Мария Метлицкая - Ее последний герой Страница 27

Артур от удара упал на него, и оба не получили ни синяка, ни царапины. А кто подсчитает кровоподтеки душевные…

Мальчика забрала сестра Ирмы, одинокая художница, жившая в подмосковном Пушкине. А он пробил картину в Чехословакии. Довольно легко, его тогда все жалели. Дважды вдовец – это уже не шутки, это трагическая судьба. И, быстро собравшись, он укатил в Прагу.

Картина получилась светлая и печальная. В титрах было написано, что он посвящает ее памяти погибшей жены. Это тоже трогало мягкие женские сердца.

Там же, в Праге, в его жизни появилась Магда.

Сыну он привозил красивую одежду и яркие игрушки. Мальчик смотрел на него исподлобья и прятался за спиной тетки. Позже он понял: Элга до смерти боялась, что он заберет у нее сына, и внушала ребенку, что его отец – подлец и виновник смерти матери. Она Городецкого ненавидела и презирала: горя не знает, сплошные любовницы. От сына откупается. На трагедии тоже спекулирует: снял печальный и нежный фильм, трогающий женщин.

Все это было чистейшей правдой. И в Праге ему было хорошо, и по сыну он не особенно тосковал, потому что так и не успел к нему привыкнуть. Все, кроме одного: горе он знал. Вполне.

Он утвердился в мысли, что приносит всем несчастье. Да и одна его мимолетная подруга бросила: «С тобой, Городецкий, неплохо, но с осторожностью надо. Все, чего ты коснешься, превращается в прах или в пепел».

Так что заблуждалась Элга. Впрочем, ей – только благодарность и низкий поклон. Его сына воспитала именно она. Только как…

Роман Городецкого с Магдой набирал силу. Он, слегка утомленный ее темпераментом и экспансивностью, стал подумывать о Москве. А вот она… Все было непросто. Муж знал об их романе, знал и молчал. «У нее, в ее прекрасной стране, были маленькая дочь, рожденная несмотря на категорический запрет врачей. Отличный, богатый, с прислугой дом. Ее имя, наконец. А там, в непонятной чужой земле, – лишь ветреный любовник. И ее любовь к нему. Такая, от которой рвалось сердце. Тоска от предстоящего расставания, недоверие к нему, его раздражительность и даже порою злость. И вся ее уже почти разбитая жизнь.

В Москву Городецкому все же пришлось вернуться. Теперь к нему нечасто приезжала Магда, устраивая себе то командировки, то турпоездки. И все эти годы, как объяснила, ждала от него решения. Решения, предложения, «мужского поступка». Не дождалась. Причин на то было много. Вот только ее они не устраивали.

Она его так и не простила. Только сказала на прощанье:

– Угробила я свою жизнь с тобой.

И шарахнула дверью.

А он, признаться, от этого грохота испытал облегчение. Резко вскочил с кресла, резво прошелся по квартире. С удовольствием выпил кофе. И выкрикнул в тишину тогда еще большой квартиры:

– Свободен!

А пока он так веселился, по широкой московской улице брела немолодая и еще очень красивая женщина, словно побитая собака, волоча за собой чемодан на колесах, и плакала.

– Двенадцать лет! – бормотала она. – Целых двенадцать лет!

Этот подсчет был совершенно точен. Именно столько лет она прожила с этим мужчиной. Столько лет она промучилась. Столько лет просто угробила. Утопила, зарыла в землю, сожгла. С мужчиной, который так и не женился на ней и даже не позволил родить ей ребенка. Какая же она фантастическая дура! И что ей от этих признаний? Да ничего! Жизнь-то прошла.

Отель был – ну, ничего. Она носом не покрутила, и слава богу. А уж ему-то… Квадратная комнатка с темными кафельными полами, тумбочка, столик с креслом, балкончик с сушилкой – все маленькое, почти крохотное. Все, кроме кровати. Двуспальное ложе зазывно раскинуло веселенькие цветные простыни.

Приняли душ и побежали на пляж. Вечернее море уже посерело, но было таким теплым и нежным, что они, влетев в него с разбега, застыли, замерли, закрыли глаза.

– Девять дней, – прошептала Анна. – Девять дней такого счастья!

И вправду, все эти долгие и мгновенные девять дней оказались одним сплошным счастьем. Безостановочным, непрерывным, плавно-тягучим, приторно-острым.

Они почти не разговаривали, обсуждали только насущное. Например, где сегодня поужинать. Какое вино заказать или, может быть, бренди?

Ночью, когда он выходил на балкон, покурить и послушать море, она просыпалась и выходила к нему. Подходила сзади, клала голову ему на спину и замирала. И он замирал.

Было так прекрасно и так страшно.

Ведь что, по сути, любовь? Глубокий и темный страх. За своих близких и любимых. За детей, за родителей, за возлюбленных. Страх потери, страх болезней, страх, что просто все на земле не вечно.

Засыпали они, когда тяжелое малиновое солнце неспешно выползало из-за горизонта, словно на работу.

