Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том первый. Повести и рассказы Страница 25

Пройдя вдоль беленого каменного забора резиденции патриарха, они вышли к церкви, золотые купола которой смутно и радостно желтели в черном небе. Вокруг церкви уже собралась порядочная толпа. Шагах в десяти от крыльца, между двумя милицейскими машинами, была натянута веревка ограждения. Неподалеку стоял грузовичок с вынесенным над кабиной мутным глазом пока еще не зажженного прожектора. Было много милиции и дружинников, видно, давка предстояла нешуточная.

Высокий, похожий лицом на цыгана, черноволосый паренек лет девятнадцати, в белой рубахе, доверительно спрашивал почти такого же молоденького лейтенанта милиции:

– А если кто очень попросит – дать?!

Лейтенант смотрел на него, не понимая.

– Ну, если кто нарываться будет – дать?! – горячо повторил дружинник. Видно, кулаки у него так и чесались.

– По обстоятельствам, – понял наконец лейтенант, и добродушная, застенчивая улыбка осветила его юное лицо.

Молодой батюшка в парадной рясе и клобуке спросил кого-то в открытую железную дверь за оградой:

– А Виктор Семенович еще не пришел?

– Запаздывает, – ответили ему из темной глубины церковного двора.

Молодой батюшка шагнул во двор и прикрыл за собой железную дверь в стене, прочно отгородившись от остального мира.

«Они такие же люди, такие же Викторы Семеновичи, и даже запаздывают на работу», – по-детски удивился Антонов.

Через полчаса широким рассеянным лучом ударил над грузовичком прожектор, захватил густой воздух над толпой, узорчатые верхние окна и купола храма, высокую березу, на которую лезли ребята и девчонки, чтобы получше разглядеть будущий крестный ход. Парни и мужики поздоровее поднимали себе на плечи своих дам. Зад одной из них пришелся как раз напротив лица Антонова, и, хотя смотреть на него Антонову было и не противно, ничего больше он не видел. Со всех сторон сдавливали, стискивали, галдели; смешанные запахи вина, духов, пудры, выкуренных сигарет так густо пропитали воздух, что он жирно слоился в луче прожектора и висел над толпой тяжело, как крышка. Внизу, за кладбищем, светя фарами, тянулись по дороге одна за другой легковые машины – скорее всего, это прибывали иностранцы, охочие до «русского духа», хотя их уже и без того было здесь немало: то и дело слышалась то английская, то французская, то немецкая речь – других языков Антонов не различал. С каждой минутой толпа все ожесточеннее теснилась к зрелищу. Сверкнули первые вспышки блицев над головами – черным огнем вспыхнуло на куполах и на мокрой коре березы.

– Господа, господа, пропустите, пожалуйста! – услышал Антонов позади себя робкий голос. Но, стиснутый толпой, он не мог обернуться, только скосил глаза: красивая, черноволосая женщина лет тридцати пяти, кареглазая, с зажженной свечой в руке. – Господа, господа, пропустите, пожалуйста! – голос умоляющий и выговор чисто русский, а сама наверняка иностранка – иначе откуда такое странное обращение к трудящимся? – Господа, господа…

Но господа и ухом не вели, стояли плечом к плечу и загораживали от милой дамы всякую видимость всего. Антонову стало жаль ее, мелькнула шальная мысль, что, может быть, это какая-нибудь русская княжна? Может, родственница той же Татьяны Юсуповой из Архангельского? Но тут ударили колокола. Толпа задвигалась с яростью, на березе истошно закричали:

– Несут! Несут!

Из-за многих спин и голов, в рассеянном луче прожектора хоругви крестного хода были плохо видны Антонову – так, какие-то темные золоченые лозунги на палках… Толпа теснилась, толпа глядела во все глаза на своих верующих собратьев, как на зверей в клетке, толпа качалась и все напирала вперед на запретную веревку ограждения. Крестный ход был маленький по числу участников и недолгий по времени, продолжался он, может быть, минут пятнадцать, не более, и, как только закончился, разочарованная краткостью представления толпа стала разваливаться на части, рассыпаться. В темной глубине аллеи хряско затрещали кусты, мелькнула белая рубаха дружинника – помаленьку завязывалась драка.

– Электрички уже не ходят, воля-неволя нам дожидаться пяти утра. Айда, ребята, в лес, костер запалим, поедим, выпьем, отметим праздничек! – предложил Игорь.

Антонов и Надя поддержали Игоря, Валя промолчала. Она молчала, насупив подбритые бровки, и о чем-то напряженно думала. Как выяснилось позже, она думала о том, что, кажется, у нее на джинсах разошлась молния и что теперь делать, как быть?!

