Алексей Синицын - Искусство скуки Страница 25

Она в ответ презрительно хмыкнула.

– Вообще-то нельзя. Но, таким дурачкам как ты иногда это удаётся.

– Как так? – Удивился я. У меня появлялась перспектива немного её разговорить.

– Откуда я знаю? Ты всегда спрашиваешь меня одно и то же: «Ульрика, как возможно невозможное?». И каждый раз на свой единственный вопрос ты ждёшь от меня разных ответов.

– Это точно, правда. – Засмеялся я, потому, что отчётливо увидел, что это было именно так.

Теперь, ты понимаешь, откуда во мне возникло желание послать своей матери пять одинаковых писем, а потом не посылать ей и вовсе ни одного? Наверное, разговаривая со своей матерью, я чувствовал, примерно, то же, что чувствовала Ульрика, отвечая мне на мои дурацкие вопросы. Но только Ульрика никогда не была со мной жестока…

– А зачем вообще брать на себя чужую карму? – Я воспользовался приёмом рассуждения вслух, чтобы тревожащие меня вопросы не выглядели в глазах Ульрики столь же глупо, как предыдущие. – Это, наверняка, бессмысленно и бесполезно.

Она перестала терзать свою деревяшку и высказалась совершенно серьёзно, глядя мне в глаза:

– Никогда нельзя путать бессмысленное с бесполезным!

Подумав немного, я согласился с ней. Зонт, подсыхающий возле камина, источал запашистый парок.

– Ну, так, а с чужой кармой, это как будет? – Продолжал я донимать Ульрику.

– Это бессмысленно. – Чётко определила она, разглядывая на вытянутой руке свою рукотворную поделку.

– Значит, всё-таки не бесполезно?

– Ничего, что делается по доброй воле, не бесполезно. – Вздохнула она. – Но ты опять много болтаешь, вместо того, чтобы подумать, почему прошлое неотступно идёт по твоему следу.

– Хм. – Сказал я, раскуривая трубку. – Я-то думал, что хорошо запутал следы.

– Ты, всё шутишь. Скоро ты получишь письмо. – Она попросила у меня огоньку.

(Представляешь, почтальона на берегу моря я увидел только на четвёртый день после нашего с ней разговора, то есть письмо ещё было сравнительно далеко отсюда).

– Письмо от своего прошлого? – Жёлтая жидкость из бутыли невидимой плетью взнуздывала моё воображение.

– Сам всё увидишь. – Она с удовольствием присосалась к своей «глиняной свистульке», так я про себя называл её небольшую курительную трубочку. – Возможно, оттуда ты узнаешь, почему это происходит.

– А, если не узнаю.

– Значит, останешься таким же дураком, как и раньше.

Мне нравилось разговаривать с Ульрикой, она никогда, ни на чём не настаивала категорически, выражалась предельно ясно и конкретно, и ко всему относилась философски. Если бы она не была ведьмой, я бы, честное слово, на ней женился! Ты не стала бы возражать?

Я ушёл от неё в задумчивости, и пока дошёл до дома заново промок. К вечеру следующего дня, видимо, сделав своё дело, нескончаемый дождь закончился, заодно, слегка успев подтопить городские низины возле мельничных складов и железнодорожного вокзала. На освободившемся рассеянном небе снова появилось заспанное близорукое Солнце, всё начало подсыхать и постепенно приходить в порядок. Распрямились и разгладились, мои любимые пластинки в бумажных конвертах, оживилось движение по улицам, и чтение моей книги продолжилось естественным образом, как будто кто-то на злополучной странице, наконец-то, выбрал по команде якорь (страница была за номером 107).

И вот, я опять на своём любимом камне, арендованном мною за пару двусмысленных исторических анекдотов у Каролингов. На самом деле, я никуда с него не уходил, как только начал писать тебе письмо, просто я следую не реальной, а сюжетной хронологии повествования. В общем, ты понимаешь.

Теперь я думал о словах Ульрики, о том, что прошлое зачем-то преследует меня. Лично я бы не стал никого преследовать беспричинно. Разве что, играя в детектива, да и то, поверь мне, самое непродолжительное время. И, возможно, ответ на вопрос о причинах такого преследования находится в твоём письме. По крайней мере, всё это чрезвычайно любопытно, особенно, на фоне моей обыденной скуки. Ты знаешь, что такое скука? Это – время, которое даётся нам, чтобы примириться со временем. Глубокомысленно и в самую точку, не правда ли! Вольтер изрёк эту мысль со своего любимого унитаза, из чего я делаю вывод, что на нём он скучал весьма продуктивно, о чём, между прочим, свидетельствую и его многочисленные биографы. Почитай – убедишься сама.

