Ната Хаммер - Школа. Точка. Ру Страница 25

В воскресенье в семь (!!!) утра нас с Ленкой разбудил звонок Ленкиного телефона. Ленке звонила бабушка Женя (!!!). Ленка не успела сказать: «Здравствуй, бабушка», как из трубки раздался крик: «Немедленно собирайтесь и выезжайте в аэропорт. В Париже сегодня забастовка такси! Вы можете не успеть на рейс!». Бабушка выпалила приказ и отключилась, не дав нам возможности для дискуссий. Мы с Ленкой обалдели. Откуда она узнала, где мы? Откуда она узнала про забастовку, про которую мы ничего не знаем?! Вчера вечером, по меньшей мере, высаживавший нас у гостиницы таксист ничего такого нам не сказал. Мы решили не париться и спать дальше.

Самое стрёмное – бабушка оказалась права! В Париже в воскресенье действительно была забастовка такси. Мы долго тащились в метро с двумя пересадками, а потом сели в электричку. Электричка не дошла одной остановки до аэропорта Де Голля, когда всех пассажиров попросили покинуть вагоны и перейти на другую платформу. Идти нужно было по подземному переходу. Были только ступеньки. Ни лифтов, ни эскалаторов. Хорошо, что у нас были маленькие чемоданы. Некоторые перетаскивали чемоданы в собственный рост. Пошопились, наверное, в Париже не по-детски. Все перебрались. Другой электрички всё не было и не было. Мама начала нервничать. А народ вокруг стоял такой спокойный, как будто их ждал частный самолет. На выходе с электрички в аэропорт у многих турникет не открывался – папа сказал, что билеты просрочены по времени. Получилась давка. А служащих не видно. Ни одного. Кое-кто из пассажиров стал прыгать через турникеты, как мы в школе, когда забываем пропуск. И чемоданы перебрасывать. Вспомнили, видно, что самолет у них не личный. Потом, наконец, появились служащие, отодвинули турникеты, и вся толпа хлынула внутрь и побежала.

В общем, от Парижа меня что-то не пропёрло. Я так и не поняла – чего там такого романтичного? Но главное, что папа через Париж вернулся в наш дом, и мама его пустила. Устрицами он, слава Богу, не отравился. И на самолет мы не опоздали. Не понимаю только, как бабушка Женя узнала, что мы были в Париже? Вроде бы всё делалось втайне. Мама говорит, что бабушке Жене надо работать в разведке.

…

Совсем не колыхаться не получилось. Сейчас позвонила Соня. У них отменили два последних урока: русский и литературу. Полина Григорьевна неожиданно заболела. Хотя, сказала Соня, она не удивлена, что Полина слегла. Вчера весь класс ходил возлагать цветы на Поклонную гору. И Кулакова там нахамила Полине так, что Полина плакала навзрыд и никак не могла успокоиться. Всё-таки какая же гадская гадина эта Кулакова! Как хорошо, что я скоро уйду из этого класса.

Осталось три недели, включая ГИА и экзамены в экстернат. Мама говорит, что экзамены в экстернат очень простые, и даже я их сдам левой ногой. Держу пальцы крестиком!

Полина Григорьевна с котом

Люций, Люций, ты где? Иди, приляг со мной. Дай я тебя поглажу. Коты, говорят, энергетику восстанавливают. Расклеилась я. Расклеилась. Внутри – черная пустота. Как будто высосали меня. Хорошо, что Катюша не видит. Вот бы мы тут вдвоем депрессовали. Как я вовремя купила ей горящую путевку в Турцию. Как вовремя! Закрыла свой оконный счёт и купила ей путёвку. А половина денег ещё осталась, часть окон поменяю. А на веранде менять необязательно. Верандой мы зимой не пользуемся. Главное – чтобы Катя отвлеклась от тёмных мыслей, сил набралась, солнышком напиталась. Может быть, какой-нибудь курортный роман заведёт. Я не против. Лишь бы не видеть больше её слез.

Вот выздоровею, Люций, и мы с тобой на дачу уедем, насовсем. Всё. Меня на пенсию уходят. И не только меня. Маргарита собрала нас между праздниками на педсовет. Зачитала официальный приказ. Гимназию нашу всё-таки сливают. Со школой здоровья. В школе здоровья учителя все молодые. В параллели три класса. Наших детей по трем классам раздербанят. Тех, кто останется в школе. А никто не останется. Всех заберут. Не на тех родителей нарвались. Наши родители детям знания хотят дать, а не здоровье. Здоровье они детям в других местах добывают. А учителя наши все – на выход с вещами и знаниями, на пенсию, то есть. Кроме географички, конечно. Ей предоставят место. Да и ладно. Сама бы я не решилась. А ведь пора… Нервы ни к черту. Я даже не знаю, как я перед своими детьми теперь появлюсь после вчерашнего рыдания. Девчонка, соплюшка, довела меня до такого состояния, что я самой себя испугалась.

