Алёна Жукова - Дуэт для одиночества Страница 25

– Дорогой доктор, я знаю, чего вы боитесь. Например, того, что этот Абадонна будет преследовать меня. Не бойтесь, он ушел. С того дня, как вы принесли мне книгу, он не появлялся.

– А был ли он, Лиза? Подумай. Его же не существует вовсе, – он миф, который великий мастер, гениальный писатель Булгаков воскресил в своем романе. Знаешь ли ты, например, что его имя происходит от древнееврейского Аваддон – так называли ангела Апокалипсиса. В переводе это означает «прекращение бытия». У него есть еще и греческое имя, не помню точно какое, но что-то вроде Аполлиона, если не ошибаюсь, что значит «губитель». Как видишь, преопасный тип. А вообще-то он падший ангел. Красивое сочетание слов, правда? Падший ангел…

– Мне не нравится.

– Не понял, что не нравится?

– Зачем Булгаков его воскресил. Воскресил – значит, дал жизнь. Вот теперь этот губитель ко всем и лезет.

– Но это лишь образ – словесный портрет. У него нет плоти, его, по сути, – нет.

– Ему эта плоть не нужна. Но вы не беспокойтесь, я его прогнала. Спасибо за книгу. Можно я пойду? Хочу дочитать. Мне вот непонятно, почему он ко мне приходил именно такой, как в книжке.

– Это очень просто – подсознательно ты носила в себе этот образ с самого первого прочтения, и тогда, когда тебе было плохо, подсознание подбросило этого страшного типа. Он ведь страшный, правда? Ночные кошмары очень ясные и осязаемые – это частое явление при остром психозе.

– Но я ведь ее никогда НЕ ЧИТАЛА!

– Не понял, ты ведь ее искала. Кота вот припомнила, а потом и другие детали.

– У нас дома журналы были, бабушка Ася их прятала. Она говорила, вырастешь – прочтешь. Но я так и не прочла, а когда мы переехали, мама все журналы выбросила. А почему я вам про кота и про голову отрезанную рассказывала, не знаю. Может, Абадонна все это мне внушил?

Доктор с тревогой посмотрел на Лизу.

– Абадонна – плод воображения, он тебе ничего не мог внушить. И, скорее всего, книгу ты читала либо пролистывала, только забыла, а подсознание…

– Да я поняла уже. Сумасшедшая, что с меня возьмешь. Но я же выздоравливаю, правда? Вы же скоро меня отсюда выпустите?

– Выпустим, но ты должна быть очень осторожна. Мы об этом поговорим при выписке, ладно? А теперь иди, читай. Уверен, что душевные метания Мастера тебе интересны. Булгаков, что называется, был в теме.

Лиза опять улыбнулась, вынула из кармана скомканный листок с очередным рисунком незваного гостя в темных очках и разорвала на мелкие кусочки.

– Пусть летит туда, откуда пришел. Трубу жалко – красивая была, золотая, но рояль лучше. Можно мне иногда на том пианино играть, что в актовом зале стоит?

– Сколько душе угодно.

Теперь Лиза все чаще проводила время в зале, то слушая музыку, то играя. Некоторые не очень тяжелые пациенты приходили туда, как на концерты, и часами слушали гаммы и упражнения. Иногда она играла что-то из старого репертуара. Когда доктор Лиманский решил, что Лизу пора выписывать, возникла неожиданная проблема. К родственникам Лиза возвращаться не хотела, а предложение Анисовых переехать к ним оставила без ответа. Старики горевали и не могли понять, почему она молчит. Доктор тоже попытался выяснить, в чем причина ее нерешительности. Ответ показался ему забавным. Лиза долго по-детски юлила, отводила глаза, стараясь уйти от расспросов, как вдруг шепотом, словно раскрывая страшную тайну, сказала:

– Они будут заставлять меня играть по шесть часов в день, вот увидите. Я не выдержу.

Доктор пообещал, что поговорит с ними, и если это единственное опасение, то Лиза может быть абсолютно спокойна, заставлять ее никто не станет. Анисовым он объяснил, как непросто им будет с Лизой, что все может опять повториться, что даже лекарства не спасут, если опять ее потянет к бутылке. Еще он добавил, что возвращение пианистки может не произойти, а может, наоборот, проявиться нечто совершенно уникальное, но в любом случае – терпение, только терпение.

Рояль в квартире Анисовых занимал полностью центральную комнату, две другие расходились от него узкими рукавами. Он напоминал кита, запертого в клетку малометражной квартиры, и было абсолютно непонятно, как он сюда попал. Единственное объяснение, приходящее в голову, – дом выстроен вокруг рояля! В самом деле если не дом, то вся жизнь крутилась возле его величественной и значительной фигуры. Эмигрировать с хозяевами рояль не мог, он был невыездной, за рубеж выпускали инструменты только отечественного производства, поэтому Анисовы решили, что, когда дело дойдет до отъезда, сначала найдут стойло для их «рабочей лошадки», а хозяйский хлев пусть забирают городские власти, не жалко. Вся родня Анисовых уже выехала. Перестройка в стране набирала обороты, но до всяких полезных вещей, вроде приватизации и продажи жилья, дело еще не дошло, приходилось как-то выкручиваться – разменивать, прописывать, съезжаться и разъезжаться. Все это их мало занимало, а вот судьба кормильца волновала не на шутку. С появлением Лизы появились надежды все обустроить. Можно было сделать ей прописку, потом обменять их квартиру на однокомнатную, но главное, оставить их вдвоем – Лизу с роялем или рояль с Лизой, не важно. Что думал по этому поводу сам старик «Бехштейн», никто не спрашивал.

Он слегка дрожал и поскрипывал от усталости почти пятидесятилетнего рабочего стажа, мечтал об отдыхе, надеясь, что с годами его хозяева угомонятся, как на тебе, появилась новая мучительница по имени Лиза. Вначале ее появление не предвещало больших неприятностей. Она иногда подходила к нему, легонько касалась тонким пальчиком клавиш, вслушивалась, улыбалась и отходила. Роялю это нравилось, ее прикосновения были приятны, и он сожалел, что они столь кратковременны. Но вдруг, через месяц легкого флирта, девушка с азартом и диким упорством набросилась на клавиатуру и застучала по ней изо всех сил. Ей далеко не все удавалось, она злилась, начинала опять и опять. Это было невыносимо. Она работала по шесть, иногда восемь часов в день. Анисов даже отказывал ученикам и занимался только с ней. Таких мук рояль еще не знал. Измочаленный, охрипший, он стонал по ночам, боясь признаться себе, что с нетерпением ждет утра, чтобы поскорее почувствовать себя причастным к чуду. И чудо произошло, даже не одно и не два – все сразу.

Лизе расхотелось умирать. Пить тоже. Конечно, доктор Лиманский долго над этим работал, но и без рояля тут не обошлось. Несколько месяцев ушло на восстановление прежней формы, был сыгран весь «Хорошо темперированный клавир» Баха, сонаты Моцарта и Бетховена. Замаячила возможность выступить на молодежном фестивале музыки в ГДР. Решили, что Лиза должна ехать со Вторым фортепьянным концертом Рахманинова. Поездка была назначена на сентябрь. Лиза подготовилась к ней в рекордные сроки.

Глава 2

Фестиваль проходил в Восточном Берлине под эгидой комсомола, доживавшего последние дни на своей исторической родине. Собственно, Германской Демократической Республике тоже оставалось недолго существовать, стена еще стояла, но уже без колючей проволоки и автоматчиков на вышках. Анисовых в поездку не брали, все педагоги остались за бортом. Так решил комсомол – только молодежь, и точка. Предполагался приезд союзных делегаций. Лозунг «Музыка стирает границы» должен был работать для всех: для армянской флейтистки из Нагорного Карабаха и азербайджанского струнного трио; для фольклорного ансамбля турок-месхетинцев и узбекского танцевального коллектива; грузинский тенор должен был петь дуэтом с абхазским сопрано. Устроители старались в рамках фестиваля продемонстрировать нерушимость дружбы между народами разваливающейся на куски Коммунистической Империи.

Немцы жаждали воссоединения и полного демонтажа стены. По Александер-плац бегали ребята с дубинками и громили витрины, они орали что-то о единстве Германии и ненависти к советским оккупантам. Разговаривать по-русски в дружественном Восточном Берлине стало небезопасно. В первый же вечер, когда рыженькая немка Габриелла, инструктор и распорядитель музыкального фестиваля, попросила не задерживаться и проходить к автобусу, который повезет делегированных музыкантов в пансионат на берегу озера, произошел неприятный инцидент. Виолончелистка из Молдавии не могла понять, куда делся ее чемодан. Она охала, бегала по перрону и громко возмущалась: «Товарищи, да что же это такое! Вот только что он тут стоял, клетчатый такой, с тесемками…» Особого сочувствия в лицах не наблюдалось, может, люди просто не понимали языка, на котором она горюет. К ней подошел плотненький дядька в фетровой шляпе пирожком и, вынув из кармана потную, волосатую лапищу, взял девушку за подбородок, сдавив щеки и вывернув губы.

– Russische Schweine, – сказал он по-немецки, а потом на ломаном русском добавил: – Нам твой ничего не надо, иди домой, русский билиять.

Виолончелистка закричала и попыталась освободиться. Подбежала Габриелла, возбужденно затараторила, грозно наступая на местного хама и тыча ему в лицо какую-то маленькую синюю книжицу. Он плюнул ей под ноги и удалился, неся впереди себя пивное брюхо. Чемодан нашелся, а девушка весь путь до пансионата рыдала и говорила, что теперь выступать не сможет. Коллеги сочувственно негодовали, и все успокоились только на месте, когда закончилось расселение по коттеджам, стоящим в уютной тени рощи, переходящей в насыпь, за которой тянулась узкая полоса пляжей. Там было полным-полно молодого народа из некогда дружественного соцлагеря. Раскрепощенные девушки, в основном немки и венгерки, ходили без верхней части купальников, возле них спокойно сидели, лежали, играли в волейбол соотечественники мужского пола. Нашим делегатам, прибывшим из Узбекистана, Азербайджана и Грузии, такое самообладание и не снилось. Они сразу облюбовали деревья за насыпью, на которых расселись с биноклями, привезенными для продажи и обмена на местных рынках. Десятикратное увеличение давало возможность рассмотреть не то что грудь, даже форму соска бесстыдных пляжниц, а главное, совершенно безнаказанно. Со стороны пляжа деревья напоминали репродукцию картины «Грачи прилетели». Периодически очередной «грач» с грохотом валился на землю, не рассчитав прочность ветвей молодой лесопосадки. Женская часть музыкального фестиваля кидала презрительные взгляды в сторону обсиженных деревьев, и в то время как западные девушки раздевались, русские, наоборот, одевались, меняя наряд за нарядом. Только Лиза, казалось, была абсолютно равнодушна к происходящему. В коттедже стояло пианино, и был установлен график репетиций. Если никто не приходил, она сразу заполняла паузу. На пляж ни разу не вышла.