Алексей Смирнов - Обиженный полтергейст (сборник) Страница 25

– Давай, шагай! – подхватили остальные шахматисты и зрители в шляпах, всего человека четыре или пять. – Правило есть правило!

Бобронов и сам понимал, что правило. Местность, где он проживал, то есть малая родина, делилась в смысле досуга на два уровня. Аристократия сражалась в шахматы, а чернь забивала козла. Бобронов метил в авторитеты, он мечтал выиграть интеллектуальную игру. Но разместившиеся под унтерденлипами гроссмейстеры разделывали его даже не шутя, а в порядке рабочего полуденного перекура.

Шахматисты завели жестокое правило. Аристократа, проигравшегося трижды, ссылали, он изгонялся в домино. Это напоминало гражданскую казнь. А мастера уровня Бобронова, вообще не способные ни к каким развивающим играм, допускались в качестве придворных шутов.

– Я такой же человек, как и вы, – бормотал Бобронов, семеня по тропинке, усыпанной свежевыпавшей листвой. – Мне попросту не везет.

Среди лип попадались дубы, и он наступал на желуди.

На выходе из сквера уже открывался прекрасный вид на двор, где вокруг стола сидели малопрестижные доминошники. Они колотили лапами по столешнице, перемежая удары отрывистыми бессодержательными выкриками.

– Ха! Ха! – дикие звуки напоминали стрельбу петардами.

Любому было понятно, что азартные игры подобного рода не вознесут в облака, не принесут положения, не выпрямят позвоночник и не расправят плечи.

Под столом стояла позорная бутылка с вином, жалкий удел, жребий посредственности. Бобронов медленно приближался к ристалищу, где его хорошо знали, всегда приветствовали и по-своему любили.

– Садись, сосед! – крикнул ему огромный человек, одетый в вытянутую майку навыпуск. – Снова продулся? Стакан Бобронову!

Из дома напротив за игрой наблюдали двое. По пояс обнаженные, татуированные звездами и куполами, они сидели возле окна во втором этаже, раскидывали картишки. Длинный и тощий, с синими эполетами на плечах выбрасывал карты, не забывая поглядывать во двор.

Партнер остановил его:

– Хватит, себе.

– Девятнадцать, – раскрылся тощий.

Партнер, фигура покрепче и вида совсем свирепого, бросил карты на стол:

– Восемнадцать.

– Не прет тебе, Рыба, – меланхолично заметил тощий, закуривая папиросу.

Крепыш опрокинул в себя стакан.

– Ну, ставлю его, – пробурчал он вроде как недовольно, но и равнодушно.

Бобронов присел на лавку, для него нарочно подвинулись. Игроки выбивали из рассохшегося дерева душу.

– ГусенИчные пошли!… гусенИчные!…

Вскоре Бобронова приняли в круг, и он ощутил себя элементом сообщества – пусть не того, в которое рвался, но все-таки не лишним человеком. Он повеселел и начал думать, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в метрополии. Понижение в статусе сопровождалось повышением шансов.

Сосед Бобронова, разнорабочий из продуктового магазина, сидел уже крепко выпивший и вел запись.

Татуированный тощий тем временем высунулся в окно, присматриваясь к удаленному скверу, где жировала белая кость.

– Может, лучше оттуда?

– Не, – отозвался Рыба. – Я им шахматы продаю. Давай еще.

Тощий выдернул карту, Рыба принял, заглянул, задумался.

– Еще.

– Рыба! – донеслось со двора.

За столом оживились, сидящие задвигались, расположились под тупыми углами, чтобы лучше видеть, как Бобронов полезет под стол. Бобронов полез безропотно, встал под столом на четвереньки, заискивающе выглянул – готов.

– Козел! – удовлетворенно воскликнул огромный толстяк в майке.

Игроки застучали по столешнице в веселом ожесточении.

– Меее!… Меее!… Меее!… – закричал Бобронов из-под стола.

– Двадцать одно, – сказал тощий.

– Вот сука, – выругался Рыба и вышвырнул две десятки. – Не нравится мне что-то, как ты катаешь… Ну, ладно. Так которого завалить, козла?

– Меее!… – голосил Бобронов, незаметно увлекшийся и вошедший во вкус.

– Как договаривались, – отозвался катала. – Козлы на то и козлы, чтобы их мочить.

– И как валить? Тупо или сделать ему цыганочку с выходом?

Бобронов блеял, развлекая окрестности.

Тощий закатил глаза.

– Давай цыганочку. Зарядим ему по полной. Чтобы понимал, падла, что и к чему. И нам веселее будет.

Пищевая цепочка

Когда пельмени всплыли, на них проступили письмена.

