако тревоги, и она говорила.

Вначале было понятно – ржавые обломки, залечивание ран. А потом уже непонятно – спор в одни ворота.

Я не мог отвечать, потому что терял нить на десятой минуте.

Вообще-то мне просто хотелось быть с красивой, удивительной женщиной. И более ничего.

А тут монолог непрерывный.

Он не предполагал моего участия – ей надо было говорить, выплескивая следующий слой страхов и надежд. Объектом всего на свете стал только я.

Когда мы были порознь, она звонила и начинала говорить. Я немного отвечал, потом клал мобильный телефон на подоконник и уходил на балкон курить.

Там был мой город.

Мой маленький, неказистый городишко, в котором я могу ходить с закрытыми глазами и знаю всех его придурочных жителей.

Здесь каждый поворот сообщает мне радость – невеликую, но неизменную.

Я всегда знаю, в какой стороне лежит море.

Местные жители делают вид, что им плевать на него, и даже садятся к нему спиной.

Бывшие моряки хрипло ненавидят его вслух, играя в нарды.

Купаются только приезжие лохи!

Но оно тут. Мне нужно смотреть на него, когда заходит солнце. Мне нужно просто знать, что в любой момент я смогу его увидеть.