Пошли в лесопарк: по колдобинам ведущей от церкви улочки из одного ряда домов, по двору интерната персональных пенсионеров, мимо белокаменного корпуса с одинаковыми черными окошками, похожими на старческие провалы памяти. «Кто спит, а кто мучается бессонницей, – подумал Антонов, глядя на эти окошки. – В старости память дальнозорка… Интересно бы узнать, что здесь кому вспоминается за этими окошками? В эту ясную пасхальную ночь?»

В лесопарке было темно и мокро, едва ступишь в сторону с асфальтированной дорожки – лужи талого снега, грязь. Отыскали относительно сухое местечко.

– Теперь – за дровишками для костра. Вперед, ребята! – скомандовал Игорь и исчез в темноте.

Антонов, Надя и Валя почти ничего не собрали, а Игорь натаскал целую гору обломков старых ящиков, веток, щепок, большие куски коры – и где он все это разглядел?

– Глаза у тебя – как у кошки, – восхитился Антонов.

– Работать надо! – самодовольно и весело выкрикнул свою любимую присказку Игорь. – Работать надо!

Поначалу казалось, что мокрые ветки и дощечки ни за что не разгорятся, но у Игоря и они разгорелись, да еще так, что через полчаса уже гудел высокий, желтый костер.

У Нади нашлись в сумочке елочные свечи, она прикрепила их к коре большого клена, под которым они сидели на скамейке. Свечи горели, как лампадки, отбрасывали розовые блики на мокрую кору клена и источали тонкий аромат.

– А что, девочки, ведь мы и не похристосовались! – дурашливо завопил Игорь и кинулся целовать Надю, которая давно ему нравилась, потом Валю. Но Валя, ко всеобщему удивлению, оттолкнула его и грубо крикнула:

– Ну, только без этого! Начинается…

«Вот дуреха!» – удивился Антонов.

Надя тоже была смущена бестактностью подруги, и общий разговор после этого как-то не клеился, хотя пили водку, закусывали крашеными яйцами, салом, – словом, разговлялись по всем правилам.

Свечи горели, сидели молча, уныло глядя на потухающий костер.

– Где ты выкопала эту полуидиотку? – шепнул на ухо Наде Антонов.

– На нее иногда находит, – так же шепотом ответила Надя.

Валя смекнула, что разговор о ней, поджала и без того узкие губы и спросила, как бы ни к кому не обращаясь, но с явным вызовом в голосе:

– Во сколько электричка?

– Во сколько будет, во столько и поедешь, – резко отозвалась Надя.

– Хорошее дело костер для того, кто понимает, – грустно сказал Игорь, и эта грустная нотка была так непохожа на него.

Среди голых черных деревьев парка ходили темные предрассветные тени – было тепло, земля парила, в воздухе пахло талым снегом, мокрой корою, золой прогоревшего костра, чьей-то далекой жизнью. И парк персональных пенсионеров вдруг показался Антонову Гефсиманским садом. Уже после того, как все случилось, опустевшим садом, в котором свершилось все, что предназначалось свыше. А дальняя скорбная тень меж деревьями показалась Антонову Петром, о котором в Евангелии сказано: «И исшед вон, плакася горько».

Когда стало светать, они затоптали остатки костра и двинулись к железнодорожной платформе, чтобы успеть на первую электричку.

Нежный пар шел от земли и дрожал над лесом, казалось, покачивая верхушки деревьев. Золотые маковки церкви словно парили в воздухе, а макушка высокой сосны на взгорке затерялась в текучем облачке, то серебристом, то розовом, то изначально-сером.

На крыльце храма три старушки терли скребками на палках ступеньки и мыли их из ведер горячей водой – пар стоял над ведрами высокими шапками и, медленно угасая, провожал тряпки. Старухи трудились истово, с упоением.

«Господи, если бы я так делал свою работу!» – с завистью подумал Антонов.

У высокого белого забора патриаршей резиденции им встретился тот самый малый в белой рубахе, что требовал у лейтенанта милиции санкций к возможным нарушителям порядка. На животе у дружинника болтался мурлыкающий транзистор, а под глазом светился большой фингал.

«Много странного во всем этом, – подумал Антонов, – странного и прекрасного…» И еще он вспомнил о том, что всю ночь фактически не замечал Надю, как будто ее и не было рядом с ним. Валю замечал – она его раздражала, а Надю словно и не видел, и не слышал. Надя шла по тропинке чуть впереди него, он внимательно оглядел ее крепкую фигурку, которую знал «от гребенок до ног», и подумал, что в общем-то она весьма привлекательная женщина…

– Что обещала машинистка? – спросил Игорь, когда они, простившись у метро с Надей и Валей, спустились на привокзальную площадь – пройтись утренними улицами, поговорить без посторонних ушей.