Петр Краснов - Заполье Страница 25

– Уже привела, к смуте… – Слово это, видно, не чуждо было лексикону и понятиям хозяина. – Думают потом, задним числом и умом – если он остался еще. В эмиграции, вот еще место, где думать начинаем… А я хочу дома жить и нигде более. Нет, выправлять надо, противостоять этому. Потому и позвали вас… в союзники, да, попросили: палку ведь, чтобы выпрямить, надо в другую сторону малость перегнуть, не без этого. Ну, вы-то понимаете… – Он внимательно глядел, хотя в позе-то самой расслабленной пребывал, полулежа. – И вы правы: феодализм мафиозного толка, да еще без аристократии – это даже не тупик, это хуже… К тому идет, соглашусь. С быдлом рабочим, по терминологии некоторых, никто ничем делиться не собирается, и это уже явным стало, мало того – политически, законодательно обеспеченным… весьма неосмотрительно закрепленным, опасно! И не надолго. Сословное сотрудничество в колыбели душат, и я не знаю, по чести говоря, на что они там рассчитывают…

– Вы полагаете, что они хоть что-то считают там, думают?

– Да, это я перехватил трошки, пожалуй, – дрогнул в усмешке усами Леонид Владленович, замял сигарету в пепельнице, – переоценил их инстинкты хватательные, рефлексы. Для думанья, кстати, там янки сидят у рыжего прохиндея, советники – целый штаб, за сотню рыл… Рыло суют.

– Вот оно как… А информацию, конкретную?

– Дам. Но – инкогнито. Для всех без исключения. – И посмот рел долгим – для пущей внятности? – взглядом, степлил глаза. – Правильно делаете, что под себя берете все… так и продолжайте. Распустишь – потом не соберешь, человек наш распустеха. И с этим… с Левиным, в случае чего, не стесняйте себя – незаменимых нет. А на мои – при других – сентенции всякие смягчающие не обращайте особого внимания… Ну, разве что внешне. Я работой вашей, газетой доволен. Гните свое, подстрахую. Так и как вам Вейнингер, перечитали?

– Силен. И самостоятелен, как кажется, самобытен даже – при тех же прежних моих оговорках. Не шарлатанит почти, не Фрейд. Ясно теперь, почему его век целый напрочь замалчивали…

– Почему ж?

– Сами понимаете, – улыбнулся Базанов. – Двух таких врагов могущественных заиметь – женскую половину и еврейство – это самоубийцей надо быть… Это умудриться надо.

– Вот именно, умудриться… Нет, ну что – Чубайс? – сказал он входящим с террасы Мизгирю и молодому полному финансисту с занятной, что и говорить, фамилией: Рябокобыляка. О чем-то наедине переговорить, верно, выходили в парк и даже как будто продрогли малость, вечер октябрьский свеж был, к коньяку поторопились. – Они, сдается мне, даже не знают, не вполне понимают, в какой стране живут… разве не так?

– Вот они-то как раз понимают, иначе б такими наглыми не были, – с ходу включился Мизгирь, осторожно, держа на отлете бокал, отвалился в кресло. – Ф-фу, натабачили… сатане небось кадите?! Уж не знаю, как сильные стороны, а вот слабости ее они на ять разнюхали, просекли. Ни одну слабину еще, между прочим, не пропустили, чтоб не сыграть на ней – подчас блестяще сыграть, вы заметили? Ни одной удачной попытки сопротивленья им не допустили. И если события развиваются по наихудшему варианту, а так оно и есть, то и правильно: дураков надо учить. Хорошо учить! Другой вопрос, можно ль их вообще чему-нибудь научить – в принципе. – И бокалом салютнул: – Но, тем не менее, за хорошую школу!..

– Да никакое не пониманье это, – более чем с неудовольствием поморщился Воротынцев, – а рвачество, заурядное самое… если б не масштабы.

– Допущу: отрицательное понимание. Отрицающее нас – что, легче нам от этого?

– Ненадолго все, лишние траты… – повторил себя, свое хозяин, встал резко, заходил, как при зубной боли, и непривычно было видеть его в неспокойстве этом, в болезненной раздраженности, проступившей сейчас в таком деловито-значимом и корректном всегда, разве что усмешливом иной раз лице. – Огромные траты, гомерические – чего ради? Чтоб кучка мошенников порезвилась и… саморазоблачилась? Так их и без того видно, пробы же ставить негде… Ну, разгрохают, развалят – а дальше что, кто подумал?

– Дальше не им думать – нам… Нам.

Эта неожиданная, живая и родственная такая досада, никак не от ума, понимающего же, что история любит дурить, из бревна спичку вытесывать, тронула тогда Базанова – и, может, глубже сопереживанья простого… если уж воротынцевы чувствуют так, знают, то, выходит, вправду дело дрянь. Никем теперь, считай, не оспариваемая обыденная историческая дрянь.

