Виктор Ерофеев - Акимуды Страница 25

У них, однако, в самом деле неясно, что они знают, а что нет.

– Как? Весть о карте бессмертия достигла Акимуд?

– Если честно, это одна из причин, почему я приехал сюда.

– Почему?

– Это изобретение опаснее ядерного оружия.

…Через час мы с Зябликом, распрощавшись с Послом, сели в машину.

– На Студенческую, – сказал я водителю.

– Ему интересно с тобой, – сказала Зяблик.

– Извини, но с тобой он вообще не говорил.

– Мне нравятся лаконичные мужчины, – усмехнулась Зяблик.

– Но с соблазнением не очень-то получилось.

Она промолчала. Потом, хитро посмотрев мне в глаза, сказала:

– Мы завтра обедаем с Послом в три часа дня в ресторане «Пушкин».

– Что? – Я даже подпрыгнул на заднем сиденье. – Как это тебе удалось?

Она засмеялась:

– Как это ему удалось?

– Знаешь, – сказала Зяблик, входя в свою квартиру, – ты, наверное, думаешь, что я алкоголичка и эротоманка?

– Совсем я так не думаю!

– А зря! – Она мельком посмотрела на себя в зеркало. – Снимай ботинки!

– Дашь тапочки?

– Тапочки тебе не понадобятся. И отпусти водителя.

Он тебе тоже не понадобится. Ты что, хочешь пить?

Мама Зяблика всегда хотела видеть Зяблика больной и усталой. Тогда в мире все было бы в порядке. Она от Зяблика ждала жалоб. Когда жалоб не было, она подозревала Зяблика в скрытности и обмане. Жизнь – это форма обманывать болезни. Трусость – знак мещанской храбрости. Боишься – значит живешь. Салфетка, спущенная на экран погашенного телевизора, – борьба с радиацией.

– Зябличек, как ты себя, доченька, чувствуешь?

– Все хорошо, муся!

– Ты меня не обманываешь?

Протекающий толчок важнее цунами в Индонезии.

– У нас в доме культивировалось нездоровое здоровье, – рассмеялась Зяблик.

– Когда мне было шесть лет, – сказала Зяблик на кухне, – моя сестра Лизавета и ее подружка, обе мегаразвратные, стянули с меня трусы и занялись кунилингусом. Мне было приятно. С тех пор я регулярно занимаюсь онанизмом. Фактически, с детского сада. Зачем я тебе это говорю? Я никому об этом не говорила. – Она опять рассмеялась.

Я никогда не верил, что секс бывает невинным. Когда она вызвалась меня помыть на моей даче в ржавой ванне, похожей на цвет надрезанной антоновки, я все-таки шел туда если не с грязными мыслями, то с мыслью о победе над Зябликом. Однако. Когда она намылила мне спину и стала сначала ласкать ее руками, а потом, поднимаясь и опускаясь на цыпочках, водить по ней грудями и прикасаться к моей попе колючим светловолосым лобком, меня охватила сумасшедшая нежность.

– Господи! Я влюбляюсь! Спасибо, Господи!

Она подобрала свои длинные волосы и стала смывать краску с лица. Она вдруг стала ослепительно красивой. Ее шея была совершенством. Ее уши были совершенством.

Мы пошли в спальню, повалились на кровать – она задышала с такой страстью, что я чуть не заплакал от нежности к ней.

Все в семье боялись, что Зяблик будет рано спать с мальчиками. Ее бабушка – врач-терапевт – каждую субботу устраивала ей санации ее маленького влагалища. Она раздвигала ей губы и говорила:

– Что-то у тебя здесь очень все красно!

И мазала ее кремом. Зяблику было очень стыдно. Однажды бабушка умерла и лежала в спальне с черным открытым ртом. Зяблику стало не по себе.

Когда Зяблику было шестнадцать лет, она потеряла девственность. Ее подруга очень боялась потерять девственность. Она показала Зяблику порнофильм и сказала: видишь, какой большой! И это залезет в меня?! Зяблик подумала: «Вот бы в меня вошел такой!» А подруга сказала:

– Больно! Будет больно! Будет очень больно! Я даже когда пипетку засовываю, она из меня выскакивает.

– Как ты можешь ко мне серьезно относиться, когда у тебя было мильон любовниц? Разве тебе не приелись мы все? Разве есть какие-то большие отличия между нашими телами?

