Нина Нефедова - В стране моего детства Страница 25

– А что бы он сделал? – трезво рассуждал дед. – Тем рогом чешись, который достанешь. Она же беспачпортная, по закону венчанная, к мужу приписанная. Бабе дорога – от печи до порога. И прытко бежит лошадка, а дальше хвоста не убежит…

Нам было жаль няню, но скоро мы забыли о ней, у нас появилась новая девушка из деревни, лет семнадцати, сирота, которая из милости жила у дальней родственницы. Девушка маме понравилась, какую-то роль в этом сыграла и жалость к обездоленной сироте. Но девушка оказалась на диво ленивой. Утром, перед отъездом в школу, мама, бывало, мечется, поднимая со сна малышей и одевая их, ведь не могла же она опаздывать к первому уроку, а нянька лежит себе полеживает в постели, ей и невдомек, что поднять, одеть и накормить детей – ее прямая обязанность. К тому же она пристрастилась к чтению, открыв для себя отцовскую библиотеку. Отец в какой-то мере был виноват в этом. Заметив в девчонке любовь к чтению, он обрадовался и, усовестившись тем, что они эксплуатируют труд девушки, которой следовало бы учиться дальше, настоятельно советовал ей читать как можно больше:

– Книга – источник знаний, – говорил он, – если хочешь стать настоящим человеком – читай!

И девчонка стала читать. Кое-как накормив ребятишек и усадив их на пол, оставив незаправленными постели, не сделав самой элементарной уборки в комнатах, она усаживалась с ногами на диван и читала, читала, не слыша воплей подравшихся ребятишек, их просьб о горшке. Отец с сожалением обнаружил, что читала она главным образом о Шерлоке Холмсе и Нате Пинкертоне, книги же, рекомендованные им, оставались непрочитанными.

Приезжала мама из школы и хваталась за голову, не зная, за что браться: садиться ли за проверку тетрадей, готовиться к завтрашнему уроку, или наводить порядок в комнатах и стирать пеленки? в конце концов, она пришла к выводу, что с няней следует расстаться, отец не соглашался. Но однажды, когда, решив растопить печь, он попросил няню нащепать лучины во дворе, и она отказалась под предлогом, что ее могут арестовать за работу в праздничный день (было 1-е мая), отец вскипел и велел ей собрать вещи.

Очередная няня была из наших Павловских девчат. Вызывало удивление, откуда в грубой рабочей семье, где отец был постоянно пьян, а мать слыла крикливой базарной бабой, могла родиться такая неземная красота? Глядя сейчас на актрису Лию Артмане, нежную, хрупкую, я вспоминаю нашу няню. Но недолго она жила у нас. Ее сманил к себе местный батюшка, молодой попик, сманил вначале как прислугу, а потом и женился на ней. И надо было видеть, как хороша была молодая попадья в черном одеянии, оттенявшем молочной белизны кожу, светлые косы и бледно голубые глаза, молитвенно поднятые вверх.

Отец негодовал. Его, атеиста, выводила из себя мысль, что не откуда-то, а именно из его дома ушла к попу ангельского вида девица.

У следующей няни было в поселке веселое прозвище – «Танька-шельма». Появилась она у нас как-то неожиданно, а до этого жила в городе в прислугах. Маленькая, коренастая, с широким лицом в редких оспинах, она, тем не менее, была обаятельна веселыми серыми глазами и постоянным оживлением, не сходившим с лица. Любила она попеть, поплясать и часто убегала на какие-то загадочные вечеринки, считая необходимым предварительно получить на это согласие мамы.

Ближе к вечеру, после обеда, быстро управившись со всеми делами (а дело так и кипело в ее руках), она заискивающе спрашивала у мамы, соблюдая городской, точнее, «господский» этикет:

– Барыня! Разрешите мне сегодня пойти на вечерку!

«Барыня», конечно, разрешала. Татьяна оставалась довольна полученным разрешением, а, обратившись к хозяйке со словом «барыня», давала понять, что она не какая-нибудь там деревенщина, знает приличное обращение, недаром жила в городе у господ. Подозреваю, что этим «барыня» она возвышала не столько маму, сколько себя. Что из того, что живет она теперь в деревне, а все-таки у господ, и хозяйку называет «барыня». Это ей, по-видимому, было необходимо для самоутверждения после того, как она покинула неожиданно город и появилась в поселке.