Но, честно сказать, я сначала другого испугалась – что дети мои на демонстрацию геев наткнутся. Пришла я на место встречи загодя, за полчаса, учитель ведь должен быть в пункте сбора первым. Стою, смотрю, мимо идут какие-то странные вихлястые молодые люди с плакатом. А на плакате знаешь, что? Фашист со свастикой на рукаве целуется с советским солдатом в пилотке со звездочкой. И внизу подпись: «Геи победят любую войну». Опускаю глаза от плаката и знаешь, кого я вижу? Сашу Гукину, училась она у меня в классе, недолго, правда, грудь ещё хотела себе отрезать, помнишь? На голове – один чубчик, в ухе сережка. Я не успела рот открыть от изумления, подъезжают два автозака, всех вихлястых с плакатом вместе окружают и запихивают внутрь. И вовремя. Иначе их бы камнями закидали, честное слово. Народ вокруг так и рвался их порвать. Представляешь мое состояние?

Ладно, геев увезли, я, честно, сказать, выдохнула. Цветы возлагать – это же моя личная инициатива была. Если бы с моими детьми что случилось, – ну, загребли бы случайно, за компанию с геями, – я не знаю, что бы со мной было. Умерла бы, наверное, прямо на месте. Стою, меня всю колотит. Дети собираются. Я велела всем принести цветы кто какие может. Смотрю, Кулакова пришла без цветов. Я спрашиваю: «Что, Юля, на пару гвоздик денег не нашлось?» А она мне: «А я и не собиралась ничего возлагать. Я пришла у Насти Погодиной свой телефон забрать. Забыла у неё вчера». Я ей: «Неужели ты не почтишь память своих прадедов?» А она мне: «Моего прадеда, наверное, ваши деды расстреляли. Он в штрафном батальоне был. На его батальон танки наступали. Они поняли, что умирать бессмысленно. Хотели отступать. А их сзади заградотряд расстрелял. Его друг уцелел, рассказал после войны моей прабабушке. Всё, что мы с мамой хотим – забыть про эту войну. Мы дома о ней никогда не вспоминаем». Я ей говорю: «Оба моих деда героически погибли. Один под Сталинградом, другой – ещё в начале войны, в Бресте. Никак они не могли твоего прадеда расстрелять». А она мне: «Они погибли, потому что преступные полководцы бросали солдат на бессмысленную гибель. Бестолково они погибли, как скот на бойне». Повернулась и ушла. Я и ответить уже не могла. Чувствую, что не владею собой, слёзы и рыдания душат. Дети мои перепугались, девчонки бумажные платки протягивают, бутылки с водой. Кое-как цветы возложили и по домам. Надя Беленькая и Соня Ильина ко мне подошли, предложили домой проводить. Я отказалась. Я же не при смерти.

Всё, Люций, в жизни перевернулось, перепуталось и перемешалось. Белое, чёрное, красное, голубое и розовое. Жизнь стала серо-буро-малиновая. Цвет отвратительный. Раньше всё было проще. Только три цвета. Белое – хорошее, чёрное – плохое, и красное – любовь к родине. Без полутонов и пятидесяти оттенков серого. А теперь даже трудно определиться, на чьей я стороне. Мне вот, Люций, ночью мысль пришла: а вот если бы впрямь все мужики геями стали – стало бы меньше войн и преступлений? Пусть лучше жопы рвут друг другу по взаимному согласию, чем лишают друг друга жизни и насилуют сопротивляющихся женщин.

Раньше и правда без мужиков было никак – ни детей зачать, ни поля вспахать. А теперь без них вполне можно прожить. Сперму из банка взять. От самого умного и красивого. И вырастить детей можно одной. Я вот вырастила. А для чего? Для того, чтобы моя девочка страдала по какому-то мудиле с перекошенными мозгами? Это несправедливо! Несправедливо! А сколько у неё одиноких подружек! Все в поиске. Жизнь-то проходит. Детородный возраст короток. Вот объединилась бы она со своей подружкой Лялей, с которой сейчас в Турцию поехала, родили бы по ребеночку и воспитали вдвоем. Господи, что я такое говорю?! Хорошо, что никто, кроме тебя, не слышит. Но мне так хочется, чтобы моя девочка была счастлива. И чтобы у меня был хорошенький и умненький внук. Или внучка. Пока я ещё не одряхлела и могу радоваться маленьким детям. Я же теперь буду совершенно свободна. Я бы помогала. Сейчас же всё так легко: детское питание – какое хочешь, памперсы опять же, не надо пеленки десять раз за ночь менять. И стирать их потом целый день натертым на терке детским мылом. И гладить с двух сторон. А какие теперь для детей одежки! Закачаешься! Лучше, конечно, родить девочку, для девочки выбор в магазинах больше. Ей прически можно делать, банты вязать. Эх! А пока у нас с Катей одно общее занятие на двоих – депрессия…