Долго пили кофе на веранде ресторанчика, и белые легкие занавески плавно качал теплый и ласковый ветер.

Он был хорошим пловцом – давным-давно, в молодости. Сейчас вдруг расхрабрился, словно юнец, и стал заплывать далеко, куда добирались только самые отчаянные пловцы. Она стояла в воде, приставив ко лбу ладонь козырьком, встревоженно махала рукой и очень обижалась, когда он возвращался.

Соседи по пляжу с интересом их разглядывали. Ясное дело: старый кобель и молодая девица. Всем все понятно. Тетки, разумеется, осуждали, нервно разглядывали свои лишние складки и косились на оживленных мужей. Мужчины поглядывали на них с интересом, а на него – с завистью (ну, или ему так казалось).

Они устраивались за перевернутой лодкой и становились почти невидимы. И невидимы становились их поцелуи и объятия. Да и неловко! Действительно, старый пень – и туда же все. Он смущался, а она… Ей все было по барабану! И никаких чужих «мнений» – на все наплевать.

Хорошо плевать в двадцать восемь! В двадцать восемь он тоже плевал. Куда сложнее – когда большая часть жизни позади.

А однажды вышло совсем смешно. В ресторане, на ужине, к нему подошла немолодая женщина в глупой оранжевой шляпке:

– Простите! Вы – Городецкий?

Он растерялся, оглянулся и почему-то сказал:

– Нет. Вы, вероятно, ошиблись.

Но дама не сдавалась, следила за ним и таращилась. Слава богу, исчезла через три дня. Наверное, улетела.

Он диву давался: она, его Анька, жила сегодняшним днем. Ладно – он, в его возрасте долгих планов не строят. А она… Удивительное свойство – уметь быть счастливой здесь и сейчас. Он никогда этого не умел.

А здесь… Здесь была только одна тихая радость. Море, и мы на этом самом море. Солнце, ветерок. И мы лежим на песке. Ночная прохлада и свежая простыня. Запах кофе и вкус терпких маслин, корочка запеченной рыбы, политая лимоном. Белый парус яхты на горизонте. Продавец кукурузы, столетний дед, прожаренный солнцем до черноты и почти высохший. Горы вдали, покрытые чахлым леском. Старуха в черном, словно магрибский колдун, сидящая на табуретке у своего дома и смотрящая внутрь себя. Булыжная мостовая, нагретая за все долгое лето, пробирающая жаром сквозь тонкую кожу сандалий.

Все это и было счастьем.

Накануне отлета в Москву они долго сидели в ресторанчике на берегу, пили белое вино и молчали.

– Спасибо тебе, – тихо проговорила Анна.

Городецкий вскинул брови:

– Мне? Господи, ну ты и сказала! Это я, – он в волнении сглотнул слюну и кашлянул, – это я должен на колени перед тобой упасть. За все. Понимаешь? За то, что ты подарила мне…

Он замолчал, боясь проявить слабость.

– Это ты подарила мне… жизнь, – наконец произнес он, – на которую я уже не рассчитывал.

Она резко встала:

– Я сейчас.

Он закурил, унимая дрожь в руках. Ну и все. Хватит. И так слишком много.

Она вернулась, и он увидел, что она умылась – капли воды еще блестели на ресницах.

– Бросим монетку? – весело спросила она.

Он мотнул головой:

– Нет, зачем? Разве мало на свете мест, где мы еще не были?

У нее дрогнули губы, и она попыталась улыбнуться.

Много на свете прекрасных мест. Очень много. Мест, где люди могут ощутить себя счастливыми. А вот его – мало. Еще осталось мужество это признать. Вряд ли ей хватит. И ему не хватит. Никогда ему ее не хватит. Всегда будет мало.

В самолете она собралась и мужественно заявила:

– Все, Илюша. Отпуск закончился. Собрались – и за работу. Ты не забыл про Попова и про мою скорую смерть?

Он кивнул:

– Ну, валяй, мучай пенсионера.

И снова замер в ожидании диктофон.

– Значит, жена твоего отца, веселая Фаечка, уговорила тебя поступать на режиссерский. Так? И вот ты студент. Был ли ты счастлив тогда?

Он не задумываясь громко воскликнул:

– А ты как думаешь? Только все непросто. Сначала надо было отслужить в армии, после школы в «режиссеры» не брали, требовали «знание жизни». Что ж, они были правы. И в армии я отслужил. Правда, под Москвой, Фаечка постаралась. И домой отпускали… Вернулся. Приняли без экзаменов, видимо, армейская школа и есть «знание жизни». Я попал в коридоры, по которым ходят небожители! Те самые, которых мы видели только в кино или читали про них в газетах. Они разговаривали с нами, курили рядом в курилке, ели сосиски в столовой. И красотки. Сплошные красотки, как рыба во время нереста, плывут потоком, толкают друг друга и не кончаются. И с тобой кокетничают. Потому что ты не на актерском, ты – будущий режиссер, а это значит, что ты можешь создать ей успех, карьеру, славу, жизнь. Взять ее в любовницы или в жены. Все зависит от тебя. И она зависит от тебя.