Далее для меня и сестры начиналось самое интересное – приготовление Татьяны к вечеринке, или вечерке, как тогда говорилось. Прежде всего, Татьяна тщательно мылась, несмотря на зиму, обливалась водой в боковушке с головы до ног. Потом перед жарко топившейся печкой сушила волосы, потом завивала их щипцами, каля последние над керосиновой лампой, потом углем наводила себе брови, сдвигая их над переносицей, затем из катышка воска вставляла себе зуб, ибо на месте одного из передних зубов у нее была пустота. Этот искусственный зуб, преображающий няню, кажется, производил на нас самое сильное впечатление. Потом Татьяна пудрилась толченым мелом, подкрашивала щеки и губы цветной бумажкой из-под конфет и была готова. Хотя нет, оставаясь в белой хлопчатобумажной рубашке с лямочками (комбинации, как теперь бы сказали), она долго колебалась, что же ей надеть? Прикидывала на себя перед зеркалом одно платье, другое и, в конце концов, оказывалась в черной юбке «клеш» и в белой кофточке, отделанной кружавчиками. Вот теперь она была совсем готова. Она повертывалась перед нами на каблучках своих выходных туфель и казалась нам красавицей: оспинки на лице прикрывала пудра, жиденькие волосики завиты и пышно взбиты, румяные губы открывают в улыбке полный рот зубов, глаза. Ну, глаза хороши сами по себе, серые, они так и искрились в предвкушении удовольствия. Они полны лукавства, может быть, именно из-за них у Татьяны прозвище: «Танька-шельма?». Но время показало, что не только из-за них. Неожиданно мама обнаружила в своем гардеробе пропажу кофточки. Татьяна повинилась, сказала, что она взяла только «примерить». Но «примерка» повторилась, и с Татьяной пришлось расстаться. Прощаясь, она заливалась слезами и причитала:

– И что за природа у меня такая. Ведь знаю, что нельзя брать чужое, а руки сами тянутся, возьми…

Позднее отец нам объяснил, что есть такое психическое заболевание – клептомания. Люди, страдающие им, склонны к воровству. В студенческие годы я столкнулась (как мне тогда казалось) с этим заболеванием. Была у меня подруга по университету, а у той сестра, исключенная из университета во время чистки. Однажды втроем мы пошли покупать мне костюм. Примеряя его, я дала подержать сумочку с деньгами сестре подруги. Костюм мне понравился, был одобрен сестрами, и я пошла к кассе, оплатить покупку. Открыла сумочку и глазам своим не поверила: денег в сумочке не было. Растерянная, я кинулась к прилавку, не обронила ли? Подруга стала мне помогать в поисках. И только сестра ее стояла с отсутствующим видом, хотя должна была волноваться больше всех, ведь сумочку-то с деньгами она держала в своих руках. Так я и осталась без костюма. По прошествии некоторого времени я поняла, что это был чистейший случай воровства (настоящие больные клептоманией, как правило, присваивают абсолютно бесполезные для себя вещи).

Так вот о Татьяне. Однажды она прибежала растрепанная, взволнованная и – к маме:

– Барыня! Умоляю, одолжите десятку. В городе умирает тетка, сестра матери, богатющая! Двухэтажный дом на Пермской улице. Мама говорит, поезжай, Татьяна, а то добро не знай кому достанется! А мне, стыдно сказать, и выехать не на что. Я отдам, вот вам крест отдам, – Татьяна перекрестилась.

– А хотите, я в городе полсапожки девочкам куплю. Вон у Наденьки, туфельки старенькие, да и у Нины тоже…

Действительно, с обувью у нас было плохо, и мама рискнула, дала десять рублей. Татьяну, как ветром сдуло с крыльца. Больше мы ее не видели. Бабушка Васса Симоновна неодобрительно отнеслась ко всей этой истории:

– Уж больно ты проста, Анюта. А простота-то она хуже воровства, не в укор тебе будь сказано. Нашла, кому поверить… «Шельму»-то ведь недаром припаяли к девке…

– Э-э-э, старуха! Грех да беда с кем не живет! Где наша не пропадала! – примирительно успокаивал дед.

– Грехи не пироги, прожевав, не проглотишь, – не сдавалась бабушка.

Долго еще вспоминали в семье обещанные Татьяной «полсапожки». Отец, глядя, как я надеваю лапти, морща губы в улыбке, подшучивал:

– Что ж ты лапти обуваешь? Обула бы «полсапожки»!

Или:

– Надо бы развязать «котомку» (второе прозвище Татьяны). Не там ли они лежат?

Глава 7. Крушение веры

В детстве проблема религии для меня была мучительной и сложной. Воспитывались мы под двойным влиянием. С одной стороны отец – умный, волевой человек, убежденный атеист, с другой стороны мать – мягкая сердечная женщина, как дочь священника, получившая строгое религиозное воспитание. Я металась между ними двумя, склоняясь, то к неверию, то к религиозному экстазу.

Помню великопостный вечер накануне моей первой исповеди. Я лежала с мамой на ее постели, и мы припоминали все мои прегрешения. Грехов у меня оказалось много: обидела бабушку, подралась с соседским мальчишкой, без разрешения залезла в банку с вареньем, наступила кошке на хвост и так далее и тому подобное. Я чувствовала себя великой грешницей и обливалась слезами искреннего раскаяния. С трепетом ждала я следующего дня, чтобы исповедоваться в своих грехах перед батюшкой, а через него покаяться в них и перед Богом.