– Зяблик, – сказал я, – у тебя пизда лучше всех!

– Когда мне было двенадцать лет, мама привела домой любовника, и сестра моя тоже привела любовника, и они стали ебаться в соседних комнатах, и мама моя издавала всякие звуки, и сестра – тоже, а я лежала в третьей комнате, и мне так хотелось ебаться! У меня уже играл гормон! А я последний год совсем не ебалась. Не с кем.

Николай Иванович Акимуд заведовал тремя вещами: любовью, деньгами и творчеством. Так президенты контролируют три основных министерства. На карьеру людей, как на мелочь жизни, а также на прочие дела его влияние не распространялось. Удача считалась применимой только к трем названным позициям.

Николай Иванович Акимуд был хозяином всех земных существ, включая людей. Он заведовал также летающими тарелками, зелеными человечками, голодными и холодными духами – короче, всем надземным, земным, подводным и подземным хозяйством. Он также отчасти заведовал смертью, но оставался ветреным и не настаивал на своих правах, зная, что смерть и так возьмет человека.

Цель человека на земле не подлежала его компетенции, на это были более высокие боги, и он был несколько обижен на начальство за то, что оно не открыло ему все тайны человеческого проекта. Он был недоволен и темой свободной воли, свободного выбора. Он лишался командных постов в вопросе человеческих решений и мог прибегать только к заклинаниям, священным книгам – к общей теме веры. Ему не разрешалось превращать веру человека в знание.

В глубине своего существа он считал человечество неудачным проектом. Он полагал, что при известном перемещении акцентов он бы мог создать из людей верную армию добрых воинов, но начальство в этом ему мешало, и создавалось впечатление, что борьба добра и зла – игра, не имеющая особого смысла. Сколько раз он пытался вступать в непосредственный контакт с людьми, но его одергивали и не давали развиваться в этом направлении!

Николай Иванович жил и работал на Акимудах, отчего имел это прозвище – Акимуд. Он также был ответственен за существование души после смерти, но тут появлялись непреодолимые противоречия. Человек не мог их решить. Они были за гранью разума. Николай Иванович готов был нянчиться с душами и привлекать их к своей славе, но для поддержания порядка на земле ему необходимо было переселение душ, что нарушало идею неприкосновенности личности. Личность с потерей временных и телесных координат ужасно портилась, и ее нужно было отправлять в другое тело.

Николаю Ивановичу также мешали некоторые мистики, кликуши и визионеры, кое-какие поэты, философы и авторы романов, которые буквально ковырялись в его, Николая Ивановича, тайнах и вытряхивали из него вынужденные признания. Он ценил, но не любил это сословие людей.

Он разделил души на несколько категорий, чтобы жизнь на земле имела некоторый порядок. Понимая, что человек становится упрямым и слабым, когда задает вопросы о цели своего существования, на которые сам Акимуд не знал ответа, он признал их маргинальными явлениями – этих гениев – и изолировал от общественности.

Во главу угла он ставил посредственные души и работал над их умеренным усовершенствованием. Они должны были с течением времен утратить агрессию и приобрести мягкость домашнего животного. К этому он вел. Но, чтобы человечество не превратилось в однообразный ком, он разделил души на более увесистые духовные сущности и на малые, уступчивые, податливые, безынициативные – жертвы обстоятельств. Хозяева жизни и жертвы обстоятельств – в этом заключалась бесхитростная игра.

Кроме того, он создал людей со слабым душевным потенциалом для работы в качестве рабов. Но и тут его ждало разочарование. Рабы были склонны к зависти и бунту. Их массовый мятеж, иначе говоря революция, мог опрокинуть мирской порядок и привести мир к уничтожению. Высшие боги запретили Акимуду уничтожать человечество. Это была их прерогатива. Даже помыслы своего Отца Акимуду не всегда были известны, но ему не раз казалось, что Отец рассматривает людей как свою потеху и смотрит на историю человечества как на телесериал.

Вот почему Акимуду пришлось создать также людей с мертвыми душами – и надо сказать, что Акимуд был недоволен Николаем Васильевичем Гоголем за то, что тот довольно подробно шутил с этой темой. Тем не менее, даже после этого локального разоблачения хитростей Акимуда, на которое, впрочем, мало кто обратил внимание, мертвые души продолжали свое существование и были полезны Акимуду в его работе с человеческой массой.