Ника Батхен - Фараоново племя. Рассказы и сказки Страница 26

Взял старый ром кибитку, взял дочь и назад поехал. На полдороге пана встретили. Тот поклялся крестом, что обвенчается, а до свадьбы позвал погостить у него в поместье. Старый ром пожал плечами – пусть. День они живут в усадьбе, другой, третий. Пан невесту свою разодел в шелк да бархат, глаз с неё не сводит, тешит, как может. И однажды в недобрый день затеял покатать цыганку в коляске. Запряг резвых коней, усадил красавицу, щелкнул кнутом – и понеслись вороные.

Вдруг откуда ни возьмись, заяц через дорогу порскнул. Лошади на дыбы. Коляска набок. Девка вылетела да и виском приложилась о камень. Насмерть. Поглядел пан на невесту, ничего не сказал, пошел в дом и тотчас застрелился.

Старый ром никого к телу не подпускает, плачет. Душу, говорит, продал бы, лишь бы с дочкой ещё раз поговорить. И вдруг откуда ни возьмись гаджё – как ты рассказывал, глаз тяжёлый, звонит чудное. Хочешь продать душу – айда. Вот тебе нож булатный, режь им руку, а потом у мертвой косы тяжелые отсеки – и услышишь свою дочь. Обезумел старый ром, сделал всё, что ему чужак говорил. Дымом тут потянуло, серой запахло – и исчез гаджё.

Семь дней ром не ел, не спал. А на восьмой вернулся чужак – и скрипка в руках у него. Так поет, что душа плачет, девичьим голосом выводит: юбки нет, рубашки нет, ты, отец, купи их мне. Отдал чужак рому скрипку – вот тебе твоя дочь, говори с ней, покуда жив. А как смертный час придет – не обессудь.

Пошел старый ром по свету бродить – и в таборах гостевал и в поле ночевал и в больших городах по театрам играл перед богатыми барами. Пели струны человеческим голосом, смеялись девичьим смехом. Плакали люди, заслышав музыку, забыть её не могли. Золотом цыгана обсыпали, умоляли у него скрипку купить – а он с ней на день не расставался. Потом сгинул. А скрипка с тех пор по свету ходит – черт её людям подсовывает, чтобы с пути сбить, душу украсть…

Ошарашенному Митяю показалось, что туча скатилась с Тепе-Оба, принеся с собой сумрак и холод. Чёртова скрипка – мыслимо ли? Выкинуть? Сжечь? Ни за что!

– Дай ещё поглядеть, – жалобно попросил Алабаш.

Скрепя сердце, Митяй щелкнул футляром. Пристроив скрипку на коленях, цыганенок погладил деку, потрогал пальцами струны, перебрал, пытаясь собрать мелодию, подкрутил ослабевший колок.

– Мне бы шайтан явился – души бы не пожалел, лишь бы сыграть как ты. Ладно, айда купаться!

Посовещавшись, они решили не соваться на «Чумку» – беспризорники часто ошивались на берегу, клянча мелочь у купальщиков, подбирая остатки чьего-нибудь ужина и под шумок тибря забытые вещи. Дорога до маяка была дольше, крупногалечный пляж городские не жаловали, зато там удалось бы раздобыть и ночлег, и пищу. В камнях у берега водились крабы и мидии, так аппетитно пахнущие в котелке с кипятком. А смотритель маяка, угрюмый очкарик из «бывших», за охапку хвороста пускал пацанов ночевать в сарайчик и, ворча, наливал по стакану свежего молока.

Конец ознакомительного фрагмента.