На террасу вышел, к спящим уже, растерявшим почти всю листву деревьям, под высокий остудный покой ранней луны, не уходить бы из-под него…

Значит, в известность поставлен хозяин, принципал – и никем иным, как Владимиром свет Георгиевичем, больше некому. Ни рано ни поздно конфликты начинаются, в самый раз; да и положим, мудрено без них, как-то даже и противоестественно.

Он, впрочем, поначалу и за конфликт это не счел – много чести. На днях Левин положил на стол ему несколько полос, только что с принтера; он бегло стал просматривать их – и остановился:

– А это что за… дива? Из комсомольского репертуара?

Треть двенадцатой полосы была лихо разрисована Слободинским: симпатичная молоденькая ведьмочка с горящими глазами в кругу зодиака, а под знаками его астрологическая цыганщина, какой-то Э. Сибильской подписанная…

– С Владимиром Георгиевичем, с ребятами все согласовано – все «за»… Любителей до черта развелось, надо и с ними контакт искать. Пусть читают, гадают себе – а мы им кое-какие меж тем разгадки подкинем…

– Гадают?! – Сдерживая себя, пытаясь понять, он смотрел снизу в узко посаженные избегающие глаза Левина. Куда как трезвые люди, они шли на обман с простотою, какая хуже любого воровства – или почти любого… Нет, никак не зря сказано про эту простоту специфическую. – А думать кто будет?

– Ну, не они, это уж в любом случае, – нервно уже усмехнулся Левин, но глядел сообщнически, – не заставишь. Это ж кара для них – думать. Пусть гадают лучше, нам верят. Да у всех она сейчас, эта рубрика, в «партянке» даже, сам знаешь…

– Падающего – подтолкни, так? Год барана, дракона… десятилетье обезьян у нас, если уж точней! Все морочат, и мы туда же? Ладно. Себе возьми это, на память. Там что у нас, советы домашнего юриста были, по письмам? Или – «над собой смеемся», юмор?

Но Левин неожиданно уперся, лицо его худое скопческое, и без того малоподвижное, маской стало, стянулось:

– Но единогласно же, вся редакция… мы обдумали, настаиваем. Терять такой контингент – зачем? Владимир Георгич сказал…

– Уже принял к сведенью, что он сказал. А еще чем людей дурить будем, решили? К каким шарлатанам в пособники?

– Но почему так ставить вопрос…

– А как его ставить прикажешь, на голову? Да и потом: решенья принимать вы будете, а людям добрым, разумным в глаза глядеть – мне? – Наверное, лицо его злым стало, потому как Левин вовсе отвернулся к окну, молчал. – Ничего себе, разделенье труда… Будем считать, что инцидента не было. Никакой этой и прочей паранормальщины у нас не будет – ни в каком виде. Полосу восстановишь. А этой Сибильской передай: сибилла, она ж и сивилла, с двумя «эл» пишется… Прорицатели…

Хотел добавить – «добровольцы», но сдержался. Добровольцы – пособнички одичания – игрового этакого, тихого смещения по фазе, и не понять сразу, что их-то, шатию-братию журналистскую, толкает на это. Ладно бы, нужда крайняя, или нажива, или даже уверовали бы сглупа в ахинею эту, дурь домодельную – так нет же, не скажешь… С останкинским отродьем – там понятно, там вполне рациональные придурки вроде чумаков-кашпировских и глоб всяких сполна оплаченный заказ выполняют; а здесь? Потворство массам одурелым, бездумность? Игра бездумная от скуки судьбы, от тоски ее предвидимой нынешней? И все бы ничего, когда б не вываривалось в этом что-то темное и мерзкое, опасное – ко всему нынешнему вареву вдобавок.

Несамостоянье это. На ногах плохо стоят, куда подуло, туда и клонятся. А в подкладке – едва ль не равнодушие, все до фени. И Карманов не устоял, Николай, жидковат в ногах оказался.

В буфетик нижний учрежденческий на обед спускаясь с ним, спросил: а ты какого хрена?! «Да насели: надо! Ну, надо так надо, голоснули даже…» – «Кому надо – Левину? Мизгирю?» – «Похоже… Да понимаю, Вань, лабуда все это. Против души – какая в нас осталась. – И в шевелюру лапу запустил, вздохнул: – Наличные остатки, неликвид… Думал, и ты в курсе». – «Думал он… Может, и у меня по этой извилине заскок в голове – ну, и что?! Да хоть бы и один остался: на своем стой, своего держись!..» – «Тут заскочишь…»

И этот жертву из себя строит, баранью… Заигрываются, будто детки, переигрывают как неважнецкие актеры, остановиться не могут. Играть легче, чем всерьез жить, а плохие актеры упрямы, лгут и опошляют все до конца – сами не зная, где мера этому, конец.

Мизгирь молчал, будто ничего не случилось, и его сомненье было взяло: уж не Левина ли эта затея, нос по конъюнктуре умеет держать, да и отстаивать взялся как свое; а Владимиру-то Георгиевичу с его известным гуманизмом подбрехнуть ничего не стоит, казуса ради… В любом случае, не без пользы это – показать, что не для прокорма только газета, а для дела. А заодно – кто в ней решает, отвечая за все.