Имя-Отчество пошуровал ложкой, поймал, присмотрелся. Чернильные строчки казались сплошными, так как буквы при кипячении почти слились. Имя-Отчество решил, что виновата упаковка: наверное, отпечатались технические характеристики. Состав, инструкция, противопоказания, пользовательское соглашение.

Хотя в глубине души Имя-Отчество понимал, что столкнулся с чем-то иным. Начертания проступили из глубины, выразив суть. Но думать на упаковку было спокойнее. Он не стал доставать ее из мусорного ведра, чтобы проверить. Имя-Отчество осторожно съел пельмени, в любую секунду готовый услышать живое попискивание. Съешь книгу, шептал ему невидимый ангел. В устах будет сладко, а в животе станет горько. Так и случилось, уже через полчаса. Имя-Отчество засел на толчке, и вскоре из-за двери понеслись вопросительные звуки.

Он решил какое-то время не прикасаться к пельменям и перейти на сосиски. Вечером Имя-Отчество поставил вариться две штуки; через пару минут они лопнули вдоль, раскрылись подобно развратным раковинам с жемчужной болезнью, но вместо жемчуга в них тоже явился текст. На сей раз Имя-Отчество сумел кое-что разобрать: сдержанные поздравления с чем-то, отчет о неких цифрах и обещание перспективы. На толчке он просидел без толку, так ничего и не дождавшись.

Имя-Отчество послал сосиски с пельменями к чертовой матери и перешел на картошку. Очистил первую, и начертания были под кожурой. Он взял увеличительное стекло, вчитался и понял лишь, что снова видит наброски к официальной речи. Страна, национальная гордость, стабильный рост и рост стабильности, несокрушимость духовной основы. Имя-Отчество прошелся ножом вторично, взял глубже. Выяснилось, что слова тяжами уходят вглубь, образуя чернильное ядро в сердцевине. Имя-Отчество поел картошки, и к вечеру весь заболел – в смысле боли, с головы до пят. Мышцы ныли, лицо горело, в суставах засели голодные мыши.

Он отправился сдать анализы.

– Очень много эозинофилов, – сказал ему доктор. – Типично для паразитарных инвазий.

– Попроще, пожалуйста, – попросил Имя-Отчество.

– Какие-то глисты, – объяснил тот. – Давайте возьмем биопсию.

От Имени-Отчества отрезали по кусочку, там и сям. Доктор оказался прав. Ткани Имени-Отчества были набиты личинками, вроде трихин.

– Весьма неприятно, – заметил доктор. – Такие вещи трудно лечить. Вы, дорогое Имя-Отчество, сделались по стечению обстоятельств Промежуточным Хозяином.

– Хозяином чего? – осведомился Имя-Отчество.

– Бог его знает, – пожал плечами доктор. – Я вижу такое впервые. Промежуточный Хозяин наполняется промежуточными формами. Потом его – как свинью, например, или какого кабана – съедает Окончательный Хозяин. И вот уже в нем паразит развивается в окончательную форму. Обычно это червяк, хорошо знакомый нам всем.

– Кто же меня, в таком рассуждении, съест? – тупо спросил Имя-Отчество.

– Этого я не скажу. Понятия не имею. Ситуация редкая. Опять же возьмем трихины – субъект, в котором они поселяются, со временем становится Хозяином не только Промежуточным, но и Окончательным. Особенно человек, ибо кому его есть? Разве что особенно повезет в лесу… Я предлагаю вам лечь в специализированную больницу.

Но Имя-Отчество не доехал до больницы. Он скончался у светофора, где некоторое время стояла машина. Так что вскоре Имя-Отчество сожгли, и из трубы повалил густой дым. Ветер разнес его далеко, и Фамилия, уловив аромат, вышел на балкон.

Служба охраны заняла позиции, движение перекрыли, центр города оцепили. Фамилия стоял, и ноздри его трепетали. Он дышал глубоко. Насытившись, Фамилия выполнил несколько приседаний и махов руками-ногами, после чего вернулся в покои.

Там он сел на постель, и сделал еще несколько вдохов. Выпучил глаза, разинул рот. Из гортани выскользнул и зазмеился к выходу огромный черный угорь. Придворный евнух привычно наступил ему на хвост богато расшитой туфлей. Подоспевшие повара рассекли угря катанами, нарубили его дольками, разложили на блюде и отнесли в Золотой Зал, где через пару часов предстояло начаться большому приему по случаю и поводу.

Обиженный полтергейст

Но кто бы мог вообразить, что здесь еще не все об Акакии Акакиевиче,

что суждено ему на несколько дней прожить шумно после своей смерти,

как бы в награду за непримеченную никем жизнь?»

Н. В. Гоголь. «Шинель»