Я продолжаю тебе объяснять, почему я всё ещё не вскрыл конверт с твоим письмом. Мне, наверное, пора уже с такой выдержкой устраиваться на работу почтальоном. Если я найду в твоём письме то, что мне хочет сказать прошлое… Постой, постой, похоже, мой каролингский камень решил посоревноваться в многомудрости со знаменитым вольтеровским унитазом! Мне пришла в голову мысль (разумеется, от камня), что прошлое преследует меня, чтобы что-то мне сказать. Оцени, это что-то новенькое! Моё прошлое я представил себе не в качестве обыкновенного модуса времени, а в виде разумного собеседника, претендующего на то, чтобы быть, по крайней мере, услышанным, если не понятым. Но письмо, которое покоится теперь между страницами 263 и 264 моей книги писала ты, значит в каких-то местах прошлое, очевидно, водило твоей рукой. Так получается?

Наверняка, читая эти строки, ты снова подумала о моём мужском эгоизме. Дескать, ему совсем не интересно, что написала лично я, его интересует лишь то, что написало моей рукой прошлое. Я и сам подумал об этом, и даже искренне устыдился, как это принято делать приличным людям в подобных случаях. Но, послушай, во-первых, Ульрика ничего мне не говорила о тебе, а лишь о письме, в котором, возможно… Во-вторых, я могу вообще не открывать письма, чтобы оставить всё как есть, и не давать тебе повода для ревности к моему прошлому, и остаться «таким же дураком, как и раньше». Ульрика ведь точно так и выразилась насчёт меня. Я вот и подумал, может быть, мне вообще подсознательно нравится эта игра с преследованием? А, в-третьих, вскрыв конверт, я, не исключено, вообще не смогу получить ответ ни на один свой дурацкий вопрос. Ульрика ведь сказала только: «возможно». А, главное, ты, конечно, уже и сама поняла, меня больше всего пугает то, что прошлое вообще ничего не хочет мне сказать, и моё фантастическое предположение, на самом деле, это всего лишь нелепая выдумка каролингского камня усиленная действием жёлтой жидкости из той самой бутылки, из которой мы пили с Ульрикой.

Я понял, я не «настоящий мужчина»! Настоящий мужчина просто бы вскрыл конверт, он всегда бы предпочёл простое действие моим многочисленным сомнениям, размышлениям, всевозможным играм с прошлым, написанию почти четырёх тысяч слов (я даже не поленился посчитать!). Это ясно как божий день. Но, тогда скажи мне, как мне быть с тем маленьким мальчиком на старой фотографии с мёртвым зайцем на руках? Просто, бросить его там, оставив заложником минувшего? В условиях, когда я ничего не могу для него сделать, я должен просто заплатить им за перемирие и за своё нынешнее спокойствие?

Знаешь, меня всегда удивляла чудовищность вопроса, а что бы вы изменили, если бы у вас была возможность начать всё сначала? Это просто какое-то наваждение, жестокая насмешка! Снова вручить мне мёртвого зайца и спросить, что я буду с ним делать на этот раз?! Но разве вы не знаете, что я как и тогда ничего не смогу сделать, ничего не смогу изменить? Прошлое – это всегда неизбежность! Разве вы не понимаете, что я только, в очередной раз, переживу моё страдание? Разве вы не видите, что того одного раза мне не мало, а, наоборот, много, даже слишком много?!

Я обязательно прочту твоё письмо, прочту, сидя на своём излюбленном камне эпохи Каролингов, на берегу залива, прямо в эпицентре моего одиночества, среди бледно-жёлтого песка и скрипящих чуть поодаль, будто стонущих от каких-то старых незаживающих ран сосен. Обязательно прочту, но только после того, как отправлю тебе своё. К сожалению, почтальон уже давно скрылся из виду, а на берегу, как назло, нет ни одной бутылки, чтобы прямо сейчас запечатать письмо и отправить его тебе морем – это был бы самый простой и весьма надёжный способ, согласись. А может попробовать, изловить чайку, и привязать к её скрюченной лапке небольшой белый рулончик, состоящий из свёрнутых бумажных листочков, с нанесёнными на них, примерно, четырьмя тысячами глупых слов, которые никогда не вырвались бы из меня наружу, если бы я не получил твоего письма, и если бы у меня не было моего безжалостного прошлого, в котором, увы, ничего уже изменить нельзя…

Contrapunkt № 8

Это было удивительно своевременно – повстречать его в мире ветряных мельниц и проезжающих мимо коротеньких поездов, обрывающихся внезапно, как машинописная строка. И колёса их стрекотали вразнобой, неровными очередями, совсем как рычажки с литерами, словно торопились нанести какие-то непонятные буквы на белые листы её памяти, а потом навсегда скрывались из виду. И мельницы. Мельницы существовали повсюду, уныло тянущиеся до горизонта, бессмысленно размахивающие своими гигантскими лопастями, разгоняющими ветер. Ей казалось, что они указывают направление движения поездам и облакам в те края, из которых нет возврата…