Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria Страница 25

Прихватив с собой новенькую легкую генеральскую плащ-палатку, Иван ушел. А мама не пришла ни через час, ни через два, ни через три, ни через четыре часа. Волнение Александры нарастало. Наконец, она решилась выйти на улицу под изрядный дождь, а зонтик забыла и не захотела возвращаться, чтобы не накликать беду дурной приметой. Сначала она дошла до ближайшего магазина, чтобы наменять монет для телефона-автомата, а потом еще квартал добиралась до телефонной будки.

Как-то само собой, не раздумывая, набрала рабочий телефон Нади, которую у них в медучилище сначала звали «Надя-булка», а к концу обучения «Надя-неотложка» за то, что она в случае чего всем бросалась на помощь. К счастью, Надя оказалась на месте. Александра попросила подругу «добежать до дворницкой», благо это было ей не так далеко.

– Я мухой, – пообещала Надя, – ты не боись!

Пока Александра, стараясь не поскользнуться под дождем, прикрывая руками большой живот, доплелась от телефонной будки домой, то вымокла вся, как говорится, до нитки. Поглядывая на облепленный мокрым сарафаном живот, она нервно хихикала, радуясь и смущаясь, что это она, Александра, такое «чудо-юдо», как дразнились когда-то в ее детстве, то ли в Благовещенске-на-Амуре, то ли в Петропавловске-на-Камчатке: «чудо-юдо рыба-кит». Потом, читая сказку за сказкой своей дочери Екатерине, она узнала, что это не самодельная дразнилка, а цитата из «Конька-Горбунка» Петра Ершова:

Мы приедем на поляну —Прямо к морю-окияну;Поперек его лежитЧудо-юдо рыба-кит.

В детстве мама не читала Александре русских сказок, так как считалась неграмотной. А когда сама Александра начала читать сказки маме, то «Конька-Горбунка» они как-то пропустили.

В полутемном коридоре вымокшую насквозь Александру с ее облепленным сарафаном животом встретила полусогнутая старуха Валера и, глядя на нее, укоризненно покачала белой головой.

– Так получилось! – широко улыбнувшись старухе, развела руками Александра. – Так получилось!

Старуха Валера хотя и не слышала ничего, но понимала по губам. Она и сейчас все поняла правильно, заулыбалась Александре и указала пальцем в сторону ее комнатки: дескать, иди и быстрей переодевайся. Валера очень любила сладенькое, и Александра часто баловала ее то печеньем, то конфетой. Нужно сказать, что народ в их коммуналке подобрался хороший. Кроме экс-балерины Валеры и ее дочери музыкантши, остальные соседи были рабочие, зацепившиеся в Москве еще с начала тридцатых годов. Особенно удачно для Александры сложилось то, что в основном это были украинцы, и когда они услышали от Александры ридну мову, то тут же растаяли. Ванечка-генерал не только у них в коммуналке, но и вообще на улице пользовался абсолютным авторитетом. Молоденькие девчонки и женщины смотрели на него с вожделением, а мальчишки и парни, старики и старухи – с большим почтением. Даже их дом, который раньше по номеру называли «девяткой», теперь стал «генеральский». Это не могло не льстить Александре.

Стаскивая с себя прилипшую одежду, она как-то неловко повернулась, потеряла равновесие и завалилась на бок. Хорошо, что кровать была рядом и смягчила ее падение. Смягчить-то смягчила, но все равно Александра почувствовала, что что-то в ней стало не так, хотя боли она пока не ощущала.

Надя пришла только в пятом часу запыхавшаяся, раскрасневшаяся. В руках у нее был маленький красный зонтик, годившийся больше от солнца, чем от дождя.

– Радикулит маму Аню шандарахнул, – затараторила с порога Надя, – ты представляешь, нагнулась шнурок завязать и говорит – «не разогнусь, хоть плачь». Еле до койки добралась. Ну, я еще в больничку к себе сгоняла, сестричку ей привела, пусть подежурит, поможет чего, что… Ой, Саня, ты белая вся! – наконец, взглянув на Александру, вскрикнула Надя.

– Схватки, – буднично произнесла Александра, хотя глаза ее расширились и посветлели.

– Надо идти, Саня, давай я тебя поведу.

– Собраться бы…

– Некогда собираться. Где ключ от двери? А, вижу. Вон на гвозде. Ой, там дождь лупит, а у меня зонтик смешной.

– Возьми в шкафу старую Ванину плащ-палатку.

– Шик! Блеск! Красота! – развертывая видавшую виды, выцветшую плащ-палатку из брезентовой ткани, обрадовалась Надя. – Ее нам на двоих хватит. Пошли!

– Она с ним фронт прошла, а потом и Китай. От Черного до Желтого моря. В двух местах пулями пробита и в двух осколками прорвана. Он ее хранит.

– Ты болтай меньше, – оборвала ее Надя, – губы прыгают.

– Я от страха болтаю.

– Не боись!

– Ой, записку Ване, – остановилась, вышагнувшая за порог комнаты Александра.

– Не возвращайся, ты что?! Я сама напишу, – велела Надя.

И написала: «Ваничка мы рожаем Граурмана[15] Саша, Надя».

Прошедшая огни и воды фронтовая плащ-палатка надежно укрывала их от дождя.

– Тяжеленная какая, жуть! – заметила про плащ-палатку Надя.

– Я не дойду, – сказала Александра.

– Еще чего? Дойдешь, как миленькая!

– Надя, я рожу на улице.

– Терпи. Родишь, где положено.

Не зря была у Нади кличка «неотложка». Трудно сказать, как бы обошлась без подруги Александра. Остаться в коммуналке один на один с глухой старухой Валерой? Вряд ли осталась бы. Да и дойти до роддома под проливным дождем тоже вряд ли удалось бы. А там кто его знает…

– Дождь – это к большой удаче, – подбадривала по дороге Надя, – держись за мою шею крепче.

– Крепче не могу.

– А ты через не могу. Самого умного, самого красивого, самого веселого мальчика родишь!

– Д-девочку, – стуча зубами, не согласилась Александра.

– Значит, девочку. Тем лучше. Будет моему Артемке невеста.

Приемный покой роддома был полон. Надя прислонила Александру в плащ-палатке, с которой стекала вода, к стене и, не слушая возмущенного ропота ожидающих своей очереди женщин, ринулась куда-то в глубь темного коридора с тускло-желтыми электрическими лампочками, свисающими с потолка. Александра слышала, как Надя громко козыряла именем Папикова, упоминала замминистра Ивана Ивановича, называла ее женой генерала; ей было нестерпимо стыдно, и она невольно зажмурилась, чтобы не видеть лиц окружающих ее женщин. Но стыдно было недолго. Надя притащила за руку дежурного врача, санитарку и, оторвав Александру от стенки, втолкнула ее в их объятия.

– В родовую ее! Воды отошли! – скомандовала Надя, а убедившись, что ее команда исполняется, подняла с пола тяжелую плащ-палатку и вышла из приемного покоя.

Дождь стал гораздо мельче, но было сумрачно, как поздним вечером, хотя до захода солнца оставалось еще далеко.

«Григорий Федотов врывается в штрафную площадку минчан. Удар! Гол!» – донесся до Нади откуда-то из уличного репродуктора крик футбольного комментатора Вадима Синявского.

Вскоре Александра родила. Оказалось, что нахрапистые действия Нади были единственно верные.

– Девочка, три сто, – объявили Наде.

На выходе из роддома, когда было уже почти темно, она столкнулась с запыхавшимся Иваном в генеральской плащ-палатке.

– Поздравляю! – сказала ему Надя.

– Ага, наши выиграли: четыре – один!

– С дочкой поздравляю: три сто!

Выписавшаяся из роддома Александра, впервые представляя дочь своей матери и мужу, сказала:

– Голубоглазая девочка родилась, но, говорят, глаза у нее обязательно потемнеют.

– И у моей мамы Екатерины Ивановны глаза были голубые, – сказал Иван.

– А у еи прабабки Катэрыны очи булы сыни-сыни, – торопливо вставила Анна Карповна по-украински.

– Значит, и у нашей Екатерины Ивановны глаза будут голубые или синие, – согласилась Александра.

– Спасибо, – улыбнулся покрасневший Иван. Ему очень польстило, что вот так, сразу, жена нарекла их дочь в честь его матери и его отца.

– Мам, а у прабабушки Екатерины действительно были синие глаза? Я что-то раньше об этом не слышала, – спросила Александра, когда они с матерью остались наедине.

– У нее глаза были карие.

– А зачем же ты сказала синие?

– На всякий случай.

– Ма, на какой такой случай?

– Поживем – увидим.

В пятом часу утра Александра, наконец, заснула. А на 9 часов был намечен ее доклад в Центральном институте усовершенствования врачей, в большом длинном здании на спуске от Садового кольца по Баррикадной улице.

К Новому году Иван Иванович вернулся с Дальнего Востока, а в феврале ему предстояла очередная командировка. В феврале была запланирована поездка на Черноморский флот в Севастополь. Ровно за год до Дня Победы – 9 мая 1944-го они с Александрой брали Севастополь штурмом, на смазанных солидолом немецких гробах форсировали перед восходом солнца Северную бухту. А теперь страна не праздновала День Победы и, что совсем обидно, писала эти слова с маленькой буквы.

Собирались встретить 1958 год своей «фронтовой» компанией, созванивались, обсуждали, а получилось так, что полночный бой новогодних курантов встретили в кругу семьи: Иван, Александра, Анна Карповна, Екатерина Ивановна. Приглашенные не пришли по разным причинам: Папиковым подвернулась путевка в очень хороший санаторий Кисловодска, и они не смогли ею пренебречь. Ираклий Соломонович уехал в Могилев к младшей сестре на пятидесятилетие, а бывший начальник госпиталя на Сандомирском плацдарме Иван Иванович с женой должен был идти в свою министерскую компанию, он так и сказал: «Я должен». Нина, муж которой лежал дома простуженный, не могла его оставить; давно примкнувшие к компании Надя и Карен также сказались больными, хотя на самом деле остались дома потому, что вечером, когда их сборы были в разгаре, сын Артем заявил, что не пойдет с ними, а отправится к своим сверстникам: «Чего мне с предками сидеть?!» – «А Катя?» – возразила Надежда. «А что мне с Катей делать? В классики играть?» – лукаво сощурив прекрасные черные глаза, спросил подросток, выглядевший гораздо старше своих пятнадцати лет. «А мама Аня?» – как последний аргумент выкрикнула Надежда. «А маме Ане я позвоню. Всем остальным – привет!» С тем он и улизнул из дома. Мать пыталась остановить его, схватив за полы пальто, но он вырвался и побежал к двери. Надя в ярости бросила в сына сапожную щетку, парнишка ловко отскочил. Она промахнулась, зато попала в большую напольную фарфоровую вазу и разбила ее вдребезги. Потом Надя так кричала на мужа: «Ты все молчишь, молчишь!», так рыдала, что у нее распухло лицо, и это окончательно решило исход дела: «Куда я с такой мордой? В